Музыка зазвучала искаженно, темп как бы переменился на очень быстрый. Крещендо было похоже на острый колющий удар копья снизу вверх. В этот момент у меня началось серьезное замешательство. Я все еще сознавал свою идентичность и то, что лежу на кушетке в терапевтической комнате. Волны жара начали прокатываться по моему телу, и я смутно осознал, что покрываюсь потом. Дрожь еще продолжалась, и в этот момент я начал чувствовать легкую тошноту. Затем неожиданно я оказался захваченным своей бурной симфонией. Это было так, будто сначала я сидел на санках, которые постепенно тащило к обрыву, и терял над ситуацией контроль, будучи не в состоянии остановить падение вниз, которое, как я осознавал, было неминуемым. Здесь, возможно, поможет аналогия. Это было похоже на то, как если бы я проглотил динамитную шашку с уже зажженным шнуром. До шнура уже не добраться и динамит должен вот-вот взорваться, а я ничего не могу с этим поделать. Последнее, что я слышал, до того как санки начали скользить вниз, была музыка, звучавшая точно через тысячи наушников. Голова стала огромной, у меня были тысячи ушей, на каждом — отдельный наушник, и каждый передавал свою музыку. Это было самое большое замешательство, когда-либо испытанное мною в жизни. Я осознавал, что нахожусь на кушетке; я умирал прямо здесь и не мог ничего с этим поделать. При каждой попытке остановить переживание я впадал в панику и меня охватывал ужас. Единственное, что мне оставалось, — идти к этому. Ко мне пришли слова: «Доверься и подчинись», «слушай и повинуйся», «прими и повинуйся», — и словно после вспышки я почувствовал, что уже не лежу на кушетке и не обладаю моей настоящей идентичностью. Началось несколько сцен. Казалось, что все они происходили сразу, но позвольте мне расставить их по порядку, чтобы попытаться увидеть в них какой-либо смысл.

Первая сцена представляла падение в болото, наполненное отвратительными существами. Эти существа надвигались на меня, но не могли до меня добраться. Вдруг болото превратилось в венецианский канал прямо под Мостом вздохов. Моя жена, дети стояли на мосту, глядя вниз на меня в этом болоте. На их лицах не было никакого выражения, они просто стояли и смотрели.

Лучший способ описать эти санки и потерю контроля — это сравнить его с хождением по скользкой, очень скользкой поверхности. Все состоит из поверхностей, и в конце концов, все они должны были бы стать скользкими, и не было ничего, за что можно было бы держаться. Вы скользите и скользите и погружаетесь все дальше и дальше в забвение. Эпизод, в конце концов завершившийся моей смертью, был чрезвычайно ужасной сценой на площади средневекового города. Площадь окружали фасады готических соборов, и из ниш со статуями, из отверстий водосточных труб, выполненных в виде пастей диковинных животных, возникали существа звериного облика, какие-то чудища, звере-человеческие монстры — фигуры, которые изображены на картинах Иеронима Босха, — спускались с соборов на площадь и надвигались на меня. По мере того как эти животные, люди, демоны давили на меня на площади перед готическими соборами, я начал испытывать интенсивные муки, панику и ужас. В голове от виска к виску протянулась какая-то линия давления, и я умирал. Я был в этом совершенно уверен: я умирал, и я умер. Моя смерть свершилась, когда давление переполнило меня, и я был выброшен в другой мир.

Оказалось так, что этот внешний мир был продолжением смертей на совершенно ином уровне. Теперь паника и ужас отошли; все, что осталось, — это мучение и боль моего участия в смерти всех людей. Я начал испытывать страсти Господа нашего Иисуса Христа. Я был Христом, но Христом был каждый, и все люди умирали по мере свершения нашего пути в похоронной процессии к Голгофе. В это время в моем переживании уже не было никакого замешательства, видения были совершенно ясными. Боль была сильной, а печаль просто невыносимой. Именно в этот момент с лица Бога начали течь кровавые слезы. Я не видел лика Божества, текли его слезы, и они затопили весь мир — сам Бог участвовал в страдании и смерти всех людей. Тоска этого момента была все еще настолько интенсивна, что мне об этом трудно говорить. Мы двигались к Голгофе в муках больших, чем все, когда-либо мною испытанное. Я был распят с Христом и всеми людьми на кресте. Я был Христом, был распят и умер.

Когда все люди умерли на кресте, началась такая небесная музыка, какой я еще никогда не слышал за всю свою жизнь: она была невыразимой, прекрасной. Это были голоса поющих ангелов, и мы начали медленно подниматься. Это было подобно новому рождению; смерть на кресте свершилась, и был свистящий звук ветра, устремлявшегося от креста в другой мир. Началось постепенное восхождение всех людей. Это были огромные процессии в гигантских храмах — свечи и свет, золото и ладан, все поднималось вверх. В это время у меня не было чувства моего личного существования. Я присутствовал во всех процессиях, и все процессии были во мне; я был каждым из людей, и все люди начали подниматься. Благоговение и великолепие этого восхождения не поддаются никакому описанию. Мы поднимались к свету все выше и выше, сквозь величественные белые мраморные колонны. Мы оставили позади голубое, зеленое, красное и пурпурное, оставили золото соборов и царские одежды некоторых людей. Мы поднялись в белизну; колонны, между которыми мы поднимались, были белыми и чистыми. Музыка неслась вверх, все пели, а затем возникло видение.

Видение оставило совершенно иное чувство, отличное от всего остального, пережитого за ЛCД-сеанс. Оно все еще ощущается как видение — как если бы видение действительно было мне дано — настолько оно было реальным. Одеяние воскресшего нашего Господа коснулось меня. Но вы должны понять: оно коснулось не меня, оно коснулось всех, и, касаясь всех, оно коснулось меня. Когда оно коснулось, случилось сразу несколько вещей, как это уже несколько раз было во время этого переживания. Мы все стали очень маленькими — маленькими, как клетки, как атомы. Мы стали совсем смиренными и склонились. Я был наполнен миром и чувством радости и любви; я безмерно любил Бога. В ходе этих событий прикосновение одеяния было подобно высоковольтному проводу. Все взорвалось, и этот взрыв вынес нас в более высокое пространство — в средоточие абсолютного света. Было безмолвие; музыки не было; был чистый свет. Это было похоже на пребывание в самом центре энергетического источника. Это было подобно пребыванию в Боге — не просто в присутствии Бога, но в Боге — и это было соучастие в Боге.

Это длилось недолго (хотя время ничего не значило в течение этого переживания). То не было опусканием в мир, который был известен прежде. Это было нисхождение в мир очень большой, великой красоты. Во время пения хора, во время славословий и осанны иногда можно было слышать голос оракула: «Не желай ничего, не желай ничего!» Я все еще могу слышать этот голос. За ним следовал другой голос, говоривший: «Не ищи ничего, не ищи ничего».

Во время этой центральной части сеанса возник еще целый ряд видений, и мне хотелось бы разделить их с вами. Одно из главных моих видений состояло в том, что я смотрел вниз сквозь землю до самых оснований Вселенной. Я опустился в глубины и обнаружил тайну, что хвала Господу возносится и из глубины, так же как и с высот. И в глубинах Вселенной можно увидеть свет. В глубинах Вселенной есть много клеток заключения. Когда я проходил через эти клетки, двери их отворялись и заключенные выходили наружу, славя Господа.

Другим мощным видением в этом сеансе явилась фигура, входящая в широкую прекрасную реку, протекавшую в глубокой долине. На речной поверхности цвели лотосы, а река текла спокойно и мягко. Долина была окружена очень высокими горами с множеством потоков, сбегающих на дно долины. В этой сцене возник голос: «Река Жизни течет к устам Господа». Я очень хотел быть в реке и все же не мог сказать, входил ли я в реку или же сам был рекой. Река двигалась, и по мере ее движения к устам Бога мириады разных созданий, людей и животных — все творение Господне — нисходило в потоки и вливалось в основное течение Реки Жизни.

Когда моя симфония близилась к концу, я почувствовал, что поднимаюсь, и снова оказался в комнате, где проходил сеанс. Я все еще был переполнен благоговением, смирением, миром, благодатью и радостью. У меня оставалось отчетливое ощущение пребывания с Богом в энергетическом центре Вселенной. У меня все еще присутствует сильное чувство, что все люди — одно, и Река Жизни втекает в Бога, и что между людьми — друзьями или врагами, черными и белыми, мужчинами и женщинами — нет различия, что все мы суть одно.