К «делу о статье с участием Гордона» Тони вернулся перед выборами 2001 года. Мы подумывали о референдуме по евро осенью 2002-го или летом 2003 года, однако сомневались, что он возможен при курсе немецкой марки 2,80 по отношению к фунту — слишком высоки были бы тогда наши затраты. Надеялись на изменение валютного курса. Гордон же, как выяснилось, вынашивал иные планы. Узнав, что Джон Керр, непременный секретарь МИДа, ввернул в Королевскую речь пассаж о евро, Гордон рассвирепел и приказал пассаж изъять. В евро он видел политический рычаг; в июне сказал Тони, что согласится на вступление в ЭВС лишь в обмен на уход Тони с лидерского поста.
В период с 2002 по 2003 год мы подверглись целой серии технических проверок по всем пяти тестам, призванным определить необходимость вступления в зону евро. Тестировали нас эксперты из Казначейства, причем с дотошностью лаборантов. Отношение к делу было удручающе серьезное; впрочем, решение Гордона со всей очевидностью имело политические мотивы. 25 июня, когда Тони собрался в аэропорт, чтобы лететь в Канаду, Гордон вручил ему текст речи, которую намеревался выдать нынче же вечером. Я убедил Тони позвонить Гордону уже из машины и предложить поправки; но, как всегда, значение имела не сама речь, а ее подача прессе. Гордон велел Эду Воллсу сообщить Энди Марру, политическому обозревателю Би-би-си, что Британия не пройдет пять тестов и поэтому не присоединится к Еврозоне.
Несмотря на неудачу, Тони не терял надежды вступить в зону евро. Он пытался склонить Гуса О’Доннелла перейти из Казначейства в Номер 10, потом решил, что лучше его не трогать — тогда можно будет отслеживать методы экономического тестирования, проводимого чиновниками Казначейства. В ноябре 2001 года Тони полагал, что Гус выдает желаемое за действительное, иными словами, старается показать, что мы прошли тесты, однако к октябрю 2002-го Гус озвучил следующую мысль: либо мы смиряемся с отказом во вступлении в еврозону, либо меняем канцлера.
На заключительном семинаре, в марте 2003 года, когда позиция Тони была, как никогда, шаткой, Гордон заявил, что четыре теста пройдены, а пятый, «Обменный курс», — нет. Свое решение Гордон хотел обнародовать на принятии бюджета. Тони согласился при условии, что Гордон заявит о нашем намерении на следующий год снова подвергнуться тестированию, однако Гордону казалось надежнее исключить какие бы то ни было обязательства, по крайней мере до выборов. Снова Казначейство попыталось создать ситуацию «свершившегося факта», сообщив Энди Марру, что Британия не вступит в еврозону. У Тони остался последний аргумент. Мы знали, что Кабинет в большинстве своем за евро; Тони решил попытать счастья именно там. Гордон гнул свое: дескать, такие вопросы обсуждаются исключительно экономическим подкомитетом, который он, Гордон, возглавляет. Последовала впечатляющая сцена: Гордон обвинил Тони в «нравственной коррумпированности», но все-таки согласился, что вопрос о евро надо обсудить в двустороннем порядке с членами Кабинета. Казначейство заранее снабдило министров восемнадцатью объемистыми, неудобоваримыми докладами по евро. Дискуссии начались для нас за здравие, подавляющее большинство министров — членов Кабинета — было на нашей стороне, даром что Дэвид Бланкетт, один из наших естественных союзников, высказывался против.
В итоге валютный курс остался прежним, и мы отказались от плана. Джереми Хейвуд изловчился внести некоторые исправления в статьи о пресловутых пяти тестах, таким образом дав понять общественности, что мысль о евро не совсем нами оставлена, Тони же несколько изменил форму Гордонова заявления. Впрочем, битву мы все равно проиграли. Наш консультант по европейским делам, Стивен Уолл, в отчаянии повторял: «Почему мы не противостояли натиску Гордона?» Гордон тем временем нанес последний удар — отказался в официальном заявлении намекнуть на возможность проведения референдума на будущий год, даром что Тони не терял надежды на общий референдум — по европейской конституции и по евро. Теперь об этом можно было забыть до конца премьерского срока. Конечно, в свете нынешнего экономического кризиса многие радуются, что мы не перешли на евро, однако наша верность родной валюте будет слабым утешением, когда разразится кризис английского фунта.
Чтобы добиться успеха с евро, надо было заниматься его внедрением с первых дней у власти. Мы же осенью 1997 года позволили сбить себя с курса. А уж когда мы согласились отложить решение вопроса до конца выборов 2001 года и вдобавок уполномочили Казначейство проводить экономическое тестирование, стало ясно, что успеха нам не добиться. Макиавелли справедливо отмечает: «Нельзя попустительствовать беспорядку ради того, чтобы избежать войны, ибо войны не избежать, а преимущество в войне утратишь»[205].
При нашей внутренней политике не приходилось сомневаться, что европейская конституция станет нашим ночным кошмаром. Конечно, Европа нуждалась в подгонке своих институтов под увеличившиеся размеры Евросоюза. Однако любая дискуссия о деталях этого процесса изначально предполагала неодобрение британской общественности. Мы не унывали; нашими усилиями Жискар д’Эстен, бывший президент Франции и глава специального Конвента по проекту европейской конституции, стал с пониманием относиться к британским проблемам. В феврале 2002 года мы пригласили Жискара на обед к Тони домой, на Даунинг-стрит, 11. Специально для этого обеда правительственный спецфонд выделил лучшие вина из собственных погребов. Каковые вина возымели ожидаемое действие. Разомлевший после обеда, Жискар похвалил наш кларет и «Шато д’Икем» и посетовал: дескать, в Елисейском дворце своего погребка не держат. Каждый новый президент и вино свое тащит.
Сначала мы хотели обставить внедрение европейской конституции как рядовой договор, но Джек Стро передал мне для Тони личное письмо с предложением провести референдум. Было это 1 апреля 2004 года. Я оставил письмо на столе; через несколько часов, к моему ужасу, оно исчезло. Первая мысль была — письмо похитил кто-нибудь из браунитов и теперь о нем узнает пресса. Поистине я на тот момент страдал паранойей. Взял у Джека новый экземпляр, вручил Тони. Постепенно Тони убеждался: референдум необходим, иначе из-за европейской конституции мы выборы 2005 года проиграем. А ввиду референдума даже евроскептики поддержат лейбористов, уверенные, что всегда смогут проголосовать против конституции.
Вообще-то референдумы — не идеальный способ решать сложные проблемы. Чаще референдум выявляет степень непопулярности правительства, чем степень популярности очередного запланированного нововведения. Если бы нам пришлось проводить референдум по евро или по европейской конституции, вопрос следовало бы формулировать иначе, а именно: оставаться Великобритании в ЕС или выходить из него. Плебисцит только на основные вопросы и отвечает.
В ходе переговоров нам удалось выдвинуть мысль о необходимости внести в конституционное соглашение пункт о президенте Совета. Мы преследовали цель укрепить Евросоюз на внутриправительственном уровне за счет уровня наднационального. По учению федералистов, Комиссия суть ядро нового европейского правительства, а Совет — предтеча сената; отсюда у стран вроде Британии или Франции уверенность, будто в Комиссии служат госчиновники от Евросоюза, а Совет — он само правительство и есть; не зря же он представляет демократические чаяния европейцев. Мы хотели, чтобы лидер Совета назначался на пятилетний срок, чтобы у него было преимущество в определении планов Евросоюза и полномочия контролировать амбиции Комиссии. Куда как лучше, по сравнению с нынешней президентской текучкой, когда лидеры сменяются каждые полгода. Я несколько лет талдычил о необходимости иметь президента Совета, и в декабре 2001 года Тони наконец проникся этой идеей. Правда, большинство федеральных правительств упирались на протяжении всего переговорного процесса. Для немцев, например, должность президента Совета противоречит евротеологии, а более слабые страны просто сочли нашу инициативу ловким ходом в пользу сильных членов ЕС, которые смогут посредством президента Совета управлять ими к своей выгоде.
