Я не понимала ни единого ее чувства. Лиза расхаживала по столовой, не руководствуясь ни одной из известных мне эмоций. А вот Рейнхард и его фратрия все понимали.

— Я люблю Отто, — сказала она. — Так люблю! Как никого на свете! Но он не поймет, никогда-никогда не поймет, как это — быть одной. Он никогда не был настолько один.

Слово "настолько" Лиза выделила, словно оно было лезвием, которым Лиза наносила себе рану. Она зажмурилась, затем распахнула свои особенные, кукольные глаза.

— Я всю жизнь была совсем-совсем одна. Я лежала в комнате и даже не думала ничего. А потом, когда Отто достал меня оттуда, все сразу стало таким сложным и приятным. Но я всегда чувствовала пустоту вот здесь.

Лиза постучала себя пальцем по виску, Ивонн засмеялась, но мы с Лили одновременно шикнули на нее.

— Это как будто у меня не хватало руки или ноги. Или даже больше. Куска моего сердца. Я должна была быть связанной с кем-то. И без кого-то я чувствовала себя крохотной. Не существом, а только подобием существа. Как…

Она замолчала, а затем выпалила.

— Как тератома. Я должна была стать кем-то самостоятельным, но развилась неправильно. Я стала уродливым куском себя. Без разума.

А я подумала, ведь то, что Лиза говорит — абсурдно. Ее разум самостоятелен, эмоции принадлежат ей, и она кажется намного более свободной, чем любой из солдат. Лиза схватила один из стульев, прижала его к себе, словно хотела с ним потанцевать. Его вес был для нее не больше веса плюшевой игрушки, оттого легкость, с которой она обращалась с этой немаленькой вещью, была странной и тревожащей.

— Я часто представляла, что будет, когда я найду таких, как я.

— Фройляйн Зонтаг, — сказал Ханс. — Это изменит вашу жизнь.

— И никто из нас не гарантирует, что эти изменения пойдут вам на пользу.

— Нас будет четверо. Всегда.

Лиза отчаянно кивнула. А я вдруг переглянулась с Лили, увидев в ее глазах отражение собственных чувств. Никто не спрашивал нас. Судя по всему, именно нам предстояло соединить их. Я не знала, как именно и не знала, сумеем ли мы вообще. Я сидела здесь, размышляла на эту тему, однако мои чувства и чаяния никого не волновали. В этом разговоре у нас с Лили и Ивонн было не больше прав, чем у инструментов перед началом работы.

— Да, всегда, — сказала Лиза.

— И ты не пожалеешь? — спросил Рейнхард.

— Не пожалею.

Рейнхард вдруг хлопнул в ладоши, так что я вздрогнула.

— Значит, решено.

Он улыбнулся, то ли изображая, то ли испытывая радость.

— Ванная достаточно торжественное помещение для этого действа?

— Нет, — сказал Ханс. — Я, однако, настаиваю на ней. Вдруг будет много крови.

— Вдруг? — спросила я.

Рейнхард помог мне подняться.

— Твоя задача, — сказал Рейнхард. — Соединить нас. Я не знаю, как это будет происходить. Но это ничего. Маленькие сюрпризы и составляют великую прозу жизни.

Он казался необычайно, обаятельно взвинченным. Покрутил меня, словно в танце, несмотря на мое негодование. Лили и Ивонн встали. Взглянув на Маркуса, Лили словно сказала ему что-то. Маркус пожал плечами.

Ивонн так и не смотрела на Ханса. И хотя связь между ними была такой же сильной, как и между мной и Рейнхардом, Ивонн избегала показывать это. Она чувствовала себя виноватой.

В отличии от меня, она перекроила человека, имевшего прежде жизнь, разум и, возможно, счастье. В отличии от Лили, она сделала это по собственному желанию, все это время брав деньги от фрау Бергер. Наверняка, Ханс помнил это.

Лиза захлопала в ладоши. Вдруг все вокруг показались мне актерами, терпеливо играющими свои роли. Элементы спектакля были повсюду, даже декорации казались слишком прекрасными для того, чтобы полноценно, трехмерно присутствовать в реальности. Несмотря на искренность желаний Лизы, я неожиданно подумала, что ей хочется обезопасить Отто.

Они больше ничего не скроют от нее.

Несмотря на явное ощущение родства между Рейнхардом, его фратрией и Лизой, я почувствовала, что и им выгодно привязать ее к себе. Каждый здесь имел дополнительный мотив, кроме чувств. Словно в старой пьесе, где в самом конце, в хорошенькой гостиной выстреливают все ружья, спокойно висевшие на стенах в первом акте.

Напыщенные слова, насыщенные краски. Мне захотелось захлопать в ладоши, и я некоторое время ждала, пока опустится занавес.

Рейнхард, однако, повел меня в за собой, представление продолжалось. Мы прошли сквозь темный коридор: бордовые стены, бордовый пол, бордовый потолок и черно-белые фотографии бесконечных Бергеров.

В конце коридора, незадолго до нужной нам двери, я увидела фотографию самого Ханса. Он широко и весело улыбался. На нем была модная гоночная куртка, в руке он крутил очки. В самом этом движении, неловко запечатленном камерой, была веселая наглость, которую шумно не одобряла фрау Бергер.

Ханс, тем не менее, казался очень приятным. Герой романтического фильма или кто-то в этом роде. Он и сам замер перед собственной фотографией. Посмотрел на нее, склонив голову набок.

Я подумала, даже если бы Ханс улыбнулся, у него больше не получилось бы быть похожим на паренька с фотографии. Он им больше не был.

Мы вошли в ванную, и когда Ханс включил свет, все показалось мне совершенно ослепляющим — хрусталь, зеркала, лампы повсюду. Ванная была такой просторной, что могла бы служить мне гостиной. Все сияло. Даже золото кранов от бесконечного света казалось распавшимся на искры.

Я встряхнула головой, чтобы очертания комнаты встали на место. В ванной мы могли бы поместиться всемером. И, наверное, хватит места даже для Отто. Рейнхард запрокинул голову, рассматривая себя в зеркальном потолке.

— Ханс, — сказал он. — Это потрясающе.

— Потому, что здесь нет ни одной поверхности, в которой ты не можешь себя увидеть? — спросил Маркус. А Ивонн сказала:

— Пожалуй, нужно принести шампанское.

Глаза ее светились чистым, нежным восторгом. Так выглядят, наверное, люди, впервые в своей жизни влюбившиеся.

Несмотря на блистающую красоту ванной комнаты, здесь отсутствие хозяев было еще более очевидным. Никаких зубных щеток, шампуней, кремов. Пространство, которое для всех оставалось чужим.

Я вдруг почувствовала, что мы словно дети, решившие поиграть, пока родителей нет дома. Мальчики и девочки, затеявшие нечто опасное.

— О, — сказал Маркус. — Мы забыли самое главное.

Он прошел к двери, отстранив от нее нас с Лили, и я подумала, что не удивлюсь, если он вернется с пистолетом. Лиза сказала:

— Невероятно! Так красиво! Как…торжественно будет сделать это здесь.

А я подумала, что все настолько же нелепо, как, скажем, свадьба в ванной. Затем я сравнила себя с подружкой невесты в чужой пижаме и успокоилась на этом. Все было гротескно-комедийным, однако хрусталь и зеркала придавали некую пронзительную ноту, невыразимую грусть никому не нужного богатства, одиночество и ощущение ничтожности.

Рейнхард рассматривал себя в каждом зеркале, не спеша прохаживаясь мимо. В этот момент он показался мне очень настоящим. Насколько это слово вообще применимо к нему, я не знала, но ощущение накрыло меня с головой. Рейнхард, быть может, не был человеком, по крайней мере полностью, но в нем было нечто предельно реальное, ощутимое и личностное. Он сказал:

— Девушки, я слышал о подобных операциях. Однако же их технология мне неизвестна. Так что предоставляю вам полную творческую свободу.

Лиза запрыгала на месте:

— Пожалуйста! Пожалуйста! Препожалуйста!

Она запищала так громко, что мне захотелось зажать уши.

— А мы точно уверены в том, что хотим этого? — спросил Ханс. Рейнхард пожал плечами.

— Полагаю, что ко всему можно привыкнуть.

Маркус принес безымянные пузырьки.

— Что-то я не вижу здесь капельницы, — сказала Лили.

— И я не вижу, — ответил Маркус. — Но, по секрету, его можно пить. Только фармакокинетические показатели несколько упадут.

Ивонн покрутила в руке бокал, затем взяла из рук Маркуса один пузырек.