Завтра буду заполнять прошение о паспорте. В графе «Цель визита во Францию» отвечу, как и в прошлый раз: «Получить удовольствие». А может, напишу: «Снова стать человеком». Нормально, да? Хорошо бы уже на борту теплохода начать новую книгу. Причем начать рассказом о событиях моей нью-йоркской жизни, произошедших восемь или девять лет назад, об «Орфеум Дане Пэлас», о том, как однажды вечером, впервые имея в кармане аж семьдесят пять баксов, я решил испытать свою судьбу и испытал ее. Напишу просто и открыто, так чтобы внуки, если они у меня появятся, вполне оценили честность деда. Это будет долгая, долгая история, и я постараюсь не выкинуть ни единой подробности. В конце концов целая жизнь впереди, куда торопиться-то?

Увези меня, «Шамплейн». Здесь я не заработал ни гроша, ни даже тени признания. О да, Америка — величайшая страна, когда-либо созданная Богом. Один только Большой Каньон чего стоит. Поистине изо всех благословений, ниспосланных роду человеческому, наиболее значимое — Молочный Шоколад Горлика. Или в крайнем случае мужской туалет на вокзале в Пенсильвании.

Счастлив ли я, что уплываю? Что там счастлив — я вне себя от восторга! Отныне для меня тринадцатый аррондисмент повсюду!

Припоминаю один их тех несносных дней в Нью-Йорке, когда запираешься в четырех стенах, потому что на душе кошки скребут, а на улице поливает дождь. Можешь считать себя везучим, если у тебя есть такой друг, как Джо О'Реган: он останется с тобой и будет рисовать акварели, пока ты рвешь и мечешь от бессильной злобы. Понимаешь, в Америке нужно жить по правилам. Взять хотя бы машину Конроя для битья бутылок. Данное изобретение, которым торгуют франко-борт в доках или со складов по цене сто двадцать пять тысяч долларов, помогает вам держаться в рамках закона и в то же время не поранить руки. Простым нажатием на верхний рычаг ты кокаешь пустую тару из-под спиртного, дабы не нарушить нового идиотского постановления, и впредь, если федеральные агенты вздумают совершить очередной набег на твой участок, взорам их предстанут образцовые осколки, которые и спасут владельца от обременительного штрафа или даже года в исправительной колонии. Бок о бок с «Компанией Конроя» расположен ресторан «Сукеяки», предлагающий японскую пищу за шестьдесят пять йен с носа. Если угодно, у входа твои ботинки до блеска начистит ниггер, выступающий за мир во всем мире. На обувной коробке так и написано: «Миру — мир». Доплачивать за чистку не требуется.

Чуть поодаль находится «Уголок поэта», провинциальное заведение сомнительной репутации, в котором собираются коммунисты-рифмоплеты — посидеть, пожевать сала над чашкой бледненького кофе с жирными пятнами. Вот где создаются лучшие опусы Америки. Немного дальше, на улице, их продают по десять центов за штуку. Оригиналы, нацарапанные графитовым карандашом на плохой бумаге, удобно расклеены тут же на заборе (угол площади Вашингтона и Томпсон-стрит); нередко автор царапает внизу собственное имя, пока вы читаете.

— Купите стихи! — бодро призывает он. — Всего десять центов!

Конечно, в такой ливень торговлю прикрывают. Тогда тебе лучше завернуть в сам «Уголок поэта» — в подвал бывшего постоянного места сборищ «злой молодежи» Джун Мэнсфилдnote 18 на Третьей улице. Художникам, надо сказать, живется проще. Эти выручают по тридцать пять, пятьдесят, а то и семьдесят центов за полотно. Дождь в их бизнесе — не помеха, ибо, как известно, масло и вода не смешиваются.

Погоди, уж не решил ли ты, что я попусту треплю языком? Хочешь поинтересоваться, почему же тогда столь высокие гонорары в «Эсквайре» или «Вэнити Фейр»? Спрашивай, не стесняйся. И я отвечу: туда не попасть ни одному из доморощенных стихотворцев. Подобные журналы существуют исключительно для избранных вроде Хемингуэя или Джо Шрэнкаnote 19. Что меня всегда восхищало, так это хитросплетенная сеть дочерних органов печати типа «Харпер», «Вог», «Атлантик Мансли» и прочая, и прочая. Да, так к чему я собирался подвести тебя при помощи столь подробной преамбулы? К вопросу отношения к змеям, ни много ни мало. Видишь ли, в детстве О'Реган был заклинателем змей. В те годы он жил со стариком по имени Монкуре где-то в штате Виргиния. Приятель поведал мне об этом, когда мы сидели в салуне Макэлроя на Тридцать Пятой улице — ближе к вечеру здесь можно потанцевать с красивейшими девчонками, каких только поставила нам Ирландия. Через дорогу от салуна располагается Национальный еврейский ресторан, там тебе покажут увеличенный снимок, сделанный во время обеда, устроенного Лу Зигелем для товарищей по искусству — Эдди Кантораnote 20, Джорджа Джесселаnote 21, Эла Джолсона и других признанных деятелей от музыки еврейского происхождения. К твоему сведению, прямо напротив находится бар Олкотта, увековеченный мною в главе «Мастерская мужского платья»note 22 в память о моем папаше и его покойных стариканах — Корзе Пей-тоне, Томе Огдене, Чаке Мортоне и сотоварищи. Только представь, идешь ты мимо бара Олкотта, скользишь взором по Еврейскому Националю, а там увеличенный Эдди Кантор строит рожицы Джорджу Джесселу — аж мороз по коже! Сменилось всего лишь одно поколение, а что осталось от старой доброй Тридцать Второй?..

Ну да ладно, сидели мы с Джо, беседовали о морских гребешках, пустыми раковинами которых был усеян мой письменный стол накануне, когда мы находились в особенно угнетенном расположении духа, ибо вечер пришлось коротать, наблюдая за танцами в «Кэррол клубе» через дорогу от дома. Милое местечко для бедных работающих девиц. Каждую субботу модно одетые молодые люди с Вест-Энд-авеню и Бронкса подкатывают сюда на блестящих лимузинах и тискают барышень, а мы смотрим на них с высоты двадцать третьего этажа, из окон тесной комнатушки. Нищета в Нью-Йорке грандиозна, как и все прочее. За ужасающей нуждой стоят надежды и отвага стодвадцатимиллионой армии слабоумных пижонов, отмеченных двуглавым орлом N.R.A.note 23, а что за ними? Умная Машина Конроя, позволяющая без проблем перекокать и захоронить алкогольную тару. А еще глубже? Краснокожий индеец, до такой степени ограбленный и оплеванный, что нынче его тошнит от громадных особняков, нефтяных скважин и притязаний на «белое» обхождение с собственной персоной.

Дождь. Мы с Джо стоим у сигарного магазина Велана, что у вокзала на пересечении Тридцать Третьей улицы, Шестой авеню и Бродвея. Прохожие пялятся на нас, мы глазеем на них. Под эстакадой жмется диковинный тип — стройный парнишка в рубашке из голубого шелка и рабочих штанах из грубой бумажной ткани; шея обвязана красной банданой, на репе — громадное сомбреро, естественно, лихо сдвинутое набок. Судя по всему, он ожидал поезда. Имея семьдесят пять центов на двоих, мы долго сомневались, заводить разговор с юным ковбоем или нет. Наконец подозвали парня свистом. Чудик приблизился с довольно перепуганным и обеспокоенным видом, объяснил нам, что проспал нужный поезд и только-только прикатил из Холиуока, штат Массачусетс. Сам он, мол, из цирка, дрессирует шпицев или что-то вроде того. У молодого человека были даже большие железные шпоры, кои он извлек из кармана и с гордостью показал нам. Колесики, правда, затупились, однако парень заверил, что их очень легко наточить, а потом спросил, как найти Центральный вокзал, где должна располагаться служба помощи горе-путешественникам. И еще добавил, что Нью-Йорк — самый большой город из всех, которые он видел (причем я понял: ковбой твердо уверен, что в мире подобного добра навалом).

— Ну и как тебе здесь? — полюбопытствовали мы.

Циркач ответил, что провел в Нью-Йорке всего лишь полчаса и попросту мечтает отсюда выбраться. Отвели мы его в отель «Миллс», заплатили за ночлег и растолковали, куда следует завтра отправиться.