Я так думаю, что если бы они оба просто спустили штаны перед её строгим ликом и хорошенько потрясли, чем сумели, то и в этом разе едва ли произвели бы большее впечатление. Они за меня заступались! Перед всеми своими! Катерина вылупилась в мою сторону так, словно я работаю дрессировщиком в бродячем цирке и сумел за один день так вышколить двух кровососов, что в них проснулась совесть. Я честно пожал плечами, понятия не имею, что на них нашло…
— Будь по-вашему! — утвердила Хозяйка. — Старика да коня я себе оставлю, отныне им мне до гроба служить. А хорунжего вам отдаю. Справедлив ли суд мой?
— Да-а-а!!!
— А мы против, — тихо пискнул Шлёма, когда согласованный рёв толпы чуть подутих. — Наш он, мы нашли, мы привели, нам и…
— Ты что-то хотел сказать, Иловайский? — игнорируя бедного упыря, обернулась ко мне девушка.
Я прокашлялся и, незаметно подмигнув Прохору, скромно попросил:
— Последнее желание можно?
— Можно. Да смотря какое, — осторожно кивнула Катя, шёпотом добавив мне: — Ты чего надумал? Я с тобой на людях целоваться не буду.
— И в мыслях не было!
— Ах вот даже как…
— Желание у меня одно, — как можно громче проорал я. — Раз уж Хозяйка ваша здесь наипервейшая волшебница, так пусть она нам своё искусство покажет, три раза в разные обличья перекинется! Уж мне после таких чудес и умирать не страшно.
— Ну и чё? — опять вне очереди влезла бабка Фрося. — Вроде нормальное желание, без подковырки, а в чём засада-то?!
— Ни в чём! Чисто. Чему бы и нет? Нормальный паренёк, хорунжий, лишнего не просит. Уважь, Хозяйка, покажь силу! Зажги по-взрослому! Толкни газу, не боись, не на серпантинах! Небось приглядим покуда за казачком…
Катенька посмотрела на меня. Я уверенно козырнул: не переживай, родная, просто поверь. Она лишь вздохнула, словно бы говоря: надеюсь, ты знаешь, что делаешь…
— Когда скажу — беги не оборачиваясь, — тихо предупредил я. — А теперь прошу, оборотись ты, Хозяйка, ну хоть скамейкою!
Почти в тот же миг взглядам всех присутствующих предстала длинная деревянная скамья, новенькая, свежеструганая, ещё и муха не сидела. В толпе сдержанно поаплодировали…
— Доволен ли ты, хорунжий? — язвительно фыркнула старуха. — Энто был раз!
— Доволен, отродясь таких чудес не видывал. А вот если, к примеру, буйным ветром?
Скамейка завибрировала, задрожала, начала растворяться в воздухе, и уже через минуту на её месте бесновался небольшой, но злющий смерч, поднимая пыль во все стороны. Хотел бы я уметь делать такие иллюзии! Вот голову готов запродать, что ветер настоящий, все аж глаза прикрыли. Да появись у нас одна лишь иллюзия в сто казачьих полков на Кавказской линии, и чеченцы бы от рождения замирёнными ходили! Надо будет непременно выпросить у неё ту волшебную коробочку да научиться пользоваться…
— Энто уже два! Доволен ли, казачок?
— Уж как доволен, бабушка, сказать не пересказать да словами не высказать! — честно поклонился я. — Ещё один разок, да и покончим с этим. А хочу я, чтоб…
Мой денщик выступил на полшага вперёд, прикрывая меня спиной. Нет, не надо, мы иначе выкрутимся…
— Хочу, чтоб оборотилась она молодой кобылкою!
Сквозь три личины мне было видно, как недоумённо вытянулось милое Катино личико. В толпе кто-то хихикнул, кто-то явно облизнулся моей глупости, кто-то начал потирать руки, заранее празднуя скорый ужин. А ведь мы ещё не закончили…
Хозяйка понажимала пуговки, и смерч плавно стих. Вскоре на его месте стояла ладная белая лошадка, четырёхлетка, стройная и красивая, явно даже ни разу не крытая. Ну вы и сами должны были догадаться, что же произошло дальше…
— Беги-и! — только и успел крикнуть я.
Мой конь взвился на дыбы и, раздувая ноздри, бросился на Хозяйку! Та, естественно, кинулась прятаться среди своих. Но неужели кто сумеет удержать знойного арабского жеребца, почуявшего такой шанс?! Нечисть уворачивалась из-под его изящных копыт с воем и матюками, как честные курицы из-под пьянющего индюка! Хотели зрелищ? Вот и получите с присвистом под два прихлопа, кто не спрятался — ну такова судьба, не всем быть долгожителями…
— Иловайский, — с чувством бросились ко мне упыри, — ты чё встал, утекай отсель!
— Куда, братцы?
— За дворец Хозяйкин да по улице вверх, никуда не сворачивайте, будет стенка, а вы в неё лбом! — перебивая друг друга, трещали Моня и Шлёма. — Народ щас в себя придёт, а Хозяйка дык вообще в ярости будет. Беги, хорунжий, покуда конь твой бешеный её на тот же памятник загнал, где ты меж рогов отсиживался…
Ого! Я присмотрелся: вроде да, Катенька как-то исхитрилась, и на данный момент на голове медного беса испуганно сидела белая кобылка, поджав копыта и закусив хвост…
— Жеребца дождусь, и рванём.
— Да нешто он вернётся?
— Ещё как! Один раз по шеям словил, уж во второй раз хозяина не бросит, — весомо поддержал меня старый денщик, уголком рта интересуясь: — А это что ж за добры молодцы будут? Собой пригожие, что нравом, что рожею, нешто за личинами оба — дурачины?
— Чё сразу дразниться-то?! — мигом надулись оба.
— Упыри они, Прохор, — пояснил я. — Наши упыри, местные, где-то даже патриоты. Будет время, всё тебе расскажу с подробностями. А сейчас, глянь, похоже, араб возвращается! Обиженны-ый…
Вид поникшего и убитого в лучших чувствах животного был трогателен до икоты. Понятное дело, побежал знакомиться с красивой лошадкой, а она, глупая, забралась на недосягаемую высоту, да ещё и превратилась в девушку! Форменное безобразие, правда? Потрепав его по крутой шее, я махом прыгнул в седло, старый казак, цапнув меня за поясной ремень, легко пристроился на крупе.
— Прощай, Моня! Бывай, Шлёма! Хозяйке от нас поклон, а всем общим знакомцам большой привет!
Жеребец громко фыркнул, возмущённый двойной ношей, но тем не менее довольно резво понёс нас по мощёной улочке вверх. Должен признать, что останавливать нас дураков не было — нечисть радостно уступала дорогу, даже за сабли браться не пришлось. Правда, когда мы свернули за городскую стену, сзади раздался громогласный крик Катеньки, видимо уже пришедшей в себя:
— Иловайски-и-ий, поймаю — кастриру-у-ю-у!
— Ну дык ты сначала поймай, потом рот разевай, — по-отечески посоветовал Прохор, а я словил себя на коротенькой мысли о том, что летим мы прямо в стену! Араб закусил удила и нёсся вперёд, зажмурившись, как самый храбрый котёнок. Расшибёмся за милую душу, всмятку, в фарш, в…
— Вот и слава тебе господи, выбрались, — перекрестился старый казак, спрыгивая наземь.
Жеребец нервно приплясывал посреди достопамятного сельского кладбища. Солнышко только-только взошло, могильные кресты окрашивались весёленьким розовым отсветом. Мир божий радовал пробуждением и любовью ко всему сущему. Жить хорошо…
— Уф… — выдохнул я, ещё не совсем придя в себя от чудесного прохода сквозь стену. Хорошо хоть не заорал позорно в самый неподходящий момент, вот бы осрамился перед Прохором. — Всё, я сыт по горло. Давай-ка до дому, до хаты…
— И то дело, вона мерина своего прихвачу, да и поскакали!
Действительно, на дальнем краю кладбища честно ждал старый казачий конь. Дончаки — они очень верные, по двое-трое суток могут с места не сдвинуться, если чуют, что живой их хозяин. А мы живы, оба! Надо же, а?
…Через час я навытяжку стоял перед грозным дядей, стараясь ничего не слышать, ничего не видеть и ни на что не реагировать.
— В солдаты отдам! На каторгу отправлю! Старикам на станице пожалуюсь! Иловайский, у тебя вообще хоть капля совести есть, нет?!
Есть у меня совесть. Раз перед Катей свою вину чую, значит, всё-таки есть. Хотя слово я сдержал. Её имидж перед нечистью не пострадал ни на каплю, а то, что мы сбежали, так это невероятное стечение обстоятельств и врождённое казачье счастье…
— Ежели б тока не маменька твоя, невестка двоюродная! Коня без спросу забрал, сам всю ночь невесть где шлялся, морда битая, а спиртным даже и не ароматизирует! Ох, довёл ты меня, до кишок достал, допёк до полного безобразия, а?
