Многіе философы пытались построить свое міросозерцаніе на нѣкоторомъ единомъ «несомнѣнномъ» идейномъ утвержденіи, но эти попытки всегда въ концѣ концовъ не удавались: оказывалось, что «первоначальныя» идеи скрываютъ въ себѣ какую-то новую сложность, о которой не думали философы, и эта сложность неожиданно раскрывалась тамъ, гдѣ предполагалась элементарность. И даже одинъ изъ остроумнѣйшихъ мыслителей – Максъ Штирнеръ, – который началъ свою книгу съ афоризма «ничто, вотъ на чемъ я построилъ мое дѣло», – даже этотъ лукавый мудрецъ не догадался, что «ничто» понятіе вовсе не простое и не элементарное. Достаточно впомнить заключительную главу транцендентальной аналитики Канта, чтобы усомниться въ твердости и строгости штирнеровскаго принципа.

И такъ, обозрѣвая длинный рядъ системъ, мы видимъ, что въ этихъ системахъ на долю разума и логики почти всегда выпадала работа критическая и разрушительная, все же положительное и творческое выходило за предѣлы разума и строилось на нѣкоторой вѣрѣ.

Можемъ ли мы теперь, опираясь на современное философское сознаніе, отказаться отъ вѣры? Мнѣ кажется, что нельзя дать на этотъ вопросъ отвѣтъ безусловный. Дѣло въ томъ, что самое понятіе вѣрытребуетъ анализа, и намъ приходится искать опредѣленія зтого понятія. Вѣра въ смыслѣ довѣрія къ авторитету,повидимому, не находитъ болѣе въ свою пользу серьезной философской аргументаціи; что касается вѣры въ смыслѣ свободнаго выбора опыта опредѣленной категоріи,то она является и въ настоящее время какъ необходимый моментъ нашей душевной жизни.

Будемъ ли мы исповѣдывать «механическое міровоззрѣніе» или «религіозно-мистическое» – все равно роковымъ образомъ мы не можемъ освободиться отъ нѣкоторыхъ предпосылокъ, основанныхъ на вѣрѣ. Позитивистъ вѣритъ,что опытъ ограничивается кругомъ «эмпирическихъ переживаній»; мистикъ вѣритъ,что опытъ воистину реаленъ только въ переживаніяхъ мистическаго я; раціоналистъ вѣритъ въизначальную цѣнность разума и т. д., и т. д.

Мы всегда исходимъ сознательно или безсознательно изъ вѣры, изъ внутренняго опыта, т. е. изъ переживаній, данныхъ непосредственно. Мы даже не можемъ, какъ показалъ Н. О. Лосскій въ своемъ трактатѣ объ интуитивномъ познаніи, первоначально оріентироваться, какой опытъ имѣетъ своимъ источникомъ міръ яи какой міръ не-я.Но только вѣра, обусловленная нашей волей, опредѣляетъ ту группу переживаній, на которой мы начинаемъ строить наше міроотношеніе.

Вѣра – въ нашемъ смыслѣ – не та слѣпая вѣра, которая искала авторитета, извнѣ даннаго. Наша вѣра опредѣляется нашимъ изначальнымъ характеромъ. Если старая наивная вѣра иногда подавляла личность, новая вѣра личность утверждаетъ всегда. Но здѣсь намъ приходится дать опредѣленіе понятію « личностъ».

Личность – это становленіе нашихъ первоначальныхъ переживаній отъ множественности къ единству. Мы исходимъ отъ нашихъ непосредственныхъ переживаній, и первый психическій актъ – это моментъ раздѣленія этихъ переживаній на устремленіе къ единству и на отталкиваніе къ множественности. Переживанія, становящіяся къ единству-это моя личность, мисти-ческая личность, это мое истинное я, моя воля; съ другой стороны, тѣ переживанія, которыя раскрываютъ свою множественную природу, это моя ненастоящая личность, моя эмпирическая личность, мое «второе я» тождественное съ не-я,т. е. съ міромъ, съ объектомъ.

Такимъ образомъ, мы какъ бы отказываемся отъ точнаго и строгаго раздѣленія міра яи не я.Но въ тоже время мы не сомнѣваемся, что существуютъ два полюса, къ которымъ перемѣнно тяготѣетъ индивидуумъ. Одинъ полюсъ характеризуется единствомъ, т. е. тѣмъ, что утверждаетъ нашу мистическую личность, – и другой полюсъ, который утверждаетъ «личность» эмпирическую.

Это отступленіе въ область гносеологіи, было мнѣ необходимо, потому что я хотѣлъ подчеркнуть, что и въ этой научно-философской сферѣ мы не свободны отъ момента вѣры; я вѣрю,что моя личность опредѣляется единствомъ. И съ такимъ же правомъ мой оппонентъ скажетъ мнѣ: я вѣрючто моя личность характеризуется множественностью. Нерѣдко, впрочемъ, приходится встрѣчаться съ наивнымъ мнѣніемъ, что отрицаніе единства есть почему то знаніе,а отрицаніе множественности есть почему то вѣра.

Итакъ, мой теоретико-познавательный скептицизмъ исключаетъ вовможность какого-либо спора въ этой области, Я хочу перенести центръ моихъ разсужденій изъ сферы чистаго разума въ сферу практическаго разума или вѣрнѣе въ сферу нашей воли.

Пока мы критикуемъ и опровергаемъ чужія мнѣнія, мы смѣло пользуемся логической аргументаціей, но какъ только мы начинаемъ творить, всѣ доказательства оказываются недостаточными: мы не только доказываемъ, мы убѣждаемъ. И я не думаю, чтобы сѣть доказательствъ имѣла бы больщую цѣнность, чѣмъ непосредственное исповѣданіе міровоззрѣнія.

Наша культура характеризуется дифференціаціей и раздробленностью, разсудочностью и торжествомъ на-чала механическаго, а между тѣмъ личность жаждетъ единства и органическаго развитія. Мы живемъ съ по-стыдной торопливостью, не имѣя времени на то, чтобы сосредоточиться. Нашасуетливая жизнь обусловливается угашеніемъ нашей воли: эмпирическая психологія-по самой природѣ своей множественная-вводитъ насъ въ кругъ мелкихъ и поверхностныхъ переживаній, но вну-тренній голосъ внушаетъ намъ стремиться къ осво-божденію отъ власти зтого заколдованнаго круга.

Вокругъ насъ тайны и таинства, а мы проходимъ мимо нихъ равнодушно съ мертвою улыбкою на устахъ. По слову поэта «и ненавидимъ мы, и любимъ мы случайно, ничѣмъ не жертвуя ни злобѣ, ни любви; и царствуетъ въ душѣ какой-то холодъ тайный»…

Тотъ, кто почувствовалъ этотъ тайный холодъ, это холодное вѣяніе полужизни-полусмерти, не можетъ оставаться равнодушнымъ свидѣтелемъ увяданія нашей воли. Человѣкъ, очнувшійся отъ кошмара суеты, не і можетъ не кричать объ ужасѣ надвигающейся смерти. Наша воля зоветъ насъ къ жизни, и въ концѣ концовъ воля опредѣляетъ наше міроотношеніе.

Мы слишкомъ мудры, чтобы исключительно надѣяться на философскую діалектику, и потому мы стремимся раскрыть нашу волю: она поведетъ насъ къ освобожденію и утвержденію личности. Мы вѣримъ, что міръ, охватывающій насъ кольцомъ необходимости, въ сущности является лишь объектомъ для насъ, дабы мы могли нашей волей преодолѣвать его.

Или – пользуясь извѣстной идейной схемой (Фихте) – мы скажемъ: наше теоретическое Я само создаетъ себѣ препятствіе въ формѣ не-я для того, чтобы Я практическое преодолѣло это препятствіе. «Вещи суть въ себѣ то, что мы должны изъ нихъ сдѣлать».

Дѣйствіе первоначальнѣе бытія. Я стремится къ безмѣрности, но роковымъ образомъ ограничивается міромъ не-я. Разрѣшается это противорѣчіе тѣмъ, что теоретическое я становится я практическимъ. Въ сферѣ практическаго ясовершается процессъ моего становленія къ абсолютному я.Это значитъ, что мое практическое я не можетъ примириться съ конечнымъ существованіемъ. Моя воля по природѣ своей есть прежде всего воля къ жизни, и моя вѣра, опредѣляется утвержденіемъ міра абсолютнаго и вѣчнаго.

И личность получаетъ доступъ въ этотъ міръ не тогда, когда она уходитъ изъ земного міра; «личность уже теперь пребываетъ въ немъ несомнѣннѣе, чѣмъ въ земномъ»; уже теперь онъ – единственная твердая опора для личности. «То, что называютъ „будущей жизнью“ не есть непремѣнно „загробная“ жизнь. Она уже здѣсь – въ нашей природѣ».

Сверхчувственный міръ, природа котораго извѣстна лічности изъ волевого опыта, это единственно реальный міръ, потому что онъ не зависитъ отъ непрочныхъ и преходящихъ категорій эмпирическаго существованія. Сверхчувственный міръ не можетъ быть будущимъміромъ прежде всего потому, что самыя понятія будущаго и прошлаго связаны съ категоріями теоретическаго разума, а личность соприкасается съ міромъ сверхчувственнымъ лишь разумомъ практическимъ, т. е. волей.