— Мистер Хэнсон превратил ее в гимнастический зал, а его милости это не понравилось.

— Неудивительно, — сказала Алинда, немного успокоившись.

— Он был так зол, что сразу же набросился на ее милость, а она еще не остыла после разговора с Хэнсоном.

Алинда собралась что-то сказать, но промолчала.

— Как же они кричали друг на друга там, в салоне, — продолжала Люси. — А после ее милость вышла, направилась к себе и уже с лестницы крикнула, что собирается запереть дом наглухо и уволить всю прислугу. Его милость уговаривал ее так не поступать, но она сказала, что если он желает содержать дом как прежде, то пусть распродает картины, все до одной.

После весьма драматичной паузы Люси закончила:

— А его милость сказал: «Сперва я увижу тебя в гробу».

Какой-то порыв поднял Алинду из-за стола, и она, шагнув к окну, прислонилась лбом к холодному стеклу.

Ей трудно было поверить, что все, о чем рассказывала Люси, происходило между сыном и матерью на самом деле.

По иронии судьбы миледи решила запереть Кэлвидон-хауз именно тогда, когда ее сын решил осесть в родном доме и занять подобающее его происхождению место среди знатных людей графства.

— Ваш ужин остывает, мисс, — напомнила Люси.

— Спасибо, я не хочу есть.

— О, мисс! Наш шеф-повар еще больше расстроится. И так уже сегодняшний ужин пропал. Его милость убежал сломя голову неизвестно куда и вряд ли возвратится в ближайшее время. Миледи заперлась в спальне и даже не пустила к себе мисс Хэйман, свою горничную. Один мистер Хэнсон заявился в столовую и кушает там в одиночестве. Бьюсь об заклад, что он охотно съел бы собственную голову на ужин, только бы все утряслось и стало как прежде. А ведь во всем виноват он один!

Алинда не могла с этим не согласиться.

Она не имела представления о том, что содержалось в записке, перехваченной миледи, но сам факт, что Феликс Хэнсон пишет письмо какой-то наемной швее, конечно, уязвил самолюбие вдовствующей графини, а ревность толкнула ее на решительные поступки. Она прогнала любовника и окончательно рассорилась с сыном.

Мысли Алинды обратились к молодому графу. Она знала, куда мог он направиться в расстроенных чувствах, — на то место, где царит мир и тишина, где можно обрести душевный покой.

Удар, нанесенный ему, был неожидан и жесток. Вполне осуществимая угроза миледи превратить Кэлвидон в заброшенную обитель призраков прошлого, лишить его будущего наверняка повергла его в отчаяние.

Неужели матери хотелось как можно больнее ранить собственного сына? Откуда такая злоба?

— Вы действительно не будете ужинать? — спросила Люси. — Мне кажется, что жареная цесарка с молодым картофелем в масле пришлась бы вам по вкусу. Жаль, что вы ее не попробуете.

— Извини, Люси, — сказала Алинда. — Мне хотелось бы побыть одной и подумать над тем, что ты мне рассказала.

— Я вас понимаю, мисс. Мы сами все переволновались до крайности. Не хочется думать, что все так и будет, как сказала миледи.

Люси горестно покачала головой:

— Я, возможно, и найду себе работу, а вот мистер Барроуз говорит, что он слишком стар, как и мистер Ходжес — лакей его милости. Он был так счастлив накануне и прямо помолодел на десять лет, когда милорд предложил ему подождать уходить на покой, а теперь он чуть ли не в слезах.

Алинда молчала, и Люси ничего не оставалось, «сак покинуть комнату.

Несколько минут девушка смотрела в окно невидящими глазами. Впрочем, она еще до ухода Люси приняла решение и только откладывала его из робости.

Она отворила дверь в коридор и убедилась, что там пусто. Люси уже, наверное, спустилась по черной лестнице на кухню, и можно только вообразить, какие жаркие дебаты развернулись среди прислуги.

Алинда также воспользовалась черной лестницей и очутилась возле той самой двери, где ее вчера поцеловал Роджер. Но сейчас ей было не до воспоминаний.

Она проскользнула в сад и, держась поближе к кустам, окаймлявшим аллею, чтобы не привлекать ничьего внимания, заторопилась прочь от дома. Внутренний голос подсказывал ей, что надо идти к озеру.

Было еще светло, и островок, к которому вел изящный мостик, выглядел еще более очаровательным, чем в сумерках. Белоснежные чаши водяных лилий слегка колебались у берегов от ласкового ветерка. Лебеди, словно грациозные галеоны, проплывали под мостом, оставляя позади себя на гладкой воде еле заметный след. В солнечных лучах сиял ослепительным блеском в обрамлении темной зелени белоснежный греческий храм.

Как она и ожидала, Роджер был там. Он сидел на скамье, склонившись и обхватив голову руками.

Алинда замерла, глядя на него. Сердце ее переполняла жалость.

— Я проиграл, Алинда! — глухо сказал он, словно почувствовав, что она рядом.

Она подошла, присела на скамью рядом с ним.

— Не вините в этом себя. Тут нет вашей вины.

— Мне не следовало быть таким грубым с матерью, но я не сдержался, увидев, как обошлись с нашей часовней — местом, где отпевали моего умершего отца, где меня крестили, где все мои предки — из поколения в поколение — отмечали знаменательные события в своей жизни — и радостные, и печальные.

— Я вас понимаю, — мягко произнесла Алинда.

— Я был рассержен, я был так зол, — оправдывался Роджер, словно ребенок, признающийся в своем проступке человеку взрослому и умудренному опытом.

— Ваша матушка была уже возбуждена тем, что случилось до вашего разговора, — сказала Алинда. — Мне кажется, что она передумает. Я почти уверена.

— О чем вы говорите? — Граф с недоумением посмотрел на нее.

— Она выгнала мистера Хэнсона.

— Что?! — Его восклицание прозвучало в тишине, как пистолетный выстрел. — Как вы узнали? И что послужило тому причиной?

— Его записка, адресованная мне, которую перехватила ваша мать, — тихо сказала Алинда.

Роджер бросил на нее недоверчивый взгляд.

— Он посылал вам записки?

— Дважды. В первый раз ее подсунули мне под дверь. Он писал, что будет ожидать меня в полночь в библиотеке.

— И как вы поступили?

— Я порвала записку и, конечно, никуда не пошла. Но он внушал мне страх.

Губы Роджера плотно сжались.

— Даже не стану говорить вам, что я чувствую, узнав о возмутительной наглости этого негодяя.

— Он считает себя неотразимым и думает, что ни одна девушка в моем положении не посмеет отказать ему, — пояснила Алинда.

— Этот человек вызывает у меня омерзение, как какая-то гадина, — произнес граф резко.

— Когда ваша мать столкнулась на парадной лестнице с лакеем, который нес мне записку по приказанию мистера Хэнсона, она прочла ее и, конечно, рассердилась. И, очевидно, сказала мистеру Хэнсону, что между ними все кончено.

Роджер молчал, опустив голову.

Алинда набралась смелости продолжить:

— Как вы не можете понять? Ваша мать была глубоко уязвлена и выместила это на вас. Завтра, когда мистер Хэнсон уедет, вам удастся, я уверена, уговорить ее отказаться от необдуманного решения.

— Сомневаюсь. Если даже она благополучно избавится от Хэнсона, появятся другие мужчины. Ведь так было и раньше, К тому же она ненавидит Кэлвидон.

— И это некоторым образом можно понять. Для вас он много значит, как и когда-то для вашего отца, а она вас ревновала к Кэлвидону.

— Неужели все женщины так ревнивы? — усмехнулся Роджер. — Абсурдно ревновать мужчину к неодушевленным предметам, к статуям, картинам, дому!

— У этого дома есть душа, — возразила Алинда. — Она живет в вас. Она переселилась к вам, когда умер ваш отец, а миледи хотелось, чтоб вы душою принадлежали только ей одной. Она не желала делить вас ни с кем и ни с чем.

— Да, да, я понимаю. Но что бы вы ни говорили мне в утешение, Алинда, все равно у меня такое чувство, что наши дороги окончательно разошлись. Она переедет в Лондон и все деньги заберет с собой.

В голосе его явственно ощущалась боль.

— Как я могу допустить, чтобы люди, преданные мне, испытывали нужду? Барроуз уже стар, и новую работу ему никто не предложит, Ходжес тоже будет вынужден уйти на покой, хотя он был на вершине счастья, когда я попросил его остаться. А как быть с миссис Кингстон, которая всю жизнь провела в этом доме и предана ему всей душой?