— Милены Огневич, одноклассницы Томми? — спокойно уточнил Ли.

— Шлюха. Он убил ее?

— Почему вы считаете эту девушку шлюхой? — чуть слышно спросил Хоул.

Мужчина дернулся, будто от удара током.

— Потому что она шлюха и есть. Ходила к нам как к себе домой. Завлекала мальчика. Это она во всем виновата.

— Она виновата в том, что Томми тщательно приготовился к расстрелу, нашел автомат, взял ваш пистолет, пришел в школу и уничтожил весь класс? — все тем же спокойным тоном продолжил врач. — Почему вы так считаете?

— Он любил ее больше матери.

«Перенос?», — пометил психиатр и посмотрел на отчима внимательнее. Ли молчал. Почувствовав, что Себастьян в своей стихии, он отступил в тень.

— Вы считаете, что Томми недостаточно любил свою мать? Или, может, вы недостаточно ее любили?

Уилсон хотел брякнуть что-то еще, но замолчал, ошеломленный.

— Она умерла, — просто сказал мужчина. — Он умер. Только я жив. И… — Он замолчал. Полицейский и врач смотрели на него с нечитаемым выражением лиц. И ждали. Ждали чего? — Томми был влюблен в эту девицу. Говорил о ней. В прошлом году нарисовал десяток ее портретов. А месяц назад все сжег.

— Как давно он начал рисовать демонов?

— Чертят? — Удивился отчим. — Да с детства. Но рогатых прятал. А вешал вокруг себя то, что действительно хотел видеть. Маму, эту девицу, животных разных.

— Он сжег все рисунки?

Уилсон кивнул.

— После того, как вы закрасили окно?

Снова кивок.

— Сильно после. Говорю же, месяц назад.

— А что случилось месяц назад?

Отчим пожал плечами.

— Все было как обычно. Школа, тренировки, больница, тусовки. Он мало бывал дома.

— С кем он общался? — Спросил Ли.

Мужчина не ответил. Себастьян, который успел схематично набросать комнату с закрашенным черной краской окном, посмотрел на отчима.

— А вы с ним общались?

Уилсон промолчал. Его шея и щеки покрылись бордовыми пятнами. Хоул зафиксировал этот факт и доброжелательно посмотрел на отчима. Психолог в допросной не совсем психолог. Он превращается в менталиста, чья задача не помочь человеку, а вытащить из него нужную информацию. Заставить его признаться. Иногда через манипуляции. Все законно, никакого очевидного давления. Но безотказно. Особенно, с такими мерзавцами, как Тримиан Уилсон.

— Я с ним не общался, — после долгой паузы, во время которой Ли бросал красноречивые взгляды на психиатра, пробормотал мужчина. — Нам не о чем с ним было говорить. Он любил музыку и рисование, я — плотничество и…

— Алкоголь? — миролюбиво подсказал Хоул.

— Вы бы тоже начали пить на моем месте, — вспылил Тримиан. — Севилия была всем в моей жизни. Всем! Я любил ее. Полюбил с первого взгляда. Я простил ей даже этого малолетнего наглеца и прошлых мужиков. Принял ее с ребенком в своем доме, позволил ей все переделать, лишь бы она была счастлива.

— Вы начали пить, когда жене поставили диагноз? Или раньше?

— Какое это имеет отношение к делу?

— Хочу понять, в каком возрасте Томми стал свидетелем насилия в адрес его матери. Сколько ему было? Три? Пять? Семь? А когда вы в первый раз ударили его? О, — заметив, как дернулся желвак на скуле мужчины, как поменялся взгляд, Себастьян понял, что попал в точку. — Может, вы не только били его? Может, вы боитесь признаться нам в чем-то более ужасном?

— Я не педофил!

— Когда Томми впервые дал вам отпор? Когда он впервые защитил себя и мать? Сколько было лет мальчику?

— Это было два года назад. Понял?

— Совсем взрослый. А когда вы женились на Севилии?

Тримиан вскочил, отодвинув стул. Тот по чистой случайности не свалился. Пот лился с его лица и шеи, падая на одежду и серый пол из полированного бетона. Он был близок к нервному срыву, но доктор Хоул даже не изменил позы. Лишь чуть поднял голову, чтобы было удобнее смотреть мужчине в лицо. Он почувствовал, как напрягается Ли, который не был свидетелем подобных разговоров и до которого медленно доходило, что жизнь Томми была мрачнее, чем он представил себе изначально. Что ж. Порой нужно разрушать иллюзии. Особенно, если ты полицейский, и на кону жизнь людей.

— У вас есть документы. Это было девять лет назад.

— А диагноз ей поставили пять лет назад. Тогда же вы закрасили окно.

Отчим упал на стул.

— Откуда вы знаете…

— Вам нужна помощь, мистер Уилсон. Я выпишу направление в психиатрическое отделение госпиталя имени Люси Тревер. Вы сможете уйти по первому желанию, но, уверяю вас, если продержитесь неделю, поймете, что другого пути у вас нет. Вы хотите жить?

— Да, черт побери, — вздрогнув всем телом, проговорил мужчина. — Тогда завтра вы прибудете в больницу добровольно.

***

Ли жадно курил, привалившись к окну. Он был бледен. Хоул остался. Выпроводив Уилсона чуть раньше, чем полицейский смог расспросить его подробнее, врач уверил Андреаса, что сам получил достаточно информации для составления портрета Томми. Осталось лишь дождаться списка людей, кто его знал и с кем он общался в школе. Помимо расстрелянного класса, и можно приступить к характеристике. Что не отменяет того, что Хоул примет Уилсона на личный контроль в психиатрическом отделении.

— В голове не укладывается.

— В какой-то мере инцест стал искаженной нормой, капитан Ли. И педофилия ближе, чем кажется. Это ужасно, это ломает психику, загоняет личность в первобытный ужас и полностью стирает грань между реальностью и созданным миром. Томми провалился в пропасть между настоящим и вымышленным и нашел для себя единственный способ избавиться от боли. Умереть. То, что он сделал, я бы назвал массовым самоубийством. Не совсем точная формулировка, конечно, но пока не приходит ничего в голову. Он не мог умереть один. Обида в нем настолько разрослась и заполонила все вокруг, что единственный способ был в том, чтобы забрать с собой как можно больше жизней. Нормальных жизней, которых у него самого никогда не было.

— То есть, ему никто это не внушил? Это его решение?

Прозрачные глаза психиатра посветлели.

— Влияние исключить нельзя.

Ли глухо зарычал, докурил сигарету и остервенело потушил ее в пепельнице.

— Я не понимаю, что делать.

— Просто делайте свою работу.

— Доктор Хоул! Наконец-то я вас нашла. — Мужчины обернулись. Перед ними стояла Ребекка, секретарша шефа Ли. Она выглядела взволнованной. — Вас ищет доктор Лоусон, она говорит, это срочно.

Хоул бросил обеспокоенный взгляд на Ли, тот кивнул. Врач пошел за девушкой, привычно отмечая, что идет она чуть более напряженно, чем хотелось бы, что линия плеч зажата, а левое плечо чуть выше, при этом девушка старается держать осанку. Волосы собраны в строгую прическу с высоким начесом, но несколько прядок выпущено. Кокетливая. Но в целом милая и светлая. Несчастливая, конечно. Да есть ли сейчас счастливые люди? Хоул думал, что докторская и аспирантура избавят его от дурацкой привычки интерпретировать людей без диалога. Но нет. Он делал это все чаще и чаще. И по возможности перепроверял свои ощущения. И, как правило, оказывался прав.

Оказавшись в приемной шефа управления, Хоул сел рядом со столом секретарши, на котором стояла новейшая печатная машинка, и взял трубку, лежащую рядом.

— Доктор Хоул у аппарата.

— Себастьян, наконец-то, — откликнулась Офелия. — Выезжайте немедленно. Милена Огневич заговорила. Зовет вас.

— Ох, черт возьми. Выезжаю.

До больницы Хоул долетел за пятнадцать минут. Ему несказанно повезло, будто кто-то проложил маршрут и убрал лишних участников дорожного движения. Бросив машину на парковке, врач влетел в холл, проскользнул в лифт, который самым непостижимым образом открылся прямо перед ним, будто кто-то прислал его за психиатром. Очутившись на третьем этаже, молодой врач позволил себе остановиться, выдохнуть, приосаниться и направиться в сторону палаты, где лежала Милена. Рядом с девушкой сидела Офелия. Доктор Лоусон даже со спины ощущалась по-другому, но у Себастьяна не было времени интерпретировать и анализировать ее состояние. Скорее всего, просто выспалась. Или решила какую-то проблему. Или влюбилась. Черт. В другой ситуации он бы посмеялся сам над собой. Но сейчас осторожно открыл дверь в палату и вошел вовнутрь.