— Господин капитан! Правильно ли я понял Вас, что вы с японцев тоже хотите трофеи брать и за них деньги давать будут?

— М-м-м… Отец Пафнутий! Именно это и сказал, и думаю, что так и будет. А что Вас не устраивает? Это и в призовом праве прописано!

— Николай Оттович! Ведь грех это!

— В чём же! Батюшка.

— На крови нажива… Не дОлжно так. А если даже закон такой есть, то бесовский он, по сути своей, Мамоной в уши наущенный!

— Так и что тогда можете предложить?! — Николай вёл беседу спокойно, а вот я взволновалась, ведь вот как всё повернулось, и любопытно стало, просто страсть!

— Если закон такой есть, то пусть и судит суд, как ему предписано, а пастве моей, предлагаю не из сумм деньги предлагать, а наградить, как в традиции было, червонцем каждого, и кто хочет пусть как медаль носит, откуда на Руси медали и появились когда-то. А деньги, которые присудят за трофеи, пусть на вспомоществование пойдут, убогим или на нужды военные, и пример в том воспитательный другим будет. — А силён батюшка, а я его всё за попика недалёкого держала! Каяться пора.

— Отец Пафнутий! Хороший вы вопрос подняли! Спасибо Вам! Только давайте мы сейчас ничего решать не станем. Как говорят "не делите шкуру неубитого медведя", и мы не будем. А вот, когда случай выпадет, так это уже ваша работа будет! А пока, я вас прошу, и Вас, Георгий Самуилович, эти деньги пусть все получат, и каждый пусть сам решает, что ему делать, не давите и не подталкивайте никого! Тем более, что деньги семьям нужны, нет у нас на борту богатых! Я вас прошу!…

Дальше всё прошло как-то тишком, Сергей Николаевич не хотел брать расписку за триста фунтов, пришлось даже голос повышать. Пять выборных сходили на берег, казначей деньги всем выдал и, словно, и не было вопроса. Пока в сентябре не грянул скандал. Сергей Николаевич в разговоре тогда больше всего опасался самой большой и самой крестьянской части команды, ведь почти половину экипажа составляют кочегары, куда набирают здоровых и редко грамотных из деревень, к работе тяжёлой привычных. Да и в кочегарке Мольмер нашел на переходе какие-то статьи из газетки социалистов, по поводу чего долго ходил и плевался, кругля свои и без того круглые глаза. Но взорвалось у канониров. Тремлер бледный и вибрирует от злости. Левицкий подчёркнуто сух и официален, остальные офицеры тоже не в своей тарелке. Артеньев ситуацию разбирает, нам пока не докладывают. Выяснилось, что боцманмат Мальков из левого кормового расчёта собрался идти к нам, за обещанной долговой распиской, но ему не дали и результаты "убеждения" написаны на его лице двумя потерянными передними зубами и синяком во всю левую половину лица. Когда мы узнали, то категорически запретили самосуд, более того, оказалось, что он был в абордажной команде, и ему выпали семь долей, что уже вылилось в почти семь с половиной сотен рублей, которые он родным в деревню переслал. В общем, сели, с Николаем посчитали, оказалось, что мы должны ему две тысячи четыреста с лишним рублей, чтобы не вошкаться с копейками, написали мы Малькову Василию по всем правилам расписку на две тысячи четыреста пятьдесят рублей и перед строем вручили, с приказом данного унтера не обижать, препятствий службе не чинить, если ещё кто надумал, то мы от своих слов не отказывались. Вообще, даже для денежного довольствия капитана крейсера со всеми дополнительными выплатами, сумма астрономическая, но что уж, полный фатализма чесал репу Николай, "не были богатыми, так и привыкать не след", как говаривала моя любимая бабушка. Вечером попросился на чай Сергей Николаевич. Задал вопрос:

— Что, Николай Оттович, списываем с корабля мерзавца?!

— А почему "МЕРЗАВЦА"?! Я дал обещание, деньги эти принадлежат ему по закону, он ничего предосудительного не сделал. Так, что и оснований списывать его нет никаких, и уж, тем более, после ваших слов делать этого не собираюсь!

— Так ведь забьют его матросы, уже буза зреет.

— А вот это уже Ваша прямая обязанность не допустить никакого рукоприкладства и травли. Объяснить всем, что никаких претензий у меня к Малькову нет, что всё строго по закону и пусть служит спокойно. А за травлю или рукоприкладство на борту буду наказывать по всей строгости и вот за это спишу на берег без разговоров!

— Даже не знаю…

— Не волнуйтесь! Сергей Николаевич! Всё образуется. Война начнется, возьмём трофей, верну ему деньги и дальше служить будем! Как вы на предмет отнять у японцев броненосный крейсер типа "Асама"?! То-то щелчок по носу Микадо будет! А! Только ещё не придумал, как это провернуть, но придумаю! Дайте срок!

— Ох! Николай Оттович! Скучно с Вами точно не будет! Это же придумать такое, "Асаму" захватить… Там же только шестидюймовок полтора десятка и еще восьмидюймовок четыре штуки… Скажете тоже, "Асаму" захватить. У нас против него не каждый броненосец выстоять сможет!

— Вот это и надо как-то использовать, ведь и японцы так считают! А взять такой трофей хочется, и ещё бы на лицо Того после этого посмотреть…

— Ладно! Николай Оттович! Не заговаривайте меня. Я всё понял, будем служить, и самосуд пресеку! Попрошу батюшку с матросами побеседовать…

Больше недели "Новик" болел, вернее, на его борту была атмосфера, словно в семье вдруг узнали о неизлечимой болезни кого-то из близких. Николай старательно дистанцировался от ситуации. Я понимала, что в чём-то он прав, может методы притирки команды выбрал спорные, но из этого кризиса команда должна выбраться сама, переболеть этой заразой и может приобрести иммунитет, а может, нет от такого иммунитета. Попадавшийся иногда на глаза Василий внешних следов насилия на себе не имел, хотя и радостным не был. В отличие от Николая, я была уверена, что Мальков скоро попросит о переводе, здесь его морально задавят, похоже, что прощать его, команда не согласна. Николай своими прогнозами не делился. Пока на утреннем построении к подъёму флага и молитве, Мальков не выскочил из строя и не бухнулся на колени перед строем:

— Простите, Братцы! Бес попутал! Встренул я в Артуре земелю, пошли с ним в трактир посидеть, про новости наши деревенские обсказать. Выпили сильно, и похвастал я, что родным уйму денег с трофея отправил, а он стал меня гнобить, что мы — Мальковы как были голытьба, так и останемся, а денег я в жизни больше полтины в руках не держал никогда! И взяла меня такая тоска и обида, ведь правду говорит, что и был я таким, пока на наш крейсер не попал. И бес меня в ребро толкнул, чего с пьяных глаз не учудишь, стал я хвастать, что не токмо эти деньги, что отправил, а если к капитану подойду мне ещё большие тыщи заплатит или долгуном моим станет, тогда я вообще буду на корабле считай выше командира. И стал меня Ерёма выспрашивать, что да как, а я дурья башка с пьяну и рассказал всё, что нам его высбродь сказал, да и пообещал пойти стребовать долг обещанный, да только не нужны мне эти деньги, братцы! Отдал я ваши деньги в храм Артурский на приют сиротский! Прощенья у обчества прошу! Как скажете так и сделаю, хоть с камнем за борт! Только простите! И Вас господин капитан прошу простить! Не со злого умысла, по пьянке, да дурости, не я говорил, водка да гордыня меня толкали!…- Ещё продолжал говорить, уже повторяться начал, по лицу текли слёзы, и Сергей Николаевич прервал превращающуюся в буффонаду исповедь. По радостной гримасе на лице батюшки поняла, что не обошлось здесь без его накачки, да и обороты многие в речи Малькова были религиозного плана, удивило только, что так нелюбимого Отцом Пафнутием Мамоны не помянул ни разу. Батюшка подошёл, о чем-то тихонько переговорил с Василием и благословение наложил, пока Сергей Николаевич строй в чувство приводил. Потом батюшка выступил, лихо выступил, я в шоке была.

Своим роскошным поставленным басом, весь преобразившийся, плечи расправил, крест целовальный в руку взял и как дал! Что вои, сказано в писании за погибель ворогов не грешны потому, что защита Отечества, жинок и детушек от разграбления и поругания есть дело святое и тем вои православные святы и в рай попадают, даже если раньше грешны были! А за это с воев счёт особый, троекратный счёт! И хоть всё по закону сделал Василий, но это закон людской, а есть над ним закон Божий, который превыше! А Спаситель показал нам, что не милы ему поклонники Мамоны, когда изгнал самолично торговцев из храма, где нет им до покаяния места, как и в сердце его. Вот от этого греха хочу уберечь вас, в паству мне вверенных.