— Я слышала, Патридж не в восторге от этого проекта. Я читала об этом какую-то обозленную статью в их прессе. Что-то об укусе кормящей руки, кажется.

— Ничего страшного, Катя. Содружество хочет держать весь мир в кулаке. Но им предстоит смириться с тем, что люди на местах будут стремиться к автономии. Альянс не направлен против Содружества, он всегда будет оставаться ему союзником. Но он станет самостоятельной силой — и с этой позиции сможет диктовать свои условия на переговорах с Содружеством… или с Союзом. А может быть — и с теми, и с другими.

Голос папы приобрел оживленные, эмоциональные интонации — так всегда бывало, когда он говорил о вещах, о которых искренне переживал и которым отдавал частичку себя. Мне и прежде доводилось слышать, как взрослые поминают в разговорах этот «Альянс», но лишь сейчас я задумался о том, что это такое и как многое для нас может значить.

— Пока еще это всего лишь мечты, Володя, — попробовала урезонить его мама.

— Мы и оглянуться не успеем, Катя, как эти мечты станут реальностью. Я работаю над этим проектом, не щадя сил, лишь из тех соображений, которые ты сама назвала в начале разговора — чтобы наш сын был в безопасности, и мы могли спать спокойно. Лишь этого я хочу — как и все нормальные люди! Или не так?

— Конечно так, — примирительно прошептала мама. — Просто я иногда немного боюсь…

— Ничего не бойся. Ты ведь знаешь — ничего не надо бояться, когда я рядом.

— Да. Знаю, — уверенно произнесла мама, оборвав этим уверенным ответом затянувшееся папино словоизлияние.

В ее словах прозвучало что-то странное. Это была любовь, но не то заботливое материнское чувство, в котором я вдоволь купался с самого своего рождения, а что-то совсем другое, страстное, женское. Я услышал необычные звуки, и вдруг со страшным смущением понял, что это звуки поцелуев. Родители никогда не целовались так вот, в губы, при мне. Я в своих мыслях настолько тщательно огибал эту тему, что порой почти искренне верил, что меня принес домой аист или я просто сыскался в капусте.

Покраснев от этой мысли, я заерзал на кровати и спешно натянул наушники. Если даже этой ночью аист заявится домой, чтобы принести мне братика или сестричку — лучше я не буду слышать, как он хлопает крыльями.

Великолепное звучание акустической гитары в исполнении гитариста группы Salvation Тома «Хаммера» Дугласа и не менее впечатляющий голос солиста Роджера Мура быстро перекрыли и без того едва различимые смущавшие меня звуки, а вместе с ними и мерное сопение Миро. Засыпая, я так и не успел отключить мозг от переполнивших его впечатлений и откровений — события того насыщенного дня продолжали сопровождать меня и в царстве Морфея, приобретая все новые причудливые вариации.

Забегая наперед, необходимо также сказать, что на следующий день у меня состоялся не слишком приятное объяснение с Джеромом, которое изрядно пошатнуло наши близкие и доверительные отношения. Нет, конечно, тот инцидент по прошествии времени изрядно поблек в моей памяти. Но все-таки тот разговор оставил в моей душе заметный след, который полностью так и не стерся.

А начиналось все, помню, довольно-таки мирно. Правда, как раз так совпало, что не вышли гулять ни Мей (заболела), ни Ярик (завис в одной сетевой игрушке), ни Боря (этот, я подозреваю, просто стеснялся показываться мне после вчерашнего поведения своего отца). Мы с Джеромом впервые за долгое время оказались вдвоем.

Мы вдоволь поносились по улицам на великах и готовы были уже разойтись по домам, но друг сагитировал меня забавы ради слазить на крышу нашего «председательского» дома. Занятие это было не из простых — опасный подъем через крышу пристройки по шаткой пожарной лестнице, да еще и изрядно наругают, если заметит консьерж Григор. Впрочем, мы не раз проделывали такое раньше, так что я не стал пускать нюней. С крыши открывался хороший обзор на селение. Ветерок трепал нас по щекам, развеивал по ветру непослушные кудри Джерома. Осмотревшись вокруг прищуренным взглядом, он достал из кармана великоватой на него потрепанной папиной жилетки плоскую флягу, в которой плескалась жидкость.

— Хочешь, Димон? — спросил он с искоркой в глазах.

— Это что, спиртное?

— А то. Стырил у бати из заначки. Хочешь или нет?

— Нельзя ж, Джерри, ты же знаешь.

— А по крышам лазить можно?

— Ну, это другое.

— Ню-ню, — передразнил заводила мой голос. — Будешь или нет?

— Не буду.

— Ну как хочешь. Сам тогда.

Жестом киногероя он демонстративно отвинтил крышку, приложился к фляжке губами. Наверное, подсмотрел это движение у отца. Судя по выражению его лица, пойло внутри было отвратительное. Джером скривился и едва не лопнул, чтобы не закашляться, но все-таки сдержался — негоже терять перед другом лицо.

— Гадость, да? — понимающе осведомился я.

— Много ты в этом понимаешь, — фыркнул Джером, гордо пряча флягу назад в карман. — Ты мне вот что скажи, Димон. Заметил, что к нам солдатики из Олтеницы зачастили? Должен был заметить — один, вон, даже дома у тебя квартирует.

Перед приездом делегации генерала Думитреску, недели две назад, к нам действительно прибыли на двух военных грузовиках человек сорок плечистых спецназовцев из Олтеницы — как объяснили народу, для участия в совместных учениях с нашей милицией. Учения уже прошли, но спецназовцы остались, и из-за этого по поселку бродили разные слухи.

Я знал об этом побольше других из-за услышанных вчера за ужином разговоров. Знал и то, что сегодня папа с председателем, комендантом и генералом Думитреску будут париться в бане, где конфиденциально обсудят какие-то свои важные и серьезные штуки, возможно, касающиеся этого их Альянса. Но я не был уверен, что все это можно рассказывать другу.

— Да, ну и что?

— А то, — выдержав значительную паузу, просветил меня Джером. — Что скоро война начнется. Папа твой знает, да тебе не рассказывает.

— Какая еще война? Ерунда. Папа говорит, что никакой войны будет.

— Будет, будет. Югославы к ней уже готовятся, пока мы с тобой языками чешем.

— Тебе-то почем знать?

— Уж я-то знаю, — с чувством собственной важности ответил ирландец. — Я, в отличие от тебя, общаюсь с разными людьми, а не только с теми, с кем мама разрешает. А люди много всякого знают.

— Снова ты про Тома своего что ли? — фыркнул я.

— Том не такой, как про него говорят. Точно так же, как и казаки! Ты-то, надеюсь, понимаешь, что никакие они на хрен не террористы?

— А кто же? — возмутился я. — Они настоящие дикари! Из-за них вообще могла начаться война еще в 57-ом году! Фактически, она и началась — столько людей погибло. А все эти годы они на машины наши нападают, людей убивают!

— Они не большие дикари, чем комендант твой со своей милицией, — глаза Джерома загорелись праведным гневом. — Знаешь, скольких они казаков поубивали?!

— Но это же совсем другое, Джером. Они нас с тобой защищали!

Друг посмотрел на меня с сожалением, как на умалишенного, и тяжело вздохнул.

— Ты, Димон, вообще ничего не понимаешь. Чтоб ты знал, нам с тобой с самого детства мозги промывают, чтобы мы думали так, как надо властям. А правда — она совсем другая.

— «Властям» — это кому? Папе моему, что ли? — тут уж была моя очередь гневаться. — Папа никому мозги не пудрит. Он честный человек, и все делает, чтобы людям было хорошо!

— Папа твой, может, и сам не знает всего, — не сдался Джером. — А может быть, он верит, что делает лучше. Только вот все равно получается плохо и несправедливо. Казаки-то вообще знаешь почему от нас отделились? Потому что на нас нацисты готовились напасть. А комендант твой, сучий пес, воевать с ними не захотел. Продал нас всех с потрохами. Что они сделали? Всю еду у голодающих людей отобрали, весь бензин запасной для генераторов, и поделили поровну: половину захватчикам, а половину Аркадьевичу твоему и его прихвостням. Зачем после этого кому-то на кого-то нападать? И так все забрали, без боя!

— Папа мне все подробно рассказал. Так нужно было, чтобы избежать насилия, — горячо возразил я. — А что, надо было, чтобы все друг друга поубивали за этот бензин? Легче б тебе стало?! А Семен Аркадьевич ничего себе не брал, неправда это. Папа говорит…