Может лучше, если он заберет меня раньше, чем его семья распадется. Я выросла менее подавленной, чем считала все это время. Если бы он остался до конца школьного года, Чарли бы не возражал. Мы бы поехали в колледж, или сделали вид, что поехали, как Розали и Эммет в этом году. Конечно, Эдвард может подождать год. Что значит год для бессмертного? Не так много, как он значит для меня.

По дороге я полностью пришла в себя, чтобы выйти из машины и дойти до склада.

Майк Ньютон подгонял меня сегодня, и когда я вошла он улыбнулся и махнул мне. Я схватила свой жилет, невнятно кивнув на его приветствие.

Майк прервал мои фантазии.

— Как прошел твой день рождения?

— Оу, — я пробормотала, — я рада, что это закончилось.

Майк посмотрел на меня так, как будто я сумасшедшая.

Работа медленно двигалась. Я хотела снова увидеть Эдварда, молясь, что к тому времени как я его увижу снова, он преодолеет всех худшее, что бы это ни было.

Неважно, говорила я себе снова и снова. Все будет хорошо.

Облегчение, которое я испытала, свернув на свою улицу, когда увидела серебристый «вольво» припаркованный перед моим домом, было ошеломляющим, головокружительным.

И это беспокоило больше, чем должно было быть.

Я поспешила войти. Перед этим позвав:

— Папа? Эдвард?

Когда я говорила, я услышала звук работающего телевизора в гостиной.

— Мы здесь, — ответил Чарли.

Я повесила плащ и поспешно завернула за угол.

Эдвард сидел в кресле, а Чарли на диване. Оба смотрели телевизор. Отцу было удобно, а Эдварду не очень.

— Привет, — тихо произнесла я.

— Белла, — ответил отец, не поворачивая головы, — у нас есть холодная пицца.

Думаю, она еще на столе.

— Хорошо.

Я ждала в дверях. Наконец, Эдвард поднял на меня взгляд вежливо улыбаясь.

— Я сразу за тобой, — пообещал он. Его глаза обратились к телевизору.

Я изумленно смотрела. Какое-то чувство, может быть паника, появилось у меня в груди. Я убежала на кухню.

Меня не интересовала оставленная для меня пицца. Я села на свой стул, подтянула колени к подбородку и обхватила их руками. Что-то неправильное происходило, может быть более неправильное, чем я могла понять. Я пыталась себя контролировать, рассуждая сама с собой.

Что страшного может случиться? Я вздрогнула. Это определенно неправильный вопрос. У меня было тяжелое время, согласно вздыхая.

Хорошо, я подумаю снова, что самое страшное я смогу пережить? Этот вопрос мне тоже не понравился. Но я думала о вариантах, которые рассматривала сегодня.

Держаться подальше от семьи Эдварда. Конечно, он не ожидал, что Элис часть этого. Но если Джасперу вход запрещен, это сократит время, которое я могу провести с ней. Я кивнула — я могу с этим жить.

Или уехать. Может быть он не хочет ждать окончания школьного года, может лучше сделать это сейчас. Передо мной, на столе, мои подарки от Чарли и Рене, там где я их оставила, фотоаппарат, который не получилось использовать у Калленов, около альбома. Я коснулась симпатичной обложки альбома для вырезок, который моя мать дала мне, и, вздохнув, подумала о Рене. Так или иначе, жизнь вдали от нее так долго как я захочу, не делало эту идею постоянной разлуки легче. И Чарли остался бы здесь один, брошенный. Это их так ранило бы…

Но мы вернулись бы, правильно? Конечно, мы бы их навещали разве не так?

Я не была уверена в ответах на эти вопросы.

Опершись щекой о колено, я смотрела на физические символы любви моих родителей.

Я знала, дорога, которую я выбрала, трудна. И, в конце концов, я думала о наихудшем варианте — худшем, который я смогу пережить.

Я снова взяла альбом для фотографий и открыла его. Маленькие металлические уголки уже были на странице, чтобы прикрепить картинку. Это была не такая уж плохая идея фиксировать мою жизнь здесь. Хотя она была и не такая длинная в Форксе.

Я играла с ремешком от фотоаппарата, размышляя о первой фотографии на пленке.

Возможно ли вернуть что-то в исходное состояние? Я сомневалась. Но его не волновало, что она будет пустой. Я захихикала, думая об его беззаботном смехе вчера вечером. Я перестала смеяться. Так много всего изменилось и так резко. Это заставило меня почувствовать легкое головокружения, как будто я стою на краю глубокой пропасти.

Я не хотела больше думать об этом. Я схватила камеру и начала подниматься по лестнице.

Моя комната не сильно изменилась за прошедшие семнадцать лет, с тех пор как здесь была мама. Стены все еще были окрашены в светло голубой цвет, на окнах пожелтевшие кружевные занавески. Была кровать, вместо колыбели, она угадывалась под чрезмерно задрапированным стеганным одеялом — подарком цыганки-бабушки.

Не обращая на это внимания, я щелкнула свою комнату. Больше ничего не было, что я могла сфотографировать, — снаружи слишком темно — чувство становилось сильнее, сейчас это было почти принуждением. Я хотела запечатлеть Форкс прежде, чем покину его.

Грядут изменения. Я чувствовала. Перспектива не из приятных, не тогда когда жизнь стала налаживаться. Я спустилась вниз, камера в руке, пытаясь игнорировать нервную дрожь в животе, думая о странной холодности, которую не хотела видеть в глазах Эдварда. Вероятно, он волновался, что я расстроюсь, если он попросит уехать с ним. Я хотела позволить ему сделать это, не вмешиваясь. И я буду готова, когда он попросит.

Камера была готова, когда я, коварно, выглянула из-за угла. Я была уверена, что у меня не было никакого шанса застать Эдварда врасплох, но он не смотрел. Я почувствовала короткую дрожь, как будто что-то холодное крутится у меня в животе; я не обратила внимания на это и сделала снимок.

Тогда они оба посмотрели на меня. Чарли нахмурился. Лицо Эдварда было пустым, невыразительным.

— Что ты делаешь, Белла? — спросил Чарли.

— Ну же, — я изобразила подобие улыбки пока садилась на пол перед софой, на которой развалился Чарли. — Ты же знаешь, мама позвонит скоро и обязательно спросит, пользуюсь ли я своим подарком.

— Зачем ты фотографируешь меня? — проворчал он.

— Потому что ты такой красивый, — ответила я, настраивая вспышку. — И потому, что с тех пор, как ты купил камеру, ты обязан быть из моих объектов.

Он пробормотал что-то неразборчивое.

— Эй, Эдвард, — произнесла я с беззаботно, — сфотографируй нас с папой.

Я бросила ему камеру, избегая его взгляда, и становясь на колени перед подлокотником софы, где было лицо Чарли. Чарли вздохнул.

— Улыбнись, — пробормотал Эдвард.

Я выдала свою лучшую из своих улыбок, и камера щелкнула.

— Давайте я сфотографирую вас, ребята, — предложил Чарли. Я поняла, что он пытается отвести от себя камеру.

Эдвард встал и бросил ему камеру.

Я подошла и встала рядом с Эдвардом, и поза показалась мне формальной и странной. Он положил руку мне на плечо, а я крепко обняла его за талию. Я хотела посмотреть ему в лицо, но боялась сделать это.

— Улыбнись, Белла, — снова напомнил мне Чарли.

Я вздохнула и улыбнулась. Вспышка ослепила меня.

— Достаточно фотографий на сегодня, — сказал Чарли, затем запихал камеру в щель софы между подушками и накрыл сверху. — Ты не можешь использовать всю пленку сразу.

Эдвард убрал свою руку с моего плеча и, мимоходом, мою обвившуюся руку. Он вернулся в кресло. Я помедлила, а потом снова села перед софой. Я вдруг так испугалась, что мои руки задрожали. Я прижала их к животу, чтобы скрыть дрожь, положила подбородок на колени и уставилась невидящим взглядом в экран телевизора.

Когда шоу закончилось, я не сдвинулась не на дюйм. Уголком глаз я увидела, что Эдвард встал.

— Лучше я пойду домой, — сказал он.

Чарли не отрывался от рекламы, — Пока.

Я неуклюже встала на ноги — они затекли от неподвижного сидения — и проводила Эдварда до входной двери. Он пошел прямо к своему автомобилю.

— Ты останешься? — спросила с безнадежностью в голосе.

Я ждала что он ответит. Его ответ не так сильно меня ранил, как я ожидала.