Вот глава «Героизм». Посмотрим, кого он выведет нам «героем нашего времени».
«Каждый безграмотный человек может прочувствовать не раз в своей жизни, что в нем есть что-то, не заботящееся ни об издержках, ни о здоровье, ни о жизни, ни об опасностях, ни о ненависти, ни о борьбе; что-то, заверяющее его в превосходстве и возвышенности его стремлений, несмотря на всеобщее противоречие и безвыходность настоящего положения».
«Времена героизма обыкновенно бывают временами ужасных переворотов; но есть ли такое время, в которое эта стихия души могла бы не найти себе упражнения? Все доброе так еще нуждается в поборниках и в мучениках. Героическая душа всюду найдет возможность заявлять свои высокие убеждения: говорить правду, даже с некоторою строгостью; вести образ жизни умеренный, но вместе с тем благородно-открытый; не пытаться из трусости жить в мире с целым светом: героизм вещь не пошлая, а пошлость не героизм».
«Что такое героизм? Это бодрая осанка души. Человек решается в своем сердце приосаниться против внешних напастей и удостоверяет себя, что, несмотря на свое одиночество, он в состоянии переведаться со всеми клевретами зла. Он отнюдь не думает, будто природа заключила с ним договор, в силу которого он никогда не окажется ни смешным, ни странным, ни в невыгодном положении. Но в доблестной душе равновесие так установлено, что внешние бурные смятения не могут колебать ее воли, и под звуки своей внутренней гармонии герой весело пробирается сквозь страх и сквозь трепет, точно так же, как и сквозь безумный разгул всемирной порчи».
«Из всех качеств людей-героев более всего прельщает мое воображение их невозмутимая ясность. Торжественно страдать, торжественно отважиться и предпринять еще можно при исполнении весьма обыкновенного долга. Но великие души так мало дорожат успехом, мнением, жизнью, что не имеют и помысла склонять врагов просьбами или выставлять напоказ свои огорчения: они всегда просто велики. При виде победителя почти забываешь о сражениях, которыми он оплатил свое торжество; нам кажется, что рассказы о его затруднениях были преувеличены и что он расправлялся с ними очень проворно. Есть другие люди, возвещающие «Уж как я-то Победил! Уж как я-то торжествую!» Мы что-то не верим в их торжество. К тому же торжество ли это, когда человек сделался гробницею «убеленною и поваленною», или женщиною, катающейся от истерического хохота? Истинное торжество состоит в том, чтобы заставить тягостные обстоятельства, редеть и исчезать, как утренний туман, как приключение незначительной важности, в сравнении с гигантскою бытописью, которая заходит все далее и далее». «Вы решились оказать услугу ближнему, и не отступайте назад под предлогом, что умные головы вам этого не советуют. Жизнь может сделаться пиршеством для одних людей умудренных; если же станешь рассматривать ее из-за угла благоразумия, она обратит к нам лицо грозное, истомленное. Впрочем, прежде чем откинуть благоразумие, надобно дознаться, какому божеству хочешь принести его в жертву? Если роскоши и чувственности', так лучше продолжать быть благоразумным; если же высокому полету доверчивости и великодушия, тогда можно расстаться с ним без сожаления. Согласимся, что пустить на волю своего вьючного осла может тот, кто меняет его на огненную окрыленную колесницу». «Великодушные существа развевают по всей земле пламя любви к человеку и возносят над всем человеческим родом знамя общественной добродетели. Добрые люди, живущие по законам арифметики, замечают, как невыгодно гостеприимство, и ведут низкий расчет трате времени и непредвиденным издержкам, которых им стоит гость. Напротив того, высокая душа гонит в преисподнюю земли всякий неприличный, недостойный расчет и говорит: «Я исполню веление Господа, Он промыслит и огонь и жертву».
«Если ваш дух не властелин мира, то он делается его игралищем. Все бедствия, когда-либо постигавшие людей, могут постигнуть и нас. И потому не излишне каждому, а тем более молодому человеку, освоить с ними свою мысль и так твердо установить в себе чувство долга, чтобы не оробеть ни пред какими муками».
Второе положение: «есть человек, есть его и свойства», как есть они в минерале, в растении, в животном; но соль не имеет свойства серы, мак — розы, ягненок — льва.
«У каждого человека есть свое призвание: особенный дар, и побудительный, и привлекательный. У него есть способности, безмолвно требующие себе бесконечного упражнения. Именно в этом направлении открыто для него все протяжение. Он — как лодка, встречающая на реке препятствия со всех сторон, исключая одной; здесь, единственно здесь, лодка может пронестись и заскользить по неисчерпаемому морю. Этот дар или призвание слиты с его естеством, то есть с душой, воплотившейся в нем».
«… Исполняя свое предназначение, человек отвечает на потребности других, порождает в них новые вкусы, наклонности и, удовлетворяя их, олицетворяет сам себя в своем произведении. Если он правдив и честен, его самолюбие с наиточною пропорциональностью соотносится с его мощью. Так высота горы совершенно соразмерна объему ее основания».
«… Самые пушинки и соломинки подлежат законам, а не случайности; таким образом, и человек пожинает только то, что посеял. Ему будут принадлежать плоды, взращенные его трудами, и ему предоставлено достижение самообладания и его охранение от посягательства других, с которыми не следует завязывать сношений горьких и докучных. Он имеет неоспоримые права на все, свойственное его природе и гению; он отовсюду может заимствовать то, что принадлежит его духовному расположению. Вне этого ему невозможно усвоить ничего, хотя бы распались пред ним все затворы вселенной».
Поэтому «…претензии должны бы оставаться в покое и предписать себе бездействие, они никогда не произведут ничего истинно великого. Претензия никогда не написала «Илиады», не разбила в пух и прах Ксеркса, не уничтожила рабства, не покорила мир Христианству».
«… Теперь, всякий сызмала терзается над решением богословских задач: о первородном грехе, о происхождении зла, о предназначении и над прочими подобными умозрениями, которые на практике не представляют никаких затруднений и нимало не затмевают пути тех, которые для таких поисков не сбиваются со своего. Многие умы должны предложить себе на рассмотрение и такие вопросы; они в них то же, что корь, золотуха и другие едкие мокроты, которые душа должна выбросить наружу, чтобы после наслаждаться отличным здоровьем и предписывать целебные средства и другим. Простым натурам подобные сыпи не необходимы. Нужно иметь редкие способности, для того чтобы самому себе отдать отчет в своем веровании и выразить другим свои воззрения касательно свободного произвола и его соглашения с судьбою человека. Для большинства же людей, в замене наукообразной пытливости, весьма достаточно иметь несколько верных инстинктов, немного удобопонятных правил и честную, здравую природу».
«… Действие, которое я всю жизнь желаю совершить, вот действие, согласующееся с моими способностями; ему и надобно посвятить все свои силы. Человек счастлив только тогда, когда он может сказать, что исполнил свое намерение, что вложил душу в труд свой и довел его до конца как нельзя было лучше. Но если он поступает иначе, то и покончив с трудом, он не почувствует ни отрады, ни облегчения; талант его хиреет, Муза ему недоброжелательствует; на него не нисходит ни вдохновение, ни упование».
«… Я убежден в том, что величайшие нравственные законы могут быть усмотрены человеком на каждом шагу при самых обыденных обстоятельствах и поступках. Эти неподкупные законы, отражаясь на стали его резца, надзирая за мерою его ватерпаса, его аршина, за итогами счетной книги его лавки, не менее истории обширных государств удостоверяют его в том, что доброкачественность его занятий достигает возвышенности его помыслов.
…Некоторая доля мудрости непременно добудется из каждого поступка естественного и благонамеренного.
…Человек должен быть самим собою. Тот дар, те его свойства, которыми он отличается от других, — впечатлительность в отношении некоторого рода влияний, влечение к тому, что ему прилично, оттолкновение от того, что ему противно, — определяют для него значение вселенной. Среди всеобщей толкотни и шума, из многого множества предметов он высмотрит, выберет, он прислушается к тому, что ему мило, сходственно или нужно: он как магнит среди железных опилок. Лица, факты, слова, заронившиеся в его памяти, даже бессознательно, тем не менее пользуются в ней действительною жизнью. Это символы его собственных свойств, это истолкование некоторых страниц его совести, на которые не дадут вам объяснений ни книги, ни другие люди. Не отвергайте, не презирайте случайный рассказ, физиономию, навык, происшествие; словом то, что глубоко запало в вашу душу; не гасите своего поклонения тому, что, по общему мнению, стоит хвалы и удивления. Верьте им: они имеют корень в вашем существе.
