Когда Хол Шельберн увидел, что Денни освободил ее из заплесневелой ральстоновской картонки, пылившейся в самом дальнем углу чердака, такой коктейль омерзения и страха ожег ему внутренности, что он едва не вскрикнул. Чтобы не дать этому чувству выплеснуться, он быстро прижал к губам кулак и… неловко кашлянул. Ни Терри, ни Деннис не обратили на это ни малейшего внимания, но вот Пити сразу же обернулся с любопытством в глазах.

— К-класс, — почтительно изрек Деннис тоном, которого сам Холл удостаивался все реже. Парню исполнилось двенадцать.

— Это что? — поинтересовался Питер и снова глянул на отца, прежде чем его внимание поглотила находка старшего брата. — Что это, пап?

— Это обезъяна, тормоз, — хмыкнул Деннис.

— Перестань обзывать брата, — автоматически сделала внушение Терри, принимаясь за коробку с тряпьем. Истлевшие занавески расползались в руках, и она их быстро отбросила. — Фу!

— Можно ее взять, пап? — попросил девятилетний Питер.

— Еще чего! — вскрикнул Деннис. — Мартышку я нашел!

— Ну, петухи, — недовольно поморщилась Терри, — и без вас голова болит.

На улице поднялся холодный ветер, и бесплотные губы слабо вывели протяжную ноту на водосточной трубе за окном. Пити подошел к отцу поближе.

— Папа, кто это плакал? — прошептал он, когда звук замер на гортанном хрипе.

— Просто ветер, — отозвался Хол, не сводя глаз с обезъяны. В тусклом свете единственной лампочки без абажура медные тарелки в ее лапах казались не круглыми, а скорей напоминали два острых серпа, застывших сантиметрах в сорока друг от друга. Механически Хол добавил: — Ветер может свистеть, но не в силах запеть, — и сразу же вспомнил, что это одна из прибауток покойного дяди Уилла. И точно холодом могильным повеяло.

Снова раздался заунывный плач, прилетающий откуда-то с Хрустального озера, и забился в водосточной трубе. Из щелей дохнуло октябрьским холодком и — Боже, как это место напоминает чулан их дома в Хартфорде, откуда почти все и перекочевало сюда тридцать лет назад!

Об этом лучше не думать.

Но теперь это, конечно, единственное, о чем он вообще думать способен.

Чулан, в котором я нашел проклятую обезъяну в этой же коробке.

Терри на корточках, оттого что скат крыши был довольно крутой, перебралась к деревянному ящику, набитому всякой мелочью.

— А мне она не нравится, — заявил Пити и взял отца за руку. — Пусть Деннис забирает, если хочет. Пойдем, папа?

— Козявочка боится привидений? — съехидничал Деннис.

— Деннис, перестань, — рассеянно выговорила ему Терри. Она держала тончайшего фарфора чашечку с рисунком в китайском стиле.

— Какая прелесть. Это…

Хол увидел, что Деннис взялся за ключ, торчащий из спины обезъяны. Черные крылья страха взметнулись перед глазами.

— Не смей!

Вышло резче, чем хотелось, и обезъяну из рук сына он вырвал прежде, чем успел сообразить, что делает. Изумленный, Деннис обернулся и уставился на отца. Терри тоже перевела взгляд на мужа, а Пити наморщил лоб. На мгновение стало тихо. Потом жутким басом что-то проговорил ветер.

— Может, она поломана, — нашелся Хол.

В с е г д а б ы л а п о л о м а н а… к р о м е с л у— ч а е в, к о г д а н е х о т е л а.

— И все равно не надо было цапать, — буркнул Деннис.

— Ну-ка закрой рот, молокосос!

Парень часто заморгал и, похоже, смутился. Так резко Хол не говорил с ним давно. С тех пор, как потерял место в «Нэшнл Аэродин» и они переехали из Калифорнии в Техас.

Ветер усилился и уже не плакал, а выл. Крыша, будто прогибаясь под тяжелыми шагами, поскрипывала.

— Пап, ну пойдем, — еле слышно попросил Пити.

В мотеле они сняли две смежные комнаты. Детей уложили в дальней. К десяти все уже спали. На обратном пути из Каско Терри приняла две таблетки валиума. Чтоб из-за нервов не разыгралась мигрень. В последнее время жена часто глотает успокоительное. С тех пор, как Хола выставили из «Нэшнл Аэродин». Он перешел в «Техас Инструментс» — пусть на 4 тысячи в год меньше, но все же это работа. Хол сказал, что им еще повезло. И она согласилась. Теперь безработных инженеров-текстильщиков полно. Она снова согласилась. И квартира от компании в Арнетте ничуть не хуже той, что была у них в Фресно. И опять она не возразила, хотя, казалось, ей хотелось это сделать.

И, видимо, он теряет Денниса. Он чувствует, как тот уходит на первой космической, привет, Деннис, всего, приятель, рад, что ехали в одном вагоне. Терри боится, что парень покуривает марихуану. Иногда чувствуется запах.

Спали дети. Спала Терри. Хол заперся в ванной, сел на крышку унитаза и уставился на обезъяну.

Было противно прикасаться к ней, к этой мохнатой коричневой шубе с проплешинами. Видеть ее ухмылку — точь-в-точь как у негра, сказал однажды дядя Уилл, хотя улыбка эта не похожа ни на негритянскую, ни на человеческую вообще. Оскал до ушей, и стоит повернуть ключ, как губы приходят в движение, выворачиваются, и зубы как бы увеличиваются, превращаясь в клыки какого-нибудь вампира, и начинают звякать тарелки этой дурацкой, дурацкой заводной обезъяны, дурацкой, дурацкой…

Он отшвырнул ее. Руки задрожали, и — отшвырнул.

Ключик звякнул о кафельный пол, и в полной тишине звук показался очень громким. Сверкнув капельками янтарных безжизненных глаз, игрушка словно приготовилась колотить своими тарелками в медном ритме какого-то дьявольского марша.

— Невозможно, — прошептал Хол. — Я ведь бросил тебя в колодец.

Обезъяна беззвучно хохотала.

Из агатовой ночи повеял легкий ветерок.

Билл и его жена Коллетт приехали на другой день.

— Тебе не приходило в голову, что смерть кого-нибудь из близких, по сути, печальный обряд возобновления семейных отношений? — горько усмехаясь, спросил Билл. Его назвали в честь дяди. Уилл и Билл — сплоченность сил, посмеивался дядя и ерошил племяннику волосы. Одна из его прибауток, наподобие шутки о ветре, который может свистеть, но не в силах запеть. Шесть лет уже, как нет дяди Уилла, и все это время тетя Ида жила одна, пока не умерла от удара на прошлой неделе. Все так неожиданно, сокрушался Билл по телефону. Словно ему было дано знать заранее; Словно кому-нибудь дано. Она умерла в одиночестве.

— Да, — кивнул Хол, — приходило.

И они вместе посмотрели на дом, в котором выросли. Их отец, моряк торгового флота, просто исчез, когда они были совсем детьми, — словно и не было его на белом свете. Билл утверждал, что смутно помнит отца, а вот Хол не помнит совсем. Мама умерла, когда Холу было восемь, а Биллу — десять. Грэйнхаундским автобусом они приехали сюда с тетей Идой из Хартфорда. Тут стали на ноги, отсюда пошли учиться в колледж. По этому дому тосковали. Одно время Билл обитал в Мэне, а теперь у него неплохая практика в адвакатуре Портленда.

Хол заметил, что Пити направился к буйно разросшемуся за левым крылом дома малиннику, позвал:

— Сынок, не ходи туда.

Мальчик вопросительно посмотрел на отца. И Хол ощутил, как чувство любви к сыну буквально охватило его, и… неожиданно вспомнил об обезъяне.

— Почему, па?

— Там где-то старый колодец, — крикнул Билл. — Но я, хоть убей, не помню, где именно. Так что папа твой прав: туда лучше не соваться. Исцарапаешься вдобавок. Правда, Хол?

Билл, может, и вправду не помнит, где колодец, но Хол в тот вечер безошибочно туда пробился сквозь легион колючек. Запыхавшись, он постоял, глядя на прогнившие неструганые доски, которыми был накрыт колодец, после некоторого колебания опустился на колени и сдвинул пару досок в сторону.

Из сырой кирпичной глотки на него уставилась искаженная, с неподвижными глазами физиономия. И наружу вырвался негромкий вопль. Слабое эхо его сердечного стона.

На черном квадрате воды лежало его собственное лицо. Не обезъяны.

Хола била дрожь.

Я в е д ь с б р о с и л е е в к о л о д е ц. В е д ь с б р о с и л, Г о с п о д и, н е д а й с о й т и с у м а, в е д ь с б р о с и л е е в к о л о д е ц.