Когда и они ушли, Стивен переместился к другим знакомым и услышал несколько довольно неожиданных и интересных сплетен, после чего занял место рядом с дверью. Отсюда он мог обозревать весь зал и быть уверенным, что главная причина его присутствия не сбежит. Что Рэй или Бэрроу большую часть времени следили за ним, он заметил; настало время заняться тем же самым. Рэй, почувствовав на себе холодный взгляд, покинул своих друзей и приблизился с протянутой рукой и маской дружелюбного смущения.

— Мой дорогой Мэтьюрин, — воскликнул он, — я должен вам десять тысяч извинений.

Рэй тихо объяснил, что больше не имеет дел с разведкой в Америке — ее передали другому человеку — реорганизация идет полным ходом — длительное ожидание Стивена стало следствием всего лишь головотяпства с посланиями, жуткой неэффективности, а не жуткой невежливости — не может ли Мэтьюрин пообедать с ним в пятницу? Будут кое-какие интересные гости, и Фанни обрадуется возможности увидеть доктора. Пока Рэй говорил, Стивен заметил, что ногти у него обкусаны до надногтевой пластинки, а на запястьях и под пудрой на лбу виднелись покраснения экземы.

Говорил Рэй складно, но было ясно, что его сковывает сильное нервное напряжение. Это напомнило о только что услышанных сведениях. Говорили, что огромное состояние, на котором Рэй женился в лице Фанни, дочери адмирала Харта, оказалось закреплено за ней и ее потомками со сверхъестественной ловкостью. Говорили, что супруги ни в чем не согласны — да никогда и не были — что личные доходы Рэя совершенно не соответствуют его стилю жизни, особенно практически ежевечерним проигрышам в “Баттонс”, и что вчера его принесли домой пьяным.

— Вы очень добры, — ответил Стивен, — но боюсь, я уже занят в пятницу. В то же время, некоторые вопросы я бы хотел с вами обсудить, и здесь для этого не место. Отправимся к вам домой, если вы позволите.

— Очень хорошо, — согласился Рэй с натужной улыбкой, и они проложили себе путь сквозь толпу.

По дороге через Грин-Парк Рэй выстроил перед Стивеном довольно ясную картину событий на Мальте. Стивен слушал внимательно, хотя и едва ли с десятой долей того рвения, с каким слушал бы несколько дней назад, даже и не с сотой. Рэй страшно винил себя за побег Лесюера, основного французского агента на острове, но по крайней мере, их организацию уничтожили, и информация с тех пор перестала передаваться из Валетты в Париж.

— Беда в том, что я ужасно себя чувствовал, — пожаловался Рэй. — И сейчас не лучше. Хотелось бы мне, чтобы вы прописали что-нибудь от расстройства желудка, — улыбнулся он, открывая дверь дома. — Прошу, входите.

«Если бы я тебе хоть что-нибудь и прописал, то только для твоего разума, дружок, — заметил Стивен про себя. — Вот что у тебя не в порядке. Но если тебе дать тинктуру лауданума — лекарство, больше всего подходящее к данному случаю — ты же получишь зависимость за месяц. Станешь жалким курильщиком опиума, столь же зависимым, я уверен, как сейчас от бутылки».

Они поднялись в библиотеку, и здесь, после того как Стивен отказался от вина, пирога, щербета, печенья и чая, Рэй заговорил, не без смущения, дескать, он надеялся, что Мэтьюрин не подумает, будто он пытается сбежать от долга. Он полностью признает его и с благодарностью принимает долготерпение Мэтьюрина, но ему стыдно признаваться, что приходится о небольшой отсрочке. Тем временем Рэй может дать ему расписку. Он надеялся, что эта отсрочка не окажется слишком неудобной.

После заметной и неприятной паузы Стивен согласился, и, заполучив преимущество, спросил, пригвоздив Рэя своим бледным взглядом и не давая оценить собственное состояние:

— Когда мы последний раз виделись в Гибралтаре, вы были так добры, что согласились передать письмо моей жене, раз путешествовали по суше. Прошу сообщить, когда она его получила?

— Я крайне сожалею, но не могу сказать точно, — ответил Рэй, потупив взгляд. — Когда я добрался до Лондона, то отправился на Халф-Мун-стрит, но слуга сообщил, что его госпожа уехала за границу. Он добавил, что у него имелся приказ пересылать письма, так что я вручил послание  ему в руки.

— Я вам благодарен, сэр, — отозвался Стивен и покинул дом.

Если бы он увидел как Рэй, наблюдая из-за тюлевой занавески, ухмылялся, прыгал на одной ноге и строил ему рожки, то практически наверняка вернулся и убил бы его церемониальной шпагой, таким яростным оказался бы удар.

Выходит, Диана не ждала объяснений, пусть даже сбивчивых и несовершенных, а осудила его заочно. Так она предстала гораздо более жесткой, менее привязанной к нему женщиной, чем та Диана, которую он знал. Или думал, что знал эту мифическую персону, без сомнения, созданную его собственным воображением. Все это было очевидно из ее письма, не содержавшего ни одной ссылки на его, но раньше Стивен просто не хотел замечать очевидное. Теперь же, когда свидетельства маячили перед взором, они прямо-таки жгли глаза. Лишившись иллюзий, он чувствовал себя невероятно одиноким.

— Сэр, сэр! — окликнул Стивена швейцар в «Блейкс», после того как ноги сами пронесли его через парк к Кенсингтону и дальше, а потом вниз по реке. — Вот это доставил специальный курьер, и я обязан передать вам, как только вы придете.

— Спасибо, Чарльз, — поблагодарил Стивен.

Он отметил черную печать Адмиралтейства на письме, положил его в карман и поднялся наверх. Как он и надеялся, сэр Джозеф нашелся в библиотеке. Он читал Бюффона.

— Какая ерунда, Мэтьюрин, какая ерунда! — воскликнул Блейн, поскольку они находились одни в комнате. — Не родилось еще француза кроме Кювье, который разбирался бы в костях. — Он с разочарованным видом отложил книгу. — Я очень рад был видеть вас на приеме, и очень рад, что Кларенс оказался настолько любезным. Бэрроу был достаточно впечатлен — он души не чает в герцоге, хотя и в курсе, что того не привечают в Адмиралтействе. Он это знает, как и все, да и побольше остальных. Кажется, Бэрроу не может понять, что некоторые королевские особы более королевские, нежели другие. Странное противоречие. Тем не менее, если вы вновь нанесете визит, с вами не будут обращаться грубо. Вы же отправитесь туда снова, я полагаю?

— Конечно, я должен, иначе придется послать проклятую шкатулку с обычным носильщиком. Возможно, это приглашение. — Стивен достал письмо, открыл его и продолжил: — Так и есть. Мистер Б. бесконечно сожалеет — наиплачевнейшее недопонимание — доставит великое удовольствие — осмеливается предложить — любой час, когда доктору М. будет удобно.

— Да. Вам неизбежно придется идти. — И после паузы он добавил: — Кстати, я кое-что узнал об этой вашей шкатулке. Это дело секретариата Кабинета министров, Фицмориса и его друзей. Флот просто выступил в роли курьера, не будучи в курсе содержимого. «Гораздо более крупная сумма», о которой вам сообщили — это или догадка со стороны Покока, или же чудовищное, недопустимое нарушение секретности со стороны министерства иностранных дел. Рискну предположить, что большинство хорошо осведомленных людей об этом деле уже узнали, хотя бы в общих чертах. Господи, пошли нам хотя бы нескольких гражданских служащих, которые понимают слово «осмотрительность»! Скажите, Мэтьюрин, вы сегодня пойдете на собрание Королевского общества?

— Нет. Я много прошел пешком после неприятного визита, пропустил обед и полностью уничтожен.

— Действительно, выглядите вы как выжатый лимон. Может быть, ужин вернет вас к жизни? Что-нибудь легкое, вроде вареной дичи под устричным соусом? Мне бы хотелось познакомить вас с коллегой из Конной гвардии ^[19], необычайно умным инженером. Я с ним и еще несколькими друзьями неофициально советовался, как раньше вам и рассказывал. Они согласны, что моя мышь начинает принимать форму крысы.

— Сэр Джозеф, простите меня, но сегодня я не поднимусь из кресла, даже если оно превратится в двурогого носорога. Бонапарт может хоть сейчас заявиться на своих плоскодонках — я его только поприветствую.

— Вам бы лучше поесть со мной вареной дичи. Вареной дичи под устричным соусом и с бутылкой хорошего кларета. Мэтьюрин, вам имя Оварт что-нибудь говорит?