Пленных заперли в житницу и в овин, скучавшие в ожидании первых снопов. Понятно было, что потом строения придется долго очищать от осквернения, но куда же еще их девать?

По всему Ратиславлю стояли крик и суета. Женщины причитали над ранеными, Глядотиха голосила над младшим сыном. Спешно топили все бани, Лютава готовилась провести обряд, чтобы участвовавшие в битве мужчины могли очиститься после пролития крови. За много лет в Ратиславле выпал первый такой случай, чтобы всем трем жрицам Марены одновременно нашлось дело. Себры, как успевшие принять участие в сражении, так и прибежавшие позже на шум, расспрашивали, ужасались. Старейшины и бояре собрались в братчине, где князь и Богоня показывали людям плененного вожака хазар.

Когда Лютава вошла в братчину, то сразу увидела, что перед княжеской скамьей стоят Лютомер и Борослав и спорят. Оба они, после битвы и бани одетые только во влажные рубахи и порты, разгоряченные, усталые, с мокрыми волосами, уже, казалось, были готовы снова кинуться в драку. Бороня, перед тем пять лет проживший в Варге под началом у двоюродного брата Лютомера, весной вернулся домой и теперь будто обрадовался случаю поспорить с бывшим вожаком, что ранее было никак не возможно.

– Я его с коня сшиб, значит, мой он! – говорил Лютомер. – А ты, братец, чем кидаться, как стервятник, на чужую добычу, поищи-ка лучше своей!

– Я его взял, я ему руки связал и пояс снял! – доказывал Борослав. – Мало ли, что ты сшиб? Да он бы развернулся и саблей своей тебя напополам развалил! Ты мне еще поклониться должен, что я тебя от верной смерти спас! Что бы ты сделал, зверь лесной, против сабли.

– Моя забота – что бы я делал! А вот как ты бы его взял, когда он на коне, а ты пешком! – отвечал Лютомер. – Сам бы он тебя с коня саблей располовинил!

Лютомер, самый старший из Вершининых сыновей, был высок, худощав, но очень силен. Лицо у него было продолговатое, с близко посаженными серыми глазами, а в светло-русых волосах обильно виднелась седина, несмотря на то что ему прошедшей весной исполнилось только двадцать пять лет. Этой седине никто не удивлялся. Отцом Лютомера считался Велес, в подземном святилище которого княгиня Семилада, воплощение Лады на земле, проводила каждый год с месяца густаря по Медвежий день.

Сын и дочь Семилады очень походили друг на друга и, всю жизнь прожив в тесной дружбе, понимали один другого без слов, потому что и думали почти одинаково. Относились к ним немного по-особенному: с уважением и частично с опаской. Лютомер был старшим среди сыновей, Лютава – среди дочерей, их общая мать отличалась наибольшей знатностью и наивысшим положением среди угренских волхвов, что обещало им обоим в будущем самое завидное положение. Но это же и отрывало их от сродников, делая главными соперниками всех остальных.

Оказывается, во время битвы с хазарами Лютомер сбил с коня предводителя чужаков – того, что сидел сейчас со связанными руками в углу. Оказавшийся рядом Борослав не растерялся и быстро обезоружил хазарина, который не сумел быстро встать и схватиться за оружие. Лютомер не стал терять времени и снова бросился в битву, а Бороня снял с поверженного врага пояс с оружием, который теперь Лютомер требовал вернуть. Богатая одежда, снаряжение, конь пленника стоили дорого, да и сам он, судя по всему, мог принести очень неплохой выкуп. Пояс и правда был завидной добычей: и на самом длинном ремне, и на двух ложных хвостовиках, служивших для красоты и чести, сидели ряды серебряных, позолоченных узорных бляшек. Такая же пряжка радовала глаз искусной работой. К тому же таких поясов на Угре еще не видали, а недавние рассказы Вышеня, Глядовца и прочих, побывавших на Оке, разожгли во многих душу жажду красивых вещей.

– Да что вы ссоритесь, как дети малые! – пытался унять их боярин Будояр, глава рода Воловичей, наиболее знатного среди соседских родов. – Один гриб первым увидел, другой первым схватил – и пошла драка, только клочки летят! Пополам поделите, там на всех хватит. Тебе, Лют, пояс да оружие, Бороне коня. А порты его девкам подарите, пусть себе нашьют чего-нибудь! – Он усмехнулся. – А коли родичи серебро пришлют, так опять поделите.

– Не буду я с ним ничего делить! – злобно сверкая глазами, ответил Бороня. – Моя добыча, и все!

– Нет, боярин, это не гриб! – Лютомер непримиримо качнул головой. Будояр, отличаясь мирным и насмешливым нравом, всегда старался всех помирить, но сегодня был не тот случай. – Я его не просил моего пленника вязать, сам как-нибудь бы справился.

– Да как бы ты справился! – восклицал Годила, вуй Борослава.

– Не твоя забота! Кто первым ударил, того и пленник, а других вмешиваться не просили, пусть и не лезут!

– Князь, скажи им! – обратилась к Вершине княгиня Володара, самая молодая, но самая знатная среди трех жен, ныне живших в его доме. – А то ведь правда подерутся.

– Давайте мне этот пояс, потом разберемся, – со вздохом сказала князь Вершина. – Не до того сейчас. Все сюда давайте! И пояс, и оружие, и порты. Я себе забираю, а вас, сыновья мои, награжу за смелость, как подобает. Ну, давайте, что ли, лешего этого. – Он кивнул в сторону пленника, который так и сидел в углу, свесив голову и, видимо, ничего не понимая из разговоров в братчине. – Потолкуем, кто такой и как к нам попал.

– Это дело, – одобрил Богомер. – Давно жду. А то ведь сегодня три десятка к нам с неба упали, завтра три сотни упадут…

Мужчины вытащили пленника из угла и поставили перед князем. Башлык с него сорвали, с обритой головы свисал длинный клок волос, оставленный на затылке и заплетенный в косу, что несомненно указывало на племя хазар.[2] Пленник был еще совсем молод, лет двадцати с чем-то. Порядком избитый, с окровавленными губами и большой ссадиной на лбу, он все же ухитрялся сохранять гордый и надменный вид. Пояс с саблей и дорогой верхний кафтан с шелковой отделкой уже лежали на лавке, как добыча, но нижний кафтан, штаны и сапоги тоже могли внушить зависть.

– Ну, кто же ты такой, чудо-юдо? – обратился к нему князь Вершина.

Пленник промолчал, только еще выше поднял голову.

– По-славянски понимаешь?

Опять молчание.

– Не понимает он ничего, – заметил Богомер. – Толмача ему надо.

– Да где же его взять? – Годила огляделся. – Кто же у нас тут по-хазарски понимает? Вышень, ты понимаешь?

Вышень, который неоднократно ездил по торговым делам на Дон, только развел руками: на донских торгах он общался с хазарскими купцами при помощи местных или их собственных переводчиков.

– Я попробую помочь тебе, князь, если ты мне позволишь, – сказала Замила, которая из любопытства тоже пробралась в братчину. – Если ты прикажешь, я сама поговорю с ним.

– Говори, – предложил князь Вершина. – Спроси, кто он такой.

Замила была наиболее любимой из княжеских жен. Двадцать лет назад молодой еще Вершина взял хвалиску Замилу как добычу среди прочего имущества одного хорезмийского купца, но со временем очень полюбил, объявил свободной и стал называть ее своей женой. Двадцать лет спустя смуглая, черноглазая хвалиска, хоть и немного растолстела, еще оставалась довольно красивой, и Вершина баловал ее, не жалел серебра, вырученного у хазарских, булгарских и вятичских купцов, на шелка заморской работы, украшения и прочее, что может порадовать женщину. Единственного сына Замилы, которого поначалу в Ратиславле звали просто Хвалисом, Вершина в день первого взрослого посвящения нарек Хвалиславом – имя вроде бы и княжеское, и новое в роду, как раз под стать сыну чужеземки.

Родным языком Замилы, родившейся в Хорезме, был хвалисский, как его называли славяне. С хазарским он не имел ничего общего, но женщина, с детства воспитанная в мусульманской вере, немного знала арабский и теперь, запинаясь и с трудом подбирая слова, обратилась к пленнику на нем. Хазарин перевел на нее взгляд – похоже, этот язык он понимал. Помедлив немного, он что-то ответил.

– Его зовут Чаргай, сын Туганаша, – перевела княгиня.