– Все настолько плохо? – вопрос задал майор Читко, которого Паршин знал по нескольким пересекающимся делам их отделов.

Поэтому ответ следователь адресовал лично ему:

– Да, товарищ майор, все очень плохо. Не знаю, откуда в наших краях взялись эти упыри, но уверен, что мы имеем дело с человеком или группой людей, в которых не осталось ничего человеческого. Впечатление такое, будто они совершают убийства ради самого убийства, причем чем сильнее страдает жертва, тем для них лучше.

– Так что же произошло с Филимоновой? – перебил Паршина майор с первого ряда.

– Гражданке Филимоновой прижизненно были нанесены колотые раны в область предплечий, бедер, голеней, спины и живота… На самом деле она была вся исколота острым предметом, предположительно коротким ножом с узким лезвием.

– Заточка? – бросил майор Читко.

– Возможно, но необязательно. Как сказал патологоанатом, тут подошел бы и обычный кухонный нож. Все раны были нанесены в течение некоторого времени, то есть не одновременно. Ее кололи около получаса, прежде чем она оказалась на улице.

– Хотите сказать, ее истязали?

– Именно так, – подтвердил Паршин. – С жертвы сняли всю одежду, бросили на пол и начали колоть ножом во все части тела. Скорее всего, Филимонова пыталась увернуться от ударов, перекатываясь по полу, но это лишь давало возможность травмировать все новые и новые места. Затем либо жертве удалось сбежать, либо, что более вероятно, ее намеренно выгнали из дома, заставив убегать. По дороге, чтобы прикрыть наготу, Филимонова сорвала с бельевой веревки простынь и накинула на себя. Она бежала по направлению к кладбищу до тех пор, пока не оказалась у стелы на Братской могиле. Здесь от страха или впадая в шоковое состояние от потери крови, она начала карабкаться на постамент, пока не оказалась наверху. Пододеяльник зацепился за шпиль, жертва соскользнула со шпиля и повисла в двух метрах от земли, при этом ее шея оказалась в отверстии, в которое обычно продевают одеяло. Смерть наступила от удушения, но она и так умерла бы от кровопотери, только дольше бы страдала.

После этих слов в зале наступила тишина, каждый обдумывал то, что услышал, и пытался представить, каково это – за несколько часов получить сразу три подобных вызова. После продолжительной паузы слово взял подполковник Яценко.

– Каковы ваши выводы на данный момент, товарищ капитан? – обратился он к Паршину.

– Вывод прост: преступников нужно вычислить и задержать как можно скорее, – не задумываясь, ответил Паршин. – То, что мы увидели сегодня, дает основание считать, что преступники на этом не остановятся. Какова бы ни была причина их действий, они еще не закончили.

– Хотите сказать, что будут новые убийства? – произнес кто-то из зала.

– Да, хочу сказать, что, пока преступники на свободе, наши семьи, жены, дети в серьезной опасности. Думаю, им все равно, кого убивать, поэтому ни один из жителей Ковылкино не застрахован от подобной участи.

В полной тишине следователь Паршин сошел со сцены и вышел из зала.

Следователь Паршин сидел в своем кабинете, перебирая рапорты, которых, к восьми часам вечера накопилось столько, что хватило бы на два десятка рядовых дел. С того момента, как он выступал в актовом зале, прошло двенадцать часов. После ночной смены ему не удалось поспать даже полчаса, но об этом он не думал. Какой сон, когда в городе творится такое бесчинство!

В зал он вернулся спустя полчаса, когда там полным ходом шло обсуждение плана дальнейших действий. Подполковник Яценко жестом предложил ему присоединиться к обсуждению. О его внезапном уходе он не обмолвился ни словом, ни тогда, ни потом. А Паршину просто необходимо было побыть одному, чтобы совладать с нахлынувшими чувствами, проветрить голову и настроиться на работу.

Было решено разбить город на сектора, равные юрисдикции каждого отдельного района. На каждый район был назначен ответственный за поиски свидетелей, который должен был каждые два часа собирать полученную информацию и отчитываться непосредственно следователю Паршину. Все сошлись на том, что искать нужно пришлых, тех, кто не связан с городом. Если бы ночные преступления были делом рук местных, они давно бы проявили себя, а раз до этого подобных инцидентов не наблюдалось, значит, все три преступления дело рук заезжих гастролеров.

Паршин попытался возразить, объясняя, что для гастролеров город Ковылкино не представляет интереса, но большинство собравшихся настаивали на данной версии, и следователь понял, что возражать бессмысленно. В какой-то мере он и сам был для старожилов пришлым, ведь в Ковылкино он прожил всего три года, а это не такой большой срок. Правда, полковник Стригунов, назначая его главным в расследовании всех трех убийств, аргументировал свое решение именно тем, что у Паршина имеется опыт в подобных делах еще со времен работы в Челябинске.

По поводу его назначения никто из присутствующих возражений не высказал, чему Паршин совсем не удивился. Кому охота вешать на себя ответственность за преступления, которые взяты на контроль не только администрацией города, но и партийными органами? Понятно, сейчас не тридцать седьмой год, когда и за меньшее люди рисковали оказаться в лагере, причем не по своей воле. В семидесятых о репрессиях, политических лагерях и лесоповале уже не вспоминали, но лишиться погон в случае, если дело подобного масштаба останется нераскрытым, побаивались.

Собрание закончилось в половине десятого, и Паршин сразу же поехал в отдел. Там его ждала оперативная бригада, которую подполковник Яценко выделил для работы на районе. Два оперативника, обычно занимавшиеся квартирными кражами и разбойными нападениями, два участковых милиционера, капитан в отставке Жабыкин, проработавший на Первомайской больше двадцати лет, и Валеев со стажером – вот и вся команда. Вместе с Паршиным восемь человек – не густо, но лучше, чем ничего.

Капитан пригласил всех в свой кабинет. Группа кое-как разместилась в крошечном помещении, Паршин во второй раз за утро пересказал события прошедшей ночи, после чего разделил бригаду на небольшие группы, разделив между ними три эпизода, которые тем предстояло разрабатывать. Один из «квартирников» и стажер достались Валееву, которому предстояло разбираться с убийством деда Ковыля. Второго «квартирника» и одного из участковых Паршин прикрепил к Жабыкину для отработки убийства Филимоновой. Сам же, взяв себе одного участкового, отправился в Дом культуры собирать сведения о погибшей Наталье Рогозиной.

В Доме культуры о смерти Рогозиной уже знали – сарафанное радио сработало быстро. Ребята, которые накануне занимались приготовлениями к празднику вместе с погибшей девушкой, собрались вместе, не в состоянии переварить новость в одиночку. Задавая стандартные вопросы, Паршин вынужден был то и дело прерывать допрос, пережидая потоки слез, которые не могли сдержать даже парни.

По словам друзей, Наталья была совершенно неконфликтным человеком: веселая, жизнерадостная, отзывчивая, разве что чересчур боязливая. Впрочем, теперь ее боязнь темных переулков и прогулок в одиночестве в ночное время не казалась безосновательной. И парни, и девушки винили себя в смерти подруги, ведь это они упустили из вида то, что Наталья не присоединилась к ним, когда они отправились домой накануне вечером. Но кто же мог предположить подобный исход? Многие из тех, с кем общался Паршин, рассказывали, сколько раз они ходили домой одни, и никаких эксцессов не случалось.

Как и предполагал Паршин, врагов Наталья не имела, брошенного парня, который мог бы выместить таким образом обиду, у нее не было. С родителями не конфликтовала, со взрослыми обращалась уважительно – и все в таком духе. Следователь и сам не верил в то, что смерть Натальи могла быть связана с кем-то из ее знакомых, но протокол есть протокол, и он добросовестно отрабатывал все версии.

Из опроса он выяснил, что никакие подозрительные личности ни у Дома культуры, ни у парка в последнее время не крутились и вообще ничего необычного не происходило. Все как всегда: все тихо и спокойно – больше ничего Паршину выяснить не удалось.