Когда в дверь постучали, сестра Тринита читала «Sci vias» Хильдегарды Бингенской. Это было довольно редкий список, получанный от настоятеля кафедрального собора, и оставлять книгу крайне не хотелось. Но что делать? Устав гласит: дела милосердия – превыше всего. Сестра Тринита со вздохом отложила творение святой аббатиссы и сказала:

– Входите, не заперто!

Вошедшей, как и ожидалось, оказалась женщина. Но, когда она миновала темную прихожую, сестра Тринита испытала некоторое удивление. Нет, не женщина, скорее, девочка. Лет тринадцати, а может, и меньше. Посетительницы сестры Триниты обычно бывали старше. Разве что … ну, предположим, опасно болен кто-то из родных.

Она была одета как горожанка из приличной семьи. Хорошенькая. Со временем, возможно, станет еще лучше. Но пока мила в основном юной свежестью, с еще полуоформившимися чертами лица. Однако кое-что мешало отнести ее к разряду милых бессмысленных котяток, как большинство ее сверстниц. Глаза. Точнее, взгляд этих глаз.

– Вы – сестра Тринита, бегинка-целительница? – У девочки был заметный южный акцент.

– Да. И я бывала в Бранке. – Сестра Тринита ответила на диалекте.

Девочка кивнула с видимым облегчением.

– Я в самом деле с Юга. И с крестным я всегда говорю, как привыкла, а по-вашему – только с покупателями. – Она почувствовала, что отклонилась от цели, и продолжала: – Мне рассказала о вас Салли.

Сестра Тринита не знала, кто такая Салли, но догадывалась, что именно девочка могла услышать.

– Она сказала, что вы – не просто целительница, как все в вашей общине. Что вы лечите болезни не только тела, но и душу.

Сестра Тринита промолчала.

– Мой крестный отец болен. И лекарь не может помочь … Он не знает, что это за болезнь. А дядя Ричард никогда раньше не болел – так Салли говорит. А сейчас он не может есть, все время бредит, а если приходит в себя, то очень слаб, и не помнит, о чем говорил в бреду … – девочка остановилась. По ее лицу было видно, что ей мучительно неловко говорить о некоторых вещах с незнакомой женщиной. Даже с монахиней. Особенно с монахиней. Наконец, она решилась. – Я подозреваю, что крестного околдовали. И что здесь замешана женщина.

Сестра Тринита покачала головой. Опят! Хотя, возможно, это лишь работа юного воображения…

– Сядь. И поподробнее пожалуйста. О себе. О крестном. И о своих подозрениях.

– Я приехала из Бранки. Зовут меня Кристина. Мой отец – суконщик, у него сейчас неприятности по денежной части, и пока он отослал меня к крестному. Его имя – Ричард Кесслер, он держит торговлю мехами в этом квартале. Я приехала полгода назад. Мы с дядей прекрасно ладили, я помогала ему в лавке. И все шло хорошо, пока дядя не заболел.

Сестра Тринита попыталась вспомнить Ричарда Кесслера. Безусловно, он никогда к ней не обращался, но, если Кесслер живет в квартале святого Гольмунда, она должна знать его в лицо. Торговец … и, если он – крестный отец взрослой уже девочки, скорее всего – средних лет.

– Твой дядя холост?

– Он вдовец. Его жена была сестрой моей матери.

Теперь понятно, почему девочка называет Кесслера «дядей». А теперь главный вопрос:

– Почему ты думаешь, что здесь замешана женщина?

Девочка опустила глаза.

– Вы бы послушали его бред …

– Придется послушать. – Сестра Тринита встала. – Идем.

По пути к двери она подхватила лекарственную сумку и плащ – лето выдалось холодное. Вместе они зашагали к улице Меховщиков. Сестра Тринита продолжала спрашивать.

– Давно болен твой крестный?

– Три недели. с самой Ночи Правды.

Бегинка нахмурилась. Церковь издавна стремилась искоренить обычаи, связанные с праздником Ночи Середины Лета. Но тщетно. Они продолжали существовать – свои в каждом городе. Обычай, установившийся в Лауде, назывался «Ночь Правды». Верили, что, очертив себя кругом и запалив девять светильников, совершая при этом определенные магические манипуляции, можно было загадать желание. А исполнялось оно лишь в том случае, если было названо от души – по истинной правде. Это мог сделать и один человек, но в Лауде народ предпочитал собираться для обряда толпами на пустыре возле Манты. И так повторялось из года в год.

– Твой дядя ходил отмечать Ночь Правды?

– Нет, не ходил, и меня не пустил. Он говорит, что это язычество. Но …

Бегинка остановилась, глядя девочке в лицо.

– Но ты провела ритуал у себя в комнате.

– Да…

– Тебя научила этому Салли? – Сестра Тринита предположила, что Салли – служанка или экономка.

Девочка кивнула.

– И что же ты загадала?

– Чтобы мой отец не попал в долговую тюрьму.

Видно было, что девочка не лжет. И тут внезапно сестра Тринита вспомнила Ричарда Кесслера. Видела его пару раз. Лет тридцати семи – сорока, худой, светловолосый, спокойный человек. Ей показалось, что Кристина чем-то на него похожа, хотя девочка и сказала, что кровного родства между ними нет. Вероятно, она просто бессознательно усвоила его манеры.

– Хорошо, – промолвила бегинка. – Поспешим.

Они подошли к дому, ничем не выделявшемуся из других таких же на улице – приличных, скромных, солидных, похожих на своих владельцев купеческих домов – двухэтажному, под острой черепичной крышей и с пристроенной лавкой. Сестра Тринита вскинула голову. Окна второго этажа, выходящие на улицу, были закрыты ставнями. Кристина постучала. Открыла им полная женщина в зеленом платье, переднике и барбетте. Салли, надо думать. Если Кристина, благодаря молодой выносливости не выглядела утомленной, то на ее лице усталость мог прочитать даже неграмотный.

– Мир дому сему.

– Благослови вас Бог, сестра. – Она отступила пропуская их внутрь.

– Девочка рассказала вам? – Салли остановилась на нижней ступеньке лестницы.

– В общих чертах. Я должна осмотреть больного. – Сестра Тринита шагнула вперед. Она знала расположение комнат в подобных домах. Спальни должны находиться наверху. Но домоправительница не спешила пропускать ее.

Она явно разрывалась между двумя чувствами – желанием помочь хозяину и … да, это был стыд.

– Тебя что-то смущает, добрая женщина?

Та принялась теребить края передника.

– Он болен уже три недели … ничего не ест … очень слаб … не встает с постели …

– Это я уже знаю.

Домоправительница имела вид крайне подавленный.

– Несмотря на слабость… он буйствует… и тогда бывает очень силен, словно бес в него вселился… И не позволяет ни мыть себя, ни переодеть, ни постель сменить…

Ну, ясно. Этот дом, чистый, всегда содержащийся в порядке, и эта женщина, такая аккуратная и степенная… Ее подобные вещи должны смущать больше ворожбы.

– Салли, – мягко произнесла бегинка, – мне приходилось работать в чумных бараках.

Домоправительница обреченно повернулась и стала подниматься по лестнице. Остальные двинулись за ней.

Переступив порог комнаты, сестра Тринита замерла. Ее трудно было поразить. Годы, проведенные в уходе за больными, давно отучили ее от такого понятия, как физическая брезгливость. Но все-таки слишком уж разительно было несоответствие между обликом того, кого бегинка только что вспомнила на улице, и того, кто лежал перед ней на замызганной постели. Она запомнила сильного, красивого мужчину в хорошем добротном кафтане, а теперь это был обтянутый кожей скелет, завернутый в грязные тряпки – потому что, надо полагать, за время болезни он так и не раздевался.

Бегинка подошла к окну, отперла ставни и распахнула их.

– Но…

Не дожидаясь возражений, бегинка уже распахивала второе окно.

При дуновении ворвавшегося в комнату свежего воздуха больной заворочался в постели. Глаза его оставались закрыты, но видно было, как под запавшими веками ходят глазные яблоки.

– Что сейчас будет… – прошептала Салли.

– Кто еще есть в доме?

– Эрик. Приказчик. Он в лавке сейчас.

– Кристина, иди за ним. Пришлешь его сюда, сама останешься там. А ты, Салли, тащи сюда бадью воды и чистого белья.