— Раз коноводит уже, — значит, голова работает.

Степан Трофимович встал, сунул под мышку журналы.

Уже в дверях старый учитель проговорил всегдашним своим мягким и неторопливым тоном:

— Жалеете вы для Коноплева время, Мария Васильевна. Я имею в виду — невольно жалеете. Да оно, собственно, и не удивительно.

«Что он говорит: не учу, время жалею! Он и прежде что-то такое говорил…» Но вдумываться, постараться понять было некогда. Мария Васильевна наспех остудила руками горячие щеки, сделала спокойное лицо и пошла в класс. На секунду она остановилась в дверях, окинула взглядом чинно стоявших у парт ребят, прошла к столу, сказала ровным голосом:

— Садитесь, дети!

И успокоилась.

Нюра Шевцова — умное светлое личико, аккуратные косички — усердно отвечает:

— Старик, старичок, старички. Дуб, дубок, дубочек, дубочки. Домик, домики. Когда суффикс «ек», то во множественном числе гласная «е» пропадает: дубочек — дубочки. А когда суффикс «ик», то во множественном числе гласная «и» остается: домик — домики.

Третий класс проходит суффиксы. «Первый класс» в это время пишет букву «г». Пишет, конечно, карандашом. Давать чернила «первому классу» бесполезно: он только вымажет себя и соседей.

Сегодня Мария Васильевна то и дело косится на третью парту. И всякий раз видит, что там сверкают карие лукавые глаза. У пишущего человека глаза бывают опущены. А тут они почему-то зыркают по сторонам. Как, впрочем, всегда. Только на рисовании их не видно.

Потом третий класс пишет упражнение.

— Коноплев, пойди сюда!

Шурка с перевальцей, в своих больших валенках, подходит к столу и кладет перед ней тетрадку. Валенки, наверно, старые материны — в бабкиных совсем утонул бы. У ж валенки-то могли бы как-нибудь втроем ему купить, если прошлогодние малы! Курносая физиономия Коноплева сияет. Он всегда подходит к столу с таким радужным, праздничным видом, будто приготовил занятный сюрприз или ждет каких-то чудес.

Мария Васильевна смотрит в тетрадку. Господи! Строчка немыслимых крючков. И это буква «г»? А на второй строчке…

— Что это такое? — спрашивает она строгим шепотом и тычет пальцем в тетрадку. — Какие-то согнутые человечки?

— Это суффиксы, — следует ликующий ответ. — Они ведь старички. Тетя Марья Васильевна, а почему…

Она сурово прерывает жаркий шепот (они всегда шепчутся, чтобы не мешать третьему классу):

— Сколько раз я тебе говорила: не смей называть меня «тетя»!

— Не тетя Марья Васильевна, — покорно и быстро шепчет Шурка, — а почему у ястребьев кривые носы?

Невольно Мария Васильевна пытается вспомнить, какой клюв у ястреба, и не может.

— О ястребах поговорим потом. Смотри, как надо писать букву «г». Вот волосяная палочка, а тут нажим. — Она выводит в его тетради несколько букв. — Ты видишь? Дома напишешь три строчки таких «г».

— Хорошо… Те… Марья Васильевна, а почему дым из трубы идет синий?

Вечная история: вопросы сыплются из Коноплева, как зерно из дырявого мешка. За те двадцать — двадцать пять минут, что он сидит молча на своей третьей парте, они накапливаются в неимоверном количестве. И он уверен, что учительница знает все на свете.

Мария Васильевна старается быть терпеливой.

— Ни о чем постороннем говорить мы сейчас не будем. Займемся устным счетом. Сколько будет, если к двум ты прибавишь три?

С хитрой улыбкой «первый класс» спрашивает:

— А чего — два?

— Ну, хотя бы… апельсина. К двум апельсинам ты прибавляешь три.

Несчастная мысль! Мария Васильевна спохватывается, но уже поздно. Карие глаза Коноплева широко открываются.

— А какие они, апельсины? Большие, желтые, да? Мне папа привозил раз, только давно.

Полностью он захвачен мыслью об апельсинах. Он видит их, вероятно, чувствует запах. И десятки вопросов готовы слететь с его губ.

— Спрашивать об апельсинах ты ничего не будешь! Я запрещаю, понятно? Прибавь к двум апельсинам три апельсина — и все! Живо!

— Сейчас. А почему на апельсининой шкурке пупырышки?

Коноплев мал ростом, очень курнос, румян, лопоух и неизменно весел. Темно-русые волосы слегка вихрятся на макушке. Когда учительница сильно его бранит, веселость слегка тускнеет. Ровно на столько времени, сколько длится нотация, и ни секундой больше. Мария Васильевна смотрит на Коноплева и думает, что побить его нельзя, хоть и очень хочется. Не из педагогических соображений — с таким не до педагогики. Если бы была хоть слабая надежда, что это отучит его от бесконечных вопросов, она бы оставила Шурку после уроков и отшлепала бы с наслаждением. И пусть ей потом роно закатит выговор.

Подавив вздох, Мария Васильевна поднимает глаза и видит поднятую руку Нюры Шевцовой. У Нюры терпеливее выражение на лице, значит, уже давно она сидит с поднятой рукой. И сейчас же еще две девочки и один мальчик поднимают руки. Все они кончили писать упражнение. Вполне можно было бы успеть проверить классную работу, разобрать ее, если бы…

— Коноплев, немедленно прибавь, к двум три! — Ока уже не скрывает раздражения. Шурка швыркает носом: это у него признак огорчения. — Ну, быстро! К двум прибавить три будет… Считай по пальцам! — Она берет его маленькую руку с короткими растопыренными, изрядно грязными пальцами. На ладони твердая мозолька — рубанком, что ли, работал? — Вот два твоих пальца, прибавь к ним три. Сколько будет?

— Пять.

Раздается звонок.

— Ступай на место! — говорит она сурово и начинает записывать на доске домашнее задание для третьего класса.

Стоял мороз. Синие, да, именно синие дымы из труб застыли в неподвижном воздухе. А во вторую половину дня гее затянуло туманом, повалил снег. И он уже не скрипел под валенками, как утром, а густо прилипал к подошвам.

В сенцах у Коноплевых Мария Васильевна нашла веничек и на крыльце тщательно обмела, обколотила валенки. С бабушкой Шуркиной она ни ругаться, ни особенно разговаривать не станет. «Александр!» Какой там Александр, просто Михрютка. Она только посмотрит, учит ли Шурка уроки, где учит, за каким столом, в каких условиях. Это ее обязанность. Пусть он при ней выучит, что задано.

На стук никто не отозвался. Она потянула на себя плотную дверь, и тут же до нее донеслось:

— Во-первых, я не отвечаю на твои вопросы! А в-четвертых, не смей меня называть тетей! Учительниц тетями не называют.

Мария Васильевна перешагнула через высокий порог, осторожно прикрыла позади себя дверь, чтобы не напустить в избу мороза, и замерла, прислушиваясь.

А звонкий голос Шурки продолжал:

— Посмотрите друг другу в глаза! Что вы видите? Черный зрачок — это не пятнышко, а круглое отверстие. Глаз — орган зрения.

Сразу вспомнилось, как они читали с третьеклассниками про органы чувств. Когда дошли до зрения, она сказала: «Посмотрите друг другу в глаза!» Тогда мельком она заметила: прежде всех заглянул в лицо соседу первоклассник Коноплев, которого эта тема урока совершенно не должна касаться.

Сейчас он сидел на полу у печки, спиной к двери. Вокруг него, прислоненные к поленьям, были размещены сковородка, ухват, веник, чугунок. На полу перед чугунком лежал раскрытый букварь.

— Суффикс «ик» и суффикс «ек»! — провозгласил Шурка. — Отвечай, Петя, как суффиксы изменяются! А ты, Лена Сковородка, прочти стихотворение. — Тоненьким голоском он зачастил:

«Вешнюю леса красу!» — мысленно поправила Мария Васильевна. Это стихотворение осенью учили третьеклассники. Но вслух она его не поправила, наоборот, задержала дыхание.

— Гена Чугун! — строго приказал Шурка. — Читай! — Другим голосом: — «Вот гуси и индюки. И рыжий петух». — Сердито, но явно сдерживая раздражение: — Не гуси и индюки, а куры и утки. А петуха тут и близко нет.