На влажном от росы крыльце никого и ничего не было.
Когда Конан проснулся, далеко за полдень, в комнате никого не было. На столе был оставлен для него немудреный завтрак, состоявший, как и вчерашний ужин, из сыра, хлеба и молока. Покончив с едой, он вышел во двор. Брат и сестра Аниты, как ни в чем ни бывало, играли возле крыльца в разноцветные камушки и лоскутных кукол. О пережитом ими ночном ужасе говорили только синие тени под глазами.
— Послушай…— Конан сообразил, что не помнит, как зовут мальчика.— Послушай-ка, где ваша сестра?
— Анита обещала скоро вернуться,— ответил тот, обернувшись на его голос.— Она ушла к соседям. Она просила передать тебе, чтобы ты не уезжал, не попрощавшись с ней. Если, конечно, ты не очень спешишь.
Конан присел на верхнюю ступень крыльца. Спешит ли он?.. Говоря по правде, у него нет никаких срочных дел в Нумалии. Приедет он туда днем раньше или днем позже — это ничего для него не меняет… Но задерживаться еще на полдня или даже на четверть дня в этом странном и неуютном месте его совсем не тянуло, Пожалуй, он все-таки спешит! Но и уехать, не попрощавшись с этой славной и несчастной девочкой, было бы не слишком красиво… Было бы очень похоже на бегство.
К счастью, Анита, словно почувствовав его колебания, уже возвращалась. Быстрыми шагами, почти бегом, прошла она путь от калитки до крыльца и остановилась перед ним. На лице ее были видны следы недавних слез.
— Что случилось? — поднял на нее взгляд киммериец.
— Ты уже уезжаешь? — не ответив, спросила она.
— Да, мне, пожалуй, пора. Спасибо за ночлег. Правда, я совру, если скажу, что хорошо выспался и отдохнул. Но твоей вины в этом нет! Куда ты уходила с утра? Опять чьи– то похороны?
— Да.— Она кивнула с видимым усилием.— Умерла Мирча, моя подруга. А также ее мать, отец и сестренка. Я ушла с похорон раньше времени. Боялась, что ты уедешь, не дождавшись меня.
— И что же ты хотела сказать мне на прощание?..
— Спасибо. Если б не ты, меня бы уже не было. Да и их тоже.— Она кивнула в сторону детей, прислушивавшихся к их разговору.
— Значит, это не Мирча ломилась в твою дверь ночью?
— Ее тело нашли дома. Как и ее родных. Все, как всегда: распахнутая дверь и никого оставшихся в живых…
— Что ж! — Конан вздохнул и поднялся на ноги.— Как ни грустно все это, но теперь стало ясно, отчего перед наньякой распахивали двери! Она умеет подделывать голоса. Тебе нужно только предупредить об этом всех ваших. Тех, кто остался. Будет лучше, если жители твоей деревни станут затыкать на ночь уши воском! Насколько я разбираюсь во всяческой нечисти, она не отличается большим терпением. Поголодает ночку-другую, повоет без толку и оставит вашу деревню в покое!
— Да, наверное, ты прав! — согласилась Анита. В голосе ее слышались нотки облегчения и надежды.— Я обязательно стану затыкать уши воском, Конан!
Улыбнувшись ей ободряюще, киммериец принялся собираться в дорогу. Это не заняло у него много времени. Он оседлал коня, уложил в дорожную сумку сверток с лепешками и сыром, протянутый ему девушкой, кивком поблагодарил ее и проверил, не забыл ли чего в доме или на крыльце.
Анита и дети наблюдали за его сборами молча, Мальчик и девочка перестали играть. Девушка стояла, опустив вдоль тела тонкие руки. В серых глазах ее с залегшими под ними синими тенями была покорная обреченность.
Взявшись за повод и собираясь уже вскочить в седло, Конан обернулся и, поддавшись внезапному импульсу, обратился к ней:
— Послушай! Кажется, ты говорила, что у тебя есть тетка в соседнем селении?
— Да! — кивнула она.— А что?
— Я как раз сейчас направляюсь в ту сторону. Мне пришло в голову, что я могу прихватить тебя с собой и довезти до твоей родственницы. Пожалуй, для тебя это будет наилучшим выходом. Понадежнее, чем воск в ушах.
— Но как же они, Конан?..— Анита в растерянности оглянулась на малышей.
— Детей мы можем прихватить тоже! Не бросать же их здесь одних. Можно посадить их вдвоем на коня, а, самим идти рядом. Как-нибудь доберемся! Ну, давай, решайся скорее!..
Анита бросилась к детям и принялась радостно тормошить их. Затем она устремилась в избу, видимо, чтобы собрать свои нехитрые пожитки. Мальчик оставил игрушки и кинулся ей помогать.
Конан опустился на траву, приготовившись к терпеливому ожиданию. Но девушка очень быстро вернулась назад. Лицо ее было виновато-растерянным.
— О, Конан! Я совсем забыла! — воскликнула она с искренней грустью.— Мне нельзя уходить отсюда. Я не могу.
— Но почему? — удивился киммериец.
— У меня есть бабушка. Она очень старенькая и наполовину безумная. Она жила в семье брата моего отца, но наньяка приходила к ним ночью. Семь дней назад. Теперь бабушка осталась совсем одна. За ней некому ухаживать, кроме меня. Езжай один, Конан!
Киммериец недовольно поморщился и что-то прикинул в уме.
— А на коня нельзя ее усадить, твою бабушку? Вместе с детьми?..
— Ну что ты! Она совсем старенькая. Она еле ходит.
— Раз она такая старая, может быть, ей вообще уже пора…— Конан не докончил свою мысль, так как Анита возмущенно затрясла головой.
— Как ты можешь так говорить!.. Я ее очень люблю, свою бабушку! Все детство я провела с ней. Она для меня даже ближе, чем мои бедные родители… Знаешь, теперь она часто заговаривается, бормочет что-то, и очень трудно бывает ее понять. Но мне почти всегда удается догадаться, что она хочет сказать мне! Я не могу, Конан, не могу бросить ее…
— Ну, что ж! Дело твое.— Поднявшись с травы, Конан вскочил в седло и натянул поводья.— Уговаривать не буду! Безумную бабушку оставить, конечно, никак нельзя… Правда, на твоем месте я больше думал бы о жизни детей, чем стариков! — Он кивнул в сторону трехлетней девчушки, сидящей в траве у крыльца, и, пришпорив коня, выехал за калитку.
— Но, Конан!.. Ты же сам сказал насчет воска! — крикнула вослед ему девушка.— Каждый вечер я буду затыкать уши! С нами не случится ничего плохого…
Как ни погонял Конан своего жеребца, тот все время норовил перейти с галопа на рысь, а с рыси на торопливый шаг, словно был не здоровым трехлетним скакуном туранской породы, а древней деревенской клячей. Спотыкался он еще чаще, чем накануне вечером, хотя тропа была наезженной и ровной. Видимо, жуткая ночь измотала несчастное животное еще больше, чем его хозяина. Кром!.. Воистину было бы намного благоразумней и третью ночь провести ему под открытым небом, в корнях какого-нибудь дерева, закутавшись в плащ, но, конечно, как можно дальше от проклятой богами, несчастной деревушки…
Мерзкая ненасытная тварь! Она не только не дала ему выспаться. По милости этого воющего в ночи исчадия на душе у него так гнусно, так тоскливо, как вряд ли когда-нибудь еще было…
Конан пытался думать о будущем. Он заставлял себя строить планы, представлять, что предпримет в первую очередь, лишь только доберется до Нумалии, богатой, беспечной, изобилующей столькими прекрасными возможностями для предприимчивого чужеземца. Но в памяти его то и дело вставало кроткое и измученное лицо Аниты, ее серые глаза с печальной обреченностью на дне их, ее упрямое и глупое нежелание оставлять безумную бабушку… В ушах его гудел ночной вой призрачной твари…
Селение, в котором проживала одинокая тетка Аниты, было больше предыдущей деревушки раза в три. В остальном оно ничем от него не отличалось. Такие же приземистые избы из толстых бревен, аккуратные огороды, ухоженные и подстриженные живые изгороди. Вдоль берега ручья носились мальчишки, увязая босыми ногами по щиколотку в песке. Беззлобно лаяли лохматые собаки…
Решив, что хотя бы этой ночью он должен выспаться и отдохнуть как следует, Конан, не особенно выбирая, постучал в первый попавшийся дом, собираясь договориться о ночлеге. Но оказалось, что в этом селении есть и трактир, и постоялый двор, где находят приют и пищу усталые путники, не беспокоя мирных обитателей иных жилищ. Известие это несколько смутило киммерийца, так как платить за постой ему было нечем. Впрочем, он не стал особенно колебаться и раздумывать. Зайдя в трактир, он заказал себе пару кружек пива и пообедал припасами, которые дала ему в дорогу девушка.
