– Садист.

Вошел доктор Каннингэм с большим ручным зеркальцем в руках. Он не слишком дружелюбно покосился на Эдуарда и на мою освобожденную руку.

– Вы не согласитесь отодвинуться на шаг, мистер Форрестер?

– Вы здесь врач, – ответил Эдуард, отходя к изножью кровати.

– Очень мило с вашей стороны об этом вспомнить, – отозвался Каннингэм и поднес зеркало к моему лицу.

У меня был перепуганный вид, глаза такие темные, что казались черными. Бледность у меня от природы, но сейчас она была смертельной, будто у эластичной слоновой кости. То ли от бледности, то ли от синяков глаза казались чересчур черными.

Лицо у меня болело, и я знала почему. Шутка ли: влепиться мордой в стенку – такое бесследно не проходит.

Синяк расползся по краю щеки, под глазом и до самого уха. Кожа радужно переливалась лилово-черным от красной середины до бордовых краев. Глубокий кровоподтек, который в первый день бывает даже не очень заметен, но потом претерпевает все изменения цветовой гаммы. На моем лице еще предстояло появиться всем оттенкам зеленого, коричневого и желтого. Не будь у меня вампирских меток, то была бы сломана челюсть, а то и шея.

Бывают минуты, когда я почти все готова отдать, чтобы избавиться от этих меток, но сейчас, разглядывая синяк и даже зная, что я исцелюсь куда быстрее нормального человека, я все же была счастлива, что осталась в живых.

Про себя я произнесла молитву: «Благодарю Тебя, Боже милостивый, что спас меня от смерти». А вслух сказала:

– Неприятный вид.

И отдала зеркало доктору.

Он нахмурился. Он явно ожидал другой реакции.

– У вас на спине больше сорока швов.

Глаза у меня полезли на лоб раньше, чем я успела сдержаться.

– Ух ты! Это даже для меня рекорд.

– Миз Блейк, это не шутка.

– В этом тоже есть что-то смешное, доктор.

– Если вы будете двигаться, швы разойдутся. Будете вести себя осторожнее, шрамы останутся не очень серьезные, но если начнете двигаться, у вас будут огромные рубцы.

– Что ж, я буду в большой компании, доктор, – вздохнула я.

Он медленно покачал головой, лицо его прорезали суровые складки.

– Что бы я сейчас ни сказал, все будет без толку?

– Да.

– Вы дура.

– Если я останусь тут выздоравливать, что я себе скажу, когда увижу очередные тела?

– Спасать мир – не ваша работа, миз Блейк.

– У меня амбиции скромнее. Я пытаюсь спасти только несколько жизней.

– И вы действительно верите, что вам одной под силу раскрыть это дело?

– Нет, но я знаю, что я единственная, с кем будет говорить… это лицо.

Я чуть не назвала Ники Бако, но доктор Каннингэм мог бы тут же позвонить в полицию и сообщить, куда я направляюсь. Вряд ли, конечно, но лучше перестраховаться, чем сожалеть.

– Я вам сказал, что выпишу вас, если вы посмотрите на свои ранения. Я держу слово.

– Я это ценю, доктор Каннингэм. Спасибо.

– Не благодарите, миз Блейк. Не надо. – Он направился к двери, обойдя чуть дальше, чем надо, Эдуарда и импровизированный алтарь, будто ему было неуютно от них обоих. У двери он повернулся: – Я пришлю сестру помочь вам одеться, вам понадобится ее помощь.

И он быстро вышел, так что я не успела снова поблагодарить его. Может, так оно и лучше.

Эдуард остался в палате, пока не пришла сестра. Это была уже другая, высокая, светлая брюнетка – как это ни парадоксально звучит. Она смотрела на мое избитое лицо дольше, чем того требовала вежливость, а когда помогла мне снять рубашку, то присвистнула при виде швов на спине. Непрофессионально и как-то не по-сестрински. Обычно они жизнерадостны до тошноты. Никогда не покажут, как на них действует вид твоих ранений.

– С такими швами на спине вам лифчик не надеть.

Я вздохнула – терпеть не могу ходить без лифчика. Всегда, что бы на мне ни было, все равно кажется, что я голая.

– Давайте просто наденем тенниску.

Она помогла мне натянуть блузку через голову. На поднятые руки спина отреагировала резкой болью, будто стоило мне шевельнуться чуть быстрее – и кожа лопнет. Интересно, пришло бы мне в голову такое сравнение, если бы Каннингэм не предупредил меня, что швы разойдутся? Я бы пожала плечами, если бы не знала, что от этого будет больнее.

– Вообще-то я работаю в детской, – сказала сестра, помогая мне расправить блузку и застегивая две верхние пуговицы.

Я глянула на нее, не зная, что сказать. Но ничего и не надо было – ей все было известно.

– Меня позвали, когда вы уничтожили монстра. Позвали… прибирать.

Она помогла мне сесть на край кровати. Несколько секунд я посидела, не доставая ногами до пола, давая телу привыкнуть к тому, что, когда закончим одеваться, надо будет встать… вот сейчас.

– Извините, что вам пришлось на это смотреть, – сказала я, потому что надо было как-то реагировать. Мне даже было неловко от ее слов, что я «уничтожила» монстра. Звучало героически, а на самом деле мной руководило отчаяние. Для меня по крайней мере отчаяние – истинная мать находчивости.

Она попыталась помочь мне надеть черные трусы, но я взяла их у нее из рук. Если я даже трусы сама не могу надеть, то дело осложняется. И мне надо знать, насколько серьезное у меня ранение. Это подействует на мой порыв к героизму.

Я попыталась согнуться в поясе, но это было не так просто. Мои жалкие потуги оказались тщетны – все равно не удавалось достаточно наклониться.

– Давайте я надену их вам на ноги, чтобы вам не так низко пришлось нагибаться, – предложила сестра.

В конце концов я ей уступила, но даже когда я стала сама натягивать трусы с середины бедер, моя спина превратилась в конгломерат боли. Одевшись, я привалилась к кровати и даже спорить не стала, когда сестра нагнулась надеть мне носки. Она даже не говорила, что я слишком слаба, чтобы выписываться. Это было ясно и без слов.

– Мы с Вики проработали два года. А Мэг только начинала работать.

Глаза у нее были сухие, расширенные, и я заметила под ними черные круги, будто она не слишком много спала последние трое суток.

Я вспомнила тело, заклинившее дверь, и сестру, которую выбросили сквозь стекло. Вики и Мэг, хоть я и не знала, кто из них кто, да это было и не важно. Они мертвы, и им все равно, а сестра, которая сейчас помогает мне надеть черные джинсы, в вопросах не нуждалась. Мне только надо было слушать и вовремя хмыкать.

На задницу я смогла натянуть джинсы без помощи, застегнуть их на пуговицы и на молнию – все совершенно самостоятельно. Жизнь налаживалась. Я попыталась по привычке заправить блузку в штаны, но это требовало шевелить спиной сильнее, чем я предполагала. Кроме того, когда блузка навыпуск, не так заметно будет отсутствие лифчика. Вообще-то природа слишком щедро одарила меня, чтобы без него обходиться, но скромность не стоит боли. Сегодня по крайней мере.

– Я каждый раз, как закрываю глаза, вижу тех детей. – Она присела, держа в руках мою туфлю, потом посмотрела на меня. – Я думала, что мне будут сниться подруги, но я вижу только детей, тельца, и они плачут. Каждый раз, как закрою глаза, они кричат. Меня там не было, а я это каждую ночь слышу.

Наконец-то у нее на глаза навернулись слезы и тихо потекли по щекам, будто она сама не знала, что плачет. Она надела туфлю мне на ногу и опустила глаза, не обращая внимания на то, что делает.

– Пойдите к психологу или к священнику, к любому, кому вы доверяете, – сказала я. – Вам нужна помощь.

Она взяла с кровати вторую туфлю, подняла ко мне лицо. На щеках засыхали следы слез.

– Я слышала, что это какая-то вроде ведьма заставила эти трупы нападать на людей.

– Не ведьма, – сказала я. – За этим всем стоит не человек.

Она нахмурилась, надевая на меня туфлю.

– Это что-то бессмертное, вроде вампира?

Я не стала читать свою обычную лекцию, что вампиры не бессмертны, их только трудно убить. Ей эта лекция не была нужна.

– Я еще не знаю.

Она зашнуровала мне туфлю, но не слишком туго, будто это было ей привычно. И снова посмотрела на меня своими странно-пустыми глазами.