– Для тридцати лет действительно немного, – пробормотал он.

– Сэм, Бога ради, это еще не конец. Комиссия может изменить решение.

Маккриди повернулся и взял Гонта за плечи.

– Денис, вы отличный парень. Вы великолепно поработали. Показали, на что способны. И я хочу просить директора назначить вас руководителем отдела. Но вам нужно усвоить, с какой стороны восходит солнце. Все кончено. Приговор был вынесен недели назад, в другом кабинете и другим человеком.

Подавленный Денис Гонт опустился в кресло шефа.

– Черт возьми, зачем же тогда мы все это устраивали? Это слушание?

– Все это мы устраивали, потому что мне не безразлична эта проклятая Интеллидженс Сервис и мне не все равно, если ее руководители заблуждаются. Потому что за этими стенами начинается дьявольски опасный мир, и со временем он становится не менее, а более опасным, а за безопасность нашей старушки Англии, которую я, между прочим, очень люблю, будут отвечать такие тупицы, как Эдуардз, и это меня страшно пугает. Я понимаю, что слушание ничего не могло изменить, я просто хотел заставить этих сукиных детей немного поерзать в креслах. Прошу прощения, Денис, мне нужно было вас предупредить. При случае вы не забросите эти коробки мне домой?

– Вы могли бы согласиться на одну из тех должностей, которые вам предлагали. Просто им назло, – сказал Гонт.

– Денис, как сказал поэт, «единственный сладкий час прекрасной, необузданной жизни стоит целого безымянного мира». Для меня все эти библиотеки, архивы и бухгалтерии были бы безымянным миром. У меня был мой час, я сделал то, что мог, и теперь все позади. Денис, за этими стенами прекрасный солнечный мир. Я ухожу в этот мир и собираюсь наслаждаться солнцем.

Денис Гонт выглядел так, словно хоронил лучшего друга.

– Но вы еще появитесь здесь? – спросил он.

– Нет, не появлюсь.

– Директор устроит прощальную вечеринку.

– Никаких вечеринок. Не выношу дешевое игристое вино. От него у меня в желудке начинается сущая чертовщина. От любезностей Эдуардза тоже. Проводите меня до выхода?

Сенчери-хаус – это целый городок, небольшая община. Пока Гонт и Маккриди шли по коридору до лифта, спускались на лифте на первый этаж, шагали по кафельному полу вестибюля, коллеги и все сотрудники Сенчери-хауса окликали: «Привет, Сэм… Как дела, Сэм…» Они не говорили «Прощай, Сэм», но именно это имели в виду. Иногда секретарши замедляли шаг, будто в последний раз хотели поправить Сэму галстук. Маккриди на ходу кивал и улыбался.

Выход располагался в конце вестибюля с кафельным полом. Дальше начиналась улица. «Может, действительно стоит, – размышлял Маккриди, – воспользовавшись выходным пособием, купить небольшой домик, выращивать там розы и кабачки, по воскресеньям ходить на утреннюю службу в церковь, стать одним от столпов общины? А как убивать время днем?»

Маккриди сожалел, что так и не нашел всепоглощающего хобби. Многие из его коллег разводили тропических рыбок, собирали марки или бродили по уэльсским горам. А что он сможет рассказать соседям? «Доброе утро, меня зовут Сэм, я ушел на пенсию из Министерства иностранных дел, но не могу сказать вам ни слова о том, что я там делал». Старым солдатам дозволяется писать мемуары и водить туристов в уютные бары. Солдатам, но не тем, кто провел всю жизнь в тайных операциях. Они должны молчать вечно.

По кафельному полу застучали каблучки миссис Фой из отдела оформления проездных документов, грациозной вдовы, которой не было и сорока лет. Множество обитателей Сенчери-хауса попытали счастья с Сузанной Фой, но ей недаром дали кличку «Крепость».

Пути миссис Фой и Маккриди пересеклись. Сузанна остановилась и повернулась к Сэму. Почему-то узел галстука Маккриди был почти на груди. Сузанна подтянула узел к верхней пуговице рубашки. Гонт молча наблюдал. Он был слишком молод, чтобы помнить Джейн Расселл, поэтому не мог заметить явное сходство.

– Сэм, у вас должен быть кто-то, кто забирал бы вас домой и кормил домашним обедом, – сказала миссис Фой.

Покачивая бедрами, она пошла к лифту. Денис Гонт проводил ее взглядом. «Интересно, – подумал он, – на что будет похож обед, приготовленный миссис Фой? Или кормить придется ее?»

Сэм Маккриди открыл стеклянную дверь, и в вестибюль ворвался поток горячего летнего воздуха. Он повернулся, сунул руку в нагрудный карман и вытащил конверт.

– Отдайте им это, Денис. Завтра утром. Они только этого и ждут.

Денис взял конверт и уставился на Маккриди.

– Так все эти дни вы носили готовое заявление в кармане, – сказал он. – Вы написали его давным-давно. Старый шельмец.

Но его слова услышала только покачивающаяся дверь.

Маккриди повернул направо и, повесив куртку на плечо, побрел к Вестминстерскому мосту. До моста было около полумили. Он опустил узел галстука до третьей пуговицы рубашки. Было очень жарко. Лето 1990 года вообще выдалось на редкость горячим. Мимо Маккриди, в сторону Оулд-Кент-роуд, тянулись автомашины тех, кто закончил работу раньше других и торопился в более прохладные пригороды.

«Сегодня, должно быть, очень хорошо на побережье, – подумал Маккриди. – В солнечных лучах волны Ла-Манша кажутся особенно синими, особенно искрящимися. Может быть, и в самом деле стоит купить тот дом в Девоне и поставить у причала собственную лодку. Туда можно будет даже пригласить миссис Фой. На домашний обед».

Перед Маккриди возвышался Вестминстерский мост. На другой стороне Темзы к голубому небу тянулись башни зданий парламента, чью свободу и чьи глупости он пытался защищать долгих тридцать лет. Ближе к ленивой Темзе отливала золотом недавно почищенная башня с «Большим Беном».

Посредине моста рядом со своим стендом стоял продавец газет. Рекламируя свежую «Ивнинг стандарт», он написал на щите:

БУШ – ГОРБИ – КОНЕЦ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЕ – ОФИЦИАЛЬНОЕ СООБЩЕНИЕ.

Маккриди остановился и купил газету.

– Благодарю, папаша, – сказал продавец и жестом показал на рекламный щит. – Конец всем страхам, да?

– Конец? – переспросил Маккриди.

– Конечно. Всем этим международным кризисам. Все в прошлом.

– Прекрасная мечта, – согласился Маккриди и пошел дальше.

Через четыре недели войска Саддама Хусейна оккупировали Кувейт. Сэм Маккриди услышал об этом в двух милях от девонского берега, где он ловил рыбу. Он задумался, но потом решил, что пора сменить наживку.