Как только вернулся из института, сразу пошел приводить себя в порядок. Сердце аж заходится от переполнявших ощущений.

Время. Он, наверное, уже вернулся. Нервы на пределе. Одел чистую футболку и шорты, вышел в коридор. Сердце стучит так, что вот-вот вырвется. В комнату Саши дверь открыта. Вхожу и натыкаюсь на девушку, стоящую, как мраморное изваяние, с открытым ртом. Бледную и страшную, как смерть.

— Саня, я с тобой хочу, понимаешь, всегда с тобой быть хочу, — слышен возбужденный голос Сорокового.

Меня аж типануло. Принимаю позу девушки: мы, видно, с ней в одной лодке. Полная дезориентация. И тут ее вопль, крик. Она разворачивается, толкает меня в плечо и убегает. И я, как проснулся: вылетаю из комнаты и к себе.

Дверь на замок и в угол, за ширму.

— С тобой чего? — косится на меня Леха испуганно. Он, в аккурат, сам только пришел.

— Меня ни для кого нет.

Конкретизировать не стал. Нет, так нет. Для Лехи я часто проворачивал такой финт, теперь его очередь. Сосед только удивленно косится и продолжает переодеваться. А меня бьет такая дрожь, будто я на сорокаградусном морозе, в трусах и шляпе сижу.

Кровь стынет, сердце отказывается работать, а состояние такое, словно попал в параллельное измерение, с другим часовым отсчетом. Минута, другая, третья… замахался считать и ждать. Лешка, тем временем, переоделся и собирается на кухню.

— Чай будешь? Обедал?

Какой там обедал! Мне воздух в легкие не идет, а он про хавчик!

— Пока не хочу, — едва выдавливаю из себя.

— А-а. Тогда я на кухню — хочу супчика сварганить.

— Ну, давай.

Он только вышел, а я за ним в дверь смотрю. Нет. Его нет! Он остался с этим уродцем. А я надеялся, надеялся, что все: уже никто не встанет между нами. Надеялся, что вот теперь он будет только моим.

Я вернулся на свое место, с грехом пополам устроился на кровати и накрылся одеялом. Холод и одиночество нахлынули, завладели по полной программе. Хотелось рыдать, выть, биться головой о стену, вынести себе мозги и вынуть сердце.

Сашка… Сашенька! Александр Жаров! Почему ты со мной так? Почему?

Сон навалился моментально. Как в пропасть попал. Где-то отдаленно слышался его голос. Добрый, заботливый. И я заплакал.

— Тихо, тихо, успокойся, я с тобой. Не переживай, извини меня…

Ведь он говорил это все Ваське. Чертовому выродку Сороковому, а не мне. Этот засранец ближе ему, а не я. Ведь, тогда Сашка был так расстроен из-за того, что Сороковой от него ушел.

Перехватило горло, мне стало трудно дышать.

— Успокойся, пожалуйста.

Меня что-то качнуло, подняло и стиснуло. Что-то теплое и сильное.

Только надежда уже умерла.

— Просковин! Проснись! Блять, я не знаю, что с тобой сейчас сделаю!

А вот это отрезвило. Пожалуй, это мне навряд ли могло присниться. В полузабытьи, в полуреальности, широко открываю глаза, а он смотрит на меня испуганными глазами.

— Пошел вон, — слова на автомате срываются с губ. — Оставь меня в покое! — начинаю злобно шипеть.

Сердце орет благим матом: «Дурак, что ты творишь?», а мозг уверенно продолжает командовать телом, отвергая любые поползновения сердца.

— А нихуя я не уйду. Либо, ты сейчас признаешь, что ты мой и никуда от меня не уйдешь, либо, я сейчас выхожу отсюда и сообщаю об этом всем. прилюдно. Тебе решать.

Голова окончательно не варит. Где-то отдаленно вспоминаю, что в любой момент может зайти Леха. Меня, как в прорубь бросило. Саша меня просто так не отпустит, тут и к бабке не ходи. А свои угрозы выполнит в полной мере, с его-то взглядом сейчас. Смягчаюсь. Потихоньку успокаиваюсь.

— Отпусти, пожалуйста. Леха может зайти.

— Не парься, не зайдет.

— Не понял! Что ты ему сказал? — тревога возрастает и перехватывает горло

— А я его уговорил потрахаться сегодня у меня в комнате.

— Не понял!

«У меня»?! Что значит это: «у меня»? Там же Сороковой!

— Если сейчас Оля не заберет Ваську с собой, придется принять крайнюю меру. Твой Леха мне должен по самые помидоры, вот и настал его день расплаты.

Не верю! Не верю! Этого не может быть! Не верю!

— Уйди… не ври мне! Уйди!

— А теперь глубоко вдохни и успокойся, ясно? — Сашка словно не слышал меня. Как будто он знал лучше, что мне надо и как надо. У него волевой и уверенный голос. Даром, что все, что он говорит — это неправда. Так хочется верить. Но веры нет.

— Уйди, пожалуйста, не давай мне надежды, — почти плача.

— Не могу.

— Почему? Почему ты не уходишь? Мне больно с тобой, — состояние ужасное. У меня, кажется, истерика по полной программе. — А без тебя еще хуже, — шепчу едва слышно.

— Вот и оставайся со мной.

Сашка усаживается на кровать, вытаскивает меня из постели, из-под моего одеяла, перетягивая себе на колени, сжимая в своих объятиях. Он молчит, только тяжело, дышит. Наклоняется надо мной и начинает целовать. Волосы, виски, скулы, нежно касается носика. Подтягивает выше, ближе, укрывает одеялом, трется о мой носик своим носом, нежно, чуть игриво, как-то по-детски.

А потом касается своими губами моих. Едва-едва. А по телу, как разряд тока, растекается горячая энергия. Отпускает боль в теле, уходит тревога и страх. Его губы настойчиво раздвигают мои, захватывают поочередно то нижнюю, то верхнюю, посасывая их, легонько покусывая, проводит язычком по разгоряченной нежной коже, проникая к деснам, скользит по ним…

Я высвободил свою руку, до этого покоящуюся на его широкой и сильной груди, и обнял его за шею. Уже сам тянусь к нему. Уверенно отдаваясь этим касаниям. Мой жестокий мозг наконец-то уступил сердцу.

Голова кружится от ощущений. «Только не отпускай, не обманывай меня. Не отпускай! Будь только моим!»

Его поцелуй более настойчивый, уверенный, требовательный. А я таю в его руках, словно первый снег под лучами солнца.

— Черт! — произносит Сашка, отпуская мои губы из своего плена, прячется носом в районе моей шеи и тяжело, горячо выдыхает, обжигая мою кожу. — Черт! Извини.

— Еще…

Поворачиваю его голову к себе, придерживая рукой, целую его. Мне мало, нереально мало. Я ждал этих поцелуев так давно, еще с первого курса. Чтобы осознанных, желаемых.

— Серый, — он опять вырывается и смотрит на меня глазами загнанной собаки, я готов провалиться сквозь пол, от этого всепоглощающего жара, от безграничной нежности, от его красивых, карих, отливающих золотом, глаз. — Еще один поцелуй — и я не отвечаю за последствия, — его голос совсем необычный, хриплый. — Я не хочу причинять тебе боли, понимаешь? — а потом прижимает крепко-крепко к себе, до хруста косточек, и шепчет на ушко. — Но я, сейчас, вот-вот сорвусь.

А меня, в его руках, пламя обжигает, такое впечатление, что суставы начинают жить своей жизнью, наполняются какой-то дикой энергией, заставляют двигаться все тело. От ласк низ живота тянет, томит, изнывает.

Облизываю, пухлые от поцелуя, губы и не могу остановиться. Слова сказать не могу, лишь мурлыкаю, как довольный кот. Кладу его руку на свой пах, на конкретно вырисовывающийся стояк, провожу его ладонью по нему. И меня уносит. Он накрывает мой член, а рука горячая, ощущения феерические, в полутемной комнате, словно загораются меленькие огонечки, и судорога раз за разом по всему телу, в такт пульсации паховой вены, подкидывает, выгибает все тело. Глаза прикрываются от удовольствия.

Проскальзываю своей рукой между нами, кладу ее на ширинку его джинсов, широким и медленным движением перебираюсь к промежности, сжимая массивную мошонку.

— Давай просто поиграем, — едва слышно выдыхаю ему в районе шеи.

Тут он и попался. У Сашки аж глаза закатились, изо рта вырвался эротический стон, а лицо залилось краской. Ну, блин, дает! Недаром он, тогда на паре, такой сконфуженный сидел, когда ему Настька на шею дунула.

— Давай, — как эхом мне отвечает, и голос, как не его: хриплый, низкий. От него, волной мурашки по коже, не от страха, а от возбуждения. У меня, видно, самого румянец вовсю пылает.