Лютый остановился рядом с креслом Кацмана в тот момент, когда Игнат догнал его.

Лева Кацман, бухгалтер и доверенное лицо Миши Монгольца, сидел в черном кожаном кресле рядом с крупным лысоватым мужчиной, видимо, тем самым «серьезным ментом», а в его правой руке дымилась сигарета. В руках крупного лысоватого человека не было никаких сигарет. Они оба сидели с открытыми глазами перед работающим телевизором, из которого раздавался громкий смех, и они оба были мертвы. Рот Кацмана чуть растянулся, обнажая зубы, словно он только собирался улыбнуться, да уже не сделает этого никогда; его глаза стали стеклянными, но смертельная бледность еще не завладела полностью его лицом.

Губы крупного лысоватого мужчины были плотно сжаты, но из уголка рта спускалась струйка крови. Она только начала засыхать. Все это случилось с ними недавно.

Совсем недавно.

— Черт, — глухо прозвучал голос Лютого, — да они…

— У нас проблемы, брат, — услышал Игнат собственный голос…

В этот же момент рыжему водителю показалось, что он уловил у себя за спиной какое-то движение.

— Кто здесь? — громко сказал он, оборачиваясь и вглядываясь в темноту.

Двумя минутами раньше рыжий водитель открыл дверцу «линкольна», выбрался наружу и, потянувшись, хрустнул косточками усталого, засидевшегося тела. В последнее время его все серьезнее беспокоила спина — а чего еще ждать от сидячей работы? И от этой херовой экологии? У половины знакомых — у кого остеохондроз, у кого люмбаго. Слава Богу, хоть рыжая шевелюра. Рыжие и блондины почти не седеют или седеют очень поздно. Вон новенький охранник — совсем еще пацан, а полно седых волос. Или тот же Кацман, брюнет, блин, полголовы уже седая. А они с Рыжим почти ровесники. Но Кацман, чего там говорить, еврей — они вообще рано седеют. Порода такая. Народ башковитый, но какие-то, прям, вечные страдальцы. Бабок валом, все по кайфу, но в глазах тоска, не могут, грузят сами себя. Мысли, что ли, жить нормально не дают? И про здоровье всегда пекутся. Не так с утра пукнул — язва, чуть жирка сбросил — рак, трахнул шлюху в бане — бегом тест на СПИД. Вот Кацман — душа-человек, веселый, бабок море, но вот это вот — его портрет. А Лютый раз, Владимир Ильич, вообще заявил, что у еврейских женщин поперечное влагалище. Рыжий водитель так и не понял, что это значит.

Была у него вроде евреечка, называла себя Лилит, но все с ней было нормально.

Нежная. Е…ливая, правда, как кошка, но остальное у ней как у всех. А насчет как кошка, так по этой части им до татарок ох как далеко. Здесь в сравнении с татарками все остальные просто курят! Рыжий водитель усмехнулся и сказал своему напарнику:

— Пойду пройдусь… Отлить надо.

— А ты на колесо, — посоветовал тот.

Рыжий водитель лишь вздохнул:

— Молодежь…

Рыжий водитель зашел за наваленные друг на друга металлические трубы, устроился поудобнее, чуть повернул голову на черную гладь воды. Журчание струи не заставило себя ждать. Рыжий скорчил довольную гримасу, протянув на выдохе:

— О-о-у-в о-о у-у-ф, нормалды…

Затем он вспомнил, что слово «нормалды» принадлежит Игнату, лепшему корешу Лютого, и его мысль снова вернулась к теме поперечного влагалища:

— Ч-ч-его это значит? Чего сказал?

Потом, когда струя начала иссякать, рыжий водитель пришел к заключению, что Лютый вообще чемпион по части безумных историй, и с теплом в голосе неожиданно проговорил:

— Он просто чемпион. По любой части. Сколько ему пришлось вытерпеть.

Именно в этот момент рыжий водитель резко обернулся, почувствовав (или ему показалось, что он почувствовал) у себя за спиной какое-то движение.

— Кто здесь? — громко произнес он.

Какое-то нехорошее чувство холодком прошлось по его спине.

— Мать вашу, кто здесь?!

— Ты чего, Рыжий? — отозвался охранник, который работал у Лютого не так давно. Он беседовал с водителем джипа.

Но в следующее мгновение никто из них не задавал больше никаких вопросов. И все рассуждения рыжего водителя насчет отсутствия у него седых волос совершенно обесценились.

Качнулся воздух, и шершавые пальцы холодного ужаса чуть не остановили сердце рыжего водителя. Он даже не узнает, что только что приобрел прядь седых волос. И когда к нему вернется способность соображать, то первой его мыслью станет:

«Лютый?! Что, его больше нет, да?»

— У нас проблемы, брат, — произнес Игнат Воронов и сделал шаг назад.

— Нас опередили, — глухо отозвался Лютый. — Кацман… Суки!

Лютый извлек мобильный телефон из внутреннего кармана легкого летнего пиджака, раскрыл трубку и только потом обнаружил в руках Игната «беретту».

«Ты что? — хотел сказать он. — Внизу полно братвы. Вряд ли…» Но вместо этого его взгляд сначала заскользил по тлеющей сигарете Кацмана, затем остановился на глазах Игната, показавшихся ему сейчас неожиданно темными.

Только что-то не так было в этой густой синеве. Потом Игнат чуть склонил голову, освещение изменилось, и его глаза стали прежними — выцветшие джинсы.

Холод. Зрачки сузились, он куда-то смотрел, лихорадочно соображая, — он пытался что-то увидеть.

— Что ты там ищешь? — проговорил Лютый чуть хриплым голосом. И от ответа Ворона Лютый вдруг почувствовал какое-то ледяное дуновение на лице, тоненькие струйки холода.

— Беду, — ответил Игнат. И в следующее мгновение его рука коснулась плеча Лютого.

Все остальные события произошли почти одномоментно.

Игнат Воронов боковым зрением видел, как Лютый извлек трубку мобильного телефона. Игнат Воронов уже знал, что на анализ ситуации им, быть может, отпущено всего несколько мгновений. И вполне может статься, что ценой решения за эти несколько мгновений будет их собственная жизнь.

Запах отработанных пороховых газов уже развеялся. Остался лишь еле уловимый привкус серы. Значит, с момента выстрела прошло максимум несколько минут.

Тлеющая сигарета в руках Кацмана. Кацман и «серьезный мент» перед экраном работающего телевизора… Голос «проходите» в селекторе электронного замка… Все это мгновенно связалось в какой-то темный клубок. Кацман, «серьезный мент», кто-то еще… Кто-то увидел их на мониторе, связанном с камерой наблюдения, кто-то впустил их, открыв электронный замок на двери, шершавый звук в селекторе и голос: «Проходите». Кто-то впустил их внутрь.

Но ведь внизу действительно полно людей Лютого.

Их впустили внутрь. Только к этому времени и Кацман, и второй уже несколько минут были мертвы. Запах пороховых газов почти рассеялся, и сигарету, тлеющую сейчас в руках Кацмана, раскуривал их убийца.

Он где-то рядом?

Или происходит что-то совсем другое?

Взгляд Игната бешено впитывал окружающую картину: комната для совещаний, никаких шкафов, стеллажей, лишь белые стены, аскетично-блеклые репродукции в простых рамах, длинный стол «под дуб», кресла, стулья, телевизор… Все как на ладони. Картинка.

Окна… За окнами, метрах в десяти внизу, лишь черная гладь воды. И всего одна дверь. Через которую они вошли. Лютый раскрывает трубку мобильного телефона. Потом задает свой вопрос:

— Что ты там ищешь?

— Если б я знал, Лютый, если б я знал…

Кто-то впустил их внутрь, убийца где-то рядом.

Или…

Игнат вдруг почувствовал, как на его спине зашевелились крохотные волоски и капельки холодного пота выступили на лбу.

Все не так! Совершенно не так!

Внизу действительно полно людей Лютого, только здесь уже никого больше нет. Давно нет. Убийца уже покинул этот дом.

— Беду, — ответил Игнат чуть треснувшим голосом.

Убийца покинул этот дом. Сказал им «проходите», открыл защелку электронного замка, спокойно раскурил сигарету, возможно, наслаждаясь последней затяжкой, вставил ее в руку Кацмана и покинул этот дом.

Когда-то, много лет назад, отец брал маленького Игната с собой на охоту. Он называл это «подсадной уткой». Резиновая игрушка, уточка, муляж, плавающий на воде. И манок, духовая трещалка, имитирующая голос селезня.