…Она скинула полотенце, женщина с розовой кожей. Санчес смотрел на ее грудь с крупными розовыми сосками, становящимися красными, когда он до боли сжимал их, смотрел на плоский живот с мягкой ямкой пупка, смотрел на возбуждающее очарование сходящихся линий, предваряющих ее лоно, смотрел на маленькие пальцы ее ног и выгнутые бедра.
У той шлюхи из «Континента», с которой не так давно Санчес тоже все уладил самым лучшим образом, были другие бедра. Она вообще была другая. И с дочерью старого лиса их объединяла только розовая кожа. И перед тем как все уладить, Санчес хотел ту шлюху, он хотел ее разложить, раздвинуть ее острые колени и, может быть, хоть в ней найти что-то особенное, что искал и не находил всю жизнь.
Розовая кожа…
Омут глаз, за которым должна быть бессмертная душа. Если бы Санчес отыскал эту душу, он готов был бы падать в нее, падать в этот омут, падать до конца и слиться с этой бессмертной душой… искал живое и ради этого был готов умереть, но… они все были одинаковые.
Придуманные джунгли их волос.
Придуманные ароматы их тел.
Все одинаковые.
Их оживлял Санчес, в своей голове. И иногда ему казалось, что, когда он уходил, они превращались в манекены, ожидающие следующих сеансов жизни. Им всем нужен был огонь, иначе они замерзали, им нужны были поцелуи, окрашенные кровью.
Санчес с любовью посмотрел на дочь старого лиса и подумал, что ему будет очень жалко его сладкую девочку. Но он подумал, что если это случится (если, конечно, случится, что не факт), то, может быть, это будет финальный акт их любви и, может, перед самым концом Санчес все-таки успеет заглянуть ей в глаза и увидеть там что-то…
— Иди ко мне, любовь моя. — Голос Санчеса стал низким, словно его наполнило прикосновение бархата. — Сегодня нам не отведать горячей паэльи.
Он заломил ей руки, она выгнулась, поворачиваясь к нему спиной, волосы упали вперед, обнажая две прелестные родинки на шее. Санчес впился губами в трепещущую выемку между родинками…
Удивительная все же была история с этим тортом. Ведь тоже получился своеобразный шедевр — смерть оказалась запертой во что-то сладкое. А сколько трудов — эти тонкие гипсовые формы, которые они поставили взамен удаленных поверхностей, а потом заново покрыли все взбитыми сливками и кремом. Большая выемка (выемка между двумя родинками) в нижней части под днищем тележки, куда было упрятано оружие.
Жених и невеста, тили-тили-тесто…
Они были красивы — и жених, и невеста. И Санчесу действительно было жаль их. Они должны были умереть вместе или остаться жить вместе. В их глазах Санчес все же что-то видел. Такое всегда бывает в глазах детей и влюбленных. Но дети вырастают, а влюбленность оказывается всего лишь болезнью, от которой излечиваются.
Он бы с удовольствием помог этой девочке, оставшейся в реанимации, встретиться со своим любимым, да не мог. Сейчас у Санчеса было слишком много дел.
Они должны были жить вместе или умереть вместе. Умереть даже лучше.
Что бы сталось с Ромео и Джульеттой, если б они остались жить? Если когда-нибудь Санчес встретится с ними, где-то в лучшем из миров, он обязательно, не теряя достоинства, перед ними извинится.
Эта операция была великолепно подготовлена. Рассчитана до мелочей.
Все люди находились на своих местах.
Он прислонил ствол с глушителем к бритому затылку Шуры-Сулеймана и, как всегда, предвосхищая это странное ощущение, спустил курок — это был сигнал.
Прогремел взрыв, и эхо от него еще не успело улечься, когда Санчес прицельным огнем снял уже трех охранников. Эх, Лютый, Лютый, где ж ты отыскал себе таких толстозадых и неповоротливых стрелков? А еще в хитрых играли, кое-кто из охраны был переодет и затесался среди гостей. Но парни Санчеса шквальным автоматическим огнем нейтрализовали выскочек. Погиб кто-то из гостей, он готов принести свои извинения. Но нечего было придуриваться, изображать из себя не пойми кого! Пока остатки этого смешного альянса, создаваемого Лютым (ни о ком из людей Санчес не думал плохо, тем более он никогда не позволял себе думать плохо о покойниках), еще летели к земле, парни Санчеса уложили две трети охраны. Они слишком замешкались, они слишком привыкли к спокойной и сытой жизни. А вот парни Санчеса были не из таких.
Но среди всех этих скучающих и объевшихся людей все же нашелся один стрелок. И Санчес проглядел его. Он перехитрил Санчеса. Он нарядился модным плейбоем, спрятал глаза под дорогими солнечными очками, он развлекался с молодыми актрисами, как пустоголовый светский тусовщик.
Он перехитрил Санчеса, сам не зная того. А это уже другой счет.
Он опередил взрыв на долю секунды. Санчесу очень бы хотелось посмотреть в его зрячие глаза. Быть может, еще предстоит…
То, что он сделал потом… Федор Крюков, приведший в действие взрывной механизм бомбы (церемониймейстер — надо же слово такое выбрать! Чего б они понимали в церемониях, эти люди, забывшие запах жизни), не был близким другом Санчеса. Но он был из его парней. И Санчес не раз рисковал своей шкурой за каждого из них. Это были его парни. И когда они уже уходили (потому что им было плевать на жизнь Лютого, с Лютым покончено, операция завершена), Санчес и увидел, что тот сделал с Федором Крюковым.
Если б Санчес мог, он бы ему восторженно поаплодировал. А потом бы его убил. За одного из своих парней. Даже несмотря на то что он оказался настоящим стрелком и Санчес его очень уважал в то мгновение. Таким, как они, Санчес и этот неизвестный стрелок, предстоит встречаться в поединках, на суровых утесах, в легендарных странах лучших миров, где находят приют настоящие воины. Санчес поднял пистолет с улыбкой и готов был уже спустить курок, когда все переменилось…
Его подставили, как никогда в жизни…
ОМОН (интересно, почему с ними были снайперы?) — они уложили его парней. Когда уже все было готово к отходу. Они появились там, где их никто не ждал. Ровно на линии, пересекающей маршрут их отхода. И начали вести прицельный огонь не разобравшись (или, напротив, очень хорошо разобравшись). Они появились на маршруте отхода и уложили его парней, а Санчес с трудом ушел. Как это могло произойти в такой панике?
Его пытаются убедить, что это был случайный наряд. Боже мой, что же с этими людьми такое? Они так до сих пор не поняли, с кем имеют дело? Его парни завалили бы с десяток подобных случайных нарядов.
Это были снайперы, и они вели его парней. Они вытолкали вперед дураков омоновцев, которые устроили там бешеную стрельбу-пальбу.
А сами все сделали холодно и верно.
Снайперы били по парням Санчеса. А когда Санчес попытался уйти, они начали бить по всем, кто был одет в белоснежные курточки-перчаточки официантов.
Вот почему газеты потом подняли свое куриное квохтанье.
А доведенная до полной паники охрана начала бить и по снайперам, и по омоновцам.
Вспылили, словом, ребята. Так вышло. Они завалили гораздо больше людей, чем это сделал Санчес. У них так всегда выходит. Санчес хоть знал, во имя чего он это делает. Он над этим долго работал. И этот маскарад с тортом лишь должен был завершить драму.
…А она стонала, эта сладкая девочка с белыми локонами.
— Любимый, да, да, еще, еще, — произносили сейчас губы женщины с розовой кожей.
Санчеса подставил ее папа. Санчес уже почти убежден в этом. У белокурой девочки папа — жгучий брюнет… Его удивлял этот факт. А она говорила — ничего удивительного, среди них есть и белокурые, и рыжие…
Его подставил папа женщины, чьи выгнутые крепкие бедра Санчес сейчас сжимает своими смуглыми руками. Чью шелковистую спину несколько секунд назад ласкали его губы и в чье щедрое лоно он сейчас войдет.
И им будет хорошо вместе. И она многое поможет ему прояснить.
А он будет любить ее. И сделает ей больно, как она и хочет. Сделает ей еще больнее и еще сладостнее. И когда-нибудь останется только боль, после которой не будет уже ничего.
Возможно, так и произойдет, хотя Санчесу будет ее жаль — уж очень она сладкая. Таких обижать нехорошо.
