Санчес откинулся к спинке кресла и наконец повернул к ней голову.

— Ты вытащила очень счастливый билетик, сестренка, — произнес он.

Еще в этот вечер Санчес ужинал с ней — богатый командированный купил себе дорогую девочку. Складывалось все неплохо. Оказалось, что она живет рядом с Ростовом, в Батайске. Но работает, конечно, в Ростове-папе. Мечтает о Москве и мечтает завязать со всем этим. Обычная история, обычное бла-бла-бла… О том, что Беспалый хотел провести сегодня с ней время, знал только Рябой. Он и ездил за ней в Батайск, и что самое главное (действительно все складывается удачно!), Рябой на нее наорал, отказавшись искать ее дом и велев ей выходить к трассе.

Хотелось бы надеяться, что Рябым и Беспалым все и ограничивалось.

Санчес должен был позаботиться о ее алиби. Он прекрасно понимал, что для местных ментов это дело станет очередным заказным «висяком», но на всякий случай…

Так и выходило. Они ужинали в ресторане бывшей интуристовской гостиницы, их видели порхающие вокруг ночные бабочки и какая-то местная братва, а то, что ее телефон, возможно, вычислят по мобильному Беспалого, — что ж, на то она и шлюшка, чтоб ей звонили ближе к вечеру…

Санчес наблюдал за ней — она быстро оправилась. Как будто ничего не произошло. Хотя в нескольких километрах отсюда следственная группа только прибыла на место происшествия, а тело Кеши Беспалого, наверное, все еще не очертили мелом и, наверное, еще никто не закрыл ему глаза. Она оказалась великолепной актрисой. И существом гораздо более рассудочным — она контролировала свои эмоции. Что было совсем недурно, черт бы ее побрал!

Присутствующий в ней прагматический цинизм ночной бабочки только играл ей на руку. И она оказалась далеко не дура.

Санчес наблюдал за ней. Еще в автомобиле. Сначала прошел шок. Затем вернулись надежда и страх, неверие и готовность бороться за свою жизнь. Она тихо и приглушенно рыдала, и Санчес дал ей поплакать. Теперь уже было можно. Но — не долго. Санчес чуть пошевелил рукой, лежащей на руле, — она мгновенно умолкла. Черт, неплохо. Борется с собой, но уже пришла в норму. И уже немножко… играет. Вполне возможно, и неосознанно, хотя Санчес сомневался, что это так. Она нравилась ему все больше: на мгновение отвернешься — перегрызет горло. Хорошая глина. Скорее всего Санчес не ошибся. Он — подлинный скульптор и вылепит из нее то, что надо. Как там звали этого сукина сына? Пигмалион? Май фер леди… Очень неплохо.

Уже в ресторане Санчес убедился, что он действительно не ошибся.

Присутствовало что-то в ее голосе и в ее огромных, чуть влажных глазах. Да, великолепная актриса, но не только… У этой девочки есть зубки. Санчес все про это знает, сам такой. Что ж, тем крепче будет держаться на крючке. Это наша беда, сестренка, мы здорово подсаживаемся на крючок, только в нашем с тобой случае рыбаки — чаще всего мы сами.

Санчес мягко улыбнулся, его карие глаза светились теплом.

— Я знал много красивых женщин, — сказал он, — но такая, как ты, есть только одна.

— Я не хочу ничего о ней слышать, — произнесла кокетливо, воспринимая сказанное как лишь неожиданный и запоздалый комплимент.

Санчес улыбался:

— Тебе придется узнать о ней очень много.

— Это что, твоя любовница? — с несколько неуместной профессиональной веселостью спросила она. — Решил сделать меня похожей на нее? Даже не узнав, что умею я?

Санчес продолжал улыбаться, но в его взгляде вдруг мелькнула какая-то темная молния.

— Не играй со мной, — сказал Санчес, — это не входит в условия нашего договора. А ведь я положился на тебя, если помнишь.

Она моментально перестала улыбаться. Краска отхлынула от ее щек — именно этими словами он говорил с ней там, у «Поплавка».

— Как скажете, — тихо проговорила она. — Конечно, помню. Я…

Санчес произнес:

— Действительно, надо будет узнать, что умеешь ты. — Спокойно взял ее за руку, она вся напряглась, но руки не отдернула. — Ничего. Пройдет и это. — В голосе Санчеса больше не было льда.

— Что? — проговорила она.

— Царь Соломон, — сказал Санчес. — «Все пройдет» было написано на его кольце.

— Да, есть песня такая. Я думала, оттуда… Песня такая.

— Наверное. Только ничего не проходило. И Соломон как-то в сердцах швырнул кольцо, оно разбилось. И там оказалась еще надпись: «Пройдет и это».

Вот и вся история.

— Как тебя зовут? — вдруг спросила она.

Санчес снова улыбнулся:

— Это сложный вопрос. Но мы еще поговорим об этом.

Он глядел на нее. На ее огромные глаза и пухлые губы, красиво очерченные скулы. На ее нелепое, откровенно развратное платье, совершенно дикий цвет волос, на дешевенький и даже вульгарный макияж, на дурацкое нагромождение украшений. Такой же дикий цвет лака, неуклюжие жесты, развязная походка…

Санчес глядел на нее и видел за всей этой пестрой мишурой подлинный драгоценный камень, роскошный алмаз, чье великолепное сияние пока еще скрыто бестолковыми наслоениями пыли. Наверное, так истинный скульптор видит в бесформенной глыбе мрамора будущее великое произведение искусства. Только Санчес видел еще больше.

Санчес вдруг улыбнулся совсем по-другому, и множество веселых морщинок разбежались от уголков его глаз, а в самих глазах заплясали теплые искорки.

— Ты совсем не обязана любить меня, — произнес он, — или испытывать по отношению ко мне дружеские чувства, но если хочешь — давай, валяй. Возможно, так будет легче.

Теперь она смотрела на него внимательно. Затем сказала:

— Это, наверное, сложно, учитывая обстоятельства, но я попробую.

«Черт побери, она учится прямо на глазах» — подумал Санчес.

— Попробуй, сестренка. — И совершенно без пафоса в голосе объявил:

— Нас ждут великие дела.

— Ты это серьезно — про счастливый лотерейный билетик?

— О, билет очень счастливый. Такое бывает раз в жизни. Знаешь — как лошадь Удачи. Мечта… Но тебе придется поработать. — Потом он наклонился к ней и проговорил на ухо:

— Я больше не буду выражаться столь вычурно, но запомни все, что я сейчас скажу: за наш договор я тебе уже заплатил. Главную цену — твою жизнь. И твои главные векселя находятся у меня. Знаешь, что это?

Она молчала, и Санчес продолжил:

— Векселя — это долговые обязательства. Все, что ты получаешь сверх того, не так теперь важно. А может случиться, что получишь ты очень немало.

Если будешь умной девочкой. И многие из тех, кто платит сейчас тебе, будут рады чистить твою обувь. Но главные твои векселя находятся у меня. Я хочу, чтоб ты этого не забывала. В противном случае ты очень ошибешься. Жизнь и смерть. В конце концов только это имеет значение.

Она молчала. Затем еле слышно произнесла:

— Как no-написанному. Прут и пряник.

Санчес снова откинулся к спинке своего стула и неожиданно весело проговорил:

— Шутка. Забудь. Я просто репетировал роль. Хотя про прут и пряник — это неплохо подмечено.

Она смотрела довольно долго и недоверчиво:

— Так забудь или запомни? Тебя не поймешь…

— А вот это ты выбери сама, — так же весело произнес Санчес, — по-моему, ты умная девочка. На вот, попробуй это.

Санчес протянул ей свой широкий четырехугольный стакан.

— Это что? О, ноу, я не люблю вискарь. Напоминает самогон.

— Догадываюсь, что это может тебе напоминать. Кстати, это «Jameson» двенадцатилетней выдержки. Ирландское виски. Одна особа его обожает. И тебе придется его полюбить.

— Опять про свою любовницу вспомнил?

— Она мне не любовница. Но если хочешь, можешь называть ее так.

Она чуть помолчала, потом произнесла:

— Я ведь уже не смогу ни от чего отказаться.

— Боюсь, что нет.

— Я все понимаю…

— Отлично, значит, с этим у нас проблем не будет. Еще она любит легкие сигары.

— Ты про что?

— Сигары. Курево.

— Сигары?

— Да, тонкие сигары. Сигарильос. Вот эти. Я только что купил их в баре. Но на этом ее неприятные привычки заканчиваются.