То, что произошло с Алексеем Игоревичем, было страшной, непоправимой трагедией, но от того, что продолжало происходить, становилось печальнее вдвойне.

Зато теперь Андрей сблизился с семьей Петра Виноградова. Пересуды, интриги… Ох этот «Континент», словно огромный копошащийся, жужжащий улей. И когда Петр Виноградов предложил Андрею поправить дела в лондонском представительстве «Континента», где работа «пробуксовывала» — он так и сказал:

«пробуксовывала», — Андрей согласился. Огромный жужжащий улей.

Вика худела. Боль высушила ее.

Вика пожелала Андрею счастливого пути и удачи на новом рабочем месте.

Раньше она, быть может, шепнула бы ему на ухо: «Оттрахай там как следует всех этих бездельников», — но то было раньше. Она поцеловала его на прощание, безэмоционально — так гладят кошек или птиц, — и провожать не поехала.

Лидии Максимовне было больно смотреть на их прощание. Так умирают дома, лишенные любви, так постепенно засуха убивает когда-то зеленый оазис.

Но вечером этого дня Вика напилась вдрызг. Одна. В своем огромном пустынном кабинете. Лидия Максимовна всерьез перепугалась, решив, что все развивается по самому нежелательному сценарию. Но только на следующий день начались перемены. Еще совсем слабые, почти незаметные, но это были хорошие перемены. Наверное, Вика прошла свою точку излома и засуха, как бы нехотя, маленькими шажками, все же стала отступать. Время, время — оно действительно оказалось лучшим целителем. Вика возвращалась. Быть может, она уже никогда не станет прежней, а может, все еще будет хорошо? Кто знает…

Лидия Максимовна помнила собственную юность, когда жизнь летела звонкой песней, а потом что-то кончилось. Что-то ушло. Вторая половина жизни: сначала ты расстаешься с иллюзиями, а потом просто привыкаешь терять.

Покорность судьбе — признак старения. Лидия Максимовна пока еще не собиралась стареть.

Быть может, все еще будет хорошо? А? Черт побери, как говорят эти ребята из программы «Взгляд»: «Все еще только начинается».

…День автокатастрофы Лидия Максимовна также помнила до мелочей.

— Вика разбилась! — полоснуло, словно холодным лезвием.

— Как?!

— Она жива?!!

— Пока неизвестно. Автокатастрофа.

— Бог мой…

— Жива. В реанимации. Но состояние критическое.

Ощущение шершавой томительной пустоты. Очень много суеты вокруг. Петр Виноградов, лучшие врачи, задействовать всех, все привести в движение! И… пустота. Никчемность, какая-то размытая безысходность происходящего. Рок, вставший над этой семьей.

Все в руках Божьих.

Но за что? За что этой девочке столько всего?

— Она будет жить. Будет жить.

— Они ее буквально вытащили… оттуда.

— Реаниматоры… черт… молодцы, ребята.

— Сложно что-либо говорить, состояние тяжелое. Но… средней тяжести.

Так говорят.

— Будем надеяться на лучшее.

— Господи, спасибо тебе…

Все в руках Божьих.

День автокатастрофы Лидия Максимовна помнила до мелочей. В палату реанимационного отделения не пустили, но Лидия Максимовна видела ее из-за стекла. Это было ужасно. Бедная, бедная девочка, за что же тебе столько страданий? На ней не осталось живого места. Ее жизнь лишь фиксировали электронные приборы. И они являлись ее жизнеобеспечением.

И Лидия Максимовна пошла в церковь и впервые помолилась за нее. И поставила свечку Николе Чудотворцу.

Лишь потом, помнится, явилось чувство невероятного облегчения, когда стало известно, что Вика выкарабкивается, пришла в себя, потом — чувство благодарности к Петру Виноградову, взявшему дело под личный контроль и действительно обеспечившему лучших врачей, светил медицины. Потом — решение о переводе Вики в частную клинику, не особо афишируя в какую: опасались, и скорее всего не без оснований, что это была вовсе не случайная авария. Все потом.

Когда автокатастрофа осталась в прошлом.

И Лидия Максимовна, напросившись к Пете Виноградову, пару раз навещала Вику — врачи пока не рекомендовали беспокоить ее чаще. И ее сердце обливалось кровью, и одновременно его переполняла радость; сначала Вика не узнала ее: амнезия, Вика не помнила почти ничего из того, что с ней произошло.

Она была закутана в бинты, словно куколка бабочки. И голова тоже. Огромные синие кровоподтеки вокруг глаз, на щеках и на всей левой половине лица, ее великолепного, красивого лица, которое сейчас безжалостно перемололи жернова катастрофы.

Все в руках Божьих.

Взгляд ее был слабым, беззащитным, лишь одна бесконечная усталость. А потом ее губы тронула тихая улыбка и в глазах появился проблеск узнавания.

— Лидия Максимовна? — слабо позвала Вика.

— Девочка моя, — произнесла Лидия Максимовна дрогнувшим голосом.

— Она узнала вас, — прошептал Петр, — это невероятно. Узнала.

Лидия Максимовна кивнула. Когда они ехали сюда, Петр жаловался, что ему пришлось буквально объяснять, кто он такой. Очень беспокоились, что амнезия окажется полной. Однако вот Лидию Максимовну она все же узнала. И это очень, очень хорошо. Ее уже навестили несколько человек из «Континента» — конечно, по требованию врачей визиты были очень короткими, — однако Лидия Максимовна пока оказалась первой, кого она самостоятельно узнала. Это уже прогресс — будем надеяться на лучшее.

Вика улыбалась. На мгновение ее взгляд снова стал блуждающим. Потом она спросила:

— Лидия Максимовна, как я выгляжу?

— Так себе, — рассмеялась Лидия Максимовна, но из глаз ее брызнули слезы. Смех сквозь слезы.

Вика перевела взгляд на Петра Виноградова, потом ее ресницы задрожали, и она снова посмотрела на Лидию Максимовну. Попыталась слабо улыбнуться:

— Вы мне всегда говорили правду. Если и сейчас говорите, значит, мои дела не так уж плохи.

— Точно, девочка, — с плохо сдерживаемой радостью в голосе произнесла Лидия Максимовна. Теперь она уже не стеснялась своих слез. — Твои дела совсем не плохи. Ты у нас молодчина. Перепугала нас немножко… но теперь все позади.

— Я не специально.

— Пойдемте, — тихо проговорил Петр, — ей надо отдыхать.

— Лидия Максимовна, — снова позвала Вика, — мне… мне тут никто ничего не говорит. — Она перевела взгляд на окно, потом, чуть скользнув блуждающим взором по окружающему, снова посмотрела на Лидию Максимовну. — Сколько я уже здесь? Сейчас — весна?

Лидия Максимовна беспомощно посмотрела на Петра Виноградова, но тот молчал — казалось, Викин вопрос и его застал врасплох. Лидия Максимовна улыбнулась:

— Весна только началась, девочка. Ничего такого особенного ты не пропустила.

— Правда? Я тут… почему-то вспомнила, как прыгала в детстве весной через лужи. Это было давно. Это было так… хорошо. Я говорю глупости?

Лидия Максимовна рассмеялась:

— Выздоравливай. Ты еще застанешь пару луж. Это я тебе обещаю. Если захочешь — даже составлю тебе компанию. По прыжкам.

Вика слабо улыбнулась:

— Спасибо вам. Это, наверное, было бы слишком с моей стороны. Вы так добры.

— Отдыхай, девочка, и выздоравливай. Мы все ждем тебя.

И Лидия Максимовна позволила Петру Виноградову себя увести.

Лидия Максимовна не знала ничего о том, что из-за тонкой двери с приспущенными жалюзи за ними сейчас наблюдали два человека. Один был седовласый, второй, напротив, с волосами, черными как смоль.

— Что ж, дебют прошел неплохо, — мягко заключил седовласый.

Его собеседник чуть слышно усмехнулся:

— Особенно вопрос «Как я выгляжу?». Целое море слез.

— Не слишком ли много она говорит?

— После аварии, после такой аварии, человеку многое позволено.

— Не перегни палку, дружочек.

— Что вас беспокоит?

— Возможный разговор о детях. Возможный и, увы, гораздо более уместный. Если уж к ней возвращается память. Ты об этом подумал?

Человек с волосами, черными как смоль, некоторое время смотрел на своего собеседника. Его глаза улыбались:

— Подумал. Это первое, о чем я позаботился.

Седовласый кивнул. Когда-то лихая улыбка этих глаз, проступающих сквозь легкую пелену одиночества, очень ему нравилась. Она, свидетельствующая о неординарности, завораживала седовласого, напоминая ему о тех временах, когда он сам был молод. Но в последнее время эта улыбка начала его настораживать. Все больше и больше.