На закате, когда они уже собирались домой, пришел человек в скромной одежде и показал печать; с собой у него было другой печатью скрепленное послание. Отдав, он поклонился и ушел. Отец помедлил, но сломал сургуч. Так они узнали, что Фер-Сиальце назначил отплытие через шесть дней.

Потому ли, что это было важное для города дело, или почему-то еще, жрецы согласились осмотреть Улинат сразу. А ведь могли сказать ждать и месяц, и два. По обычаю, Ати долженствовало ввести невесту в двери храма и встретить у них. Так он и поступил, и поразился, как бледна и молчалива она была, когда вернулась. Проводив Улинат до паланкина, Ати вошел в храм сам. Но, в отличие от нее, к обращению жрецов был привычен. И когда вышел, хоть на душе и легла тяжесть, знал, что помолвочный браслет наденет.

В честь такого события и чтобы обеспечить грядущему плаванию удачу назначили пир. Это было в их доме событием редким: мать не любила людных встреч, а отец не считал себя вправе собирать людей без нее. Он, впрочем, часто бывал в других домах по торговым делам и мог утолить голод своей общительной души там. Ати, однако, чувствовал, что тот был бы рад звать друзей чаще.

Гостей собрали самых разных. Всех их, Ати знал, пригласят потом еще и на свадьбу — их, а также многих других, ведь это было пока малое празднество. С кем-то из пришедших он говорил в порту каждый день, кому-то — давал расписки, а от кого-то расписки иногда получал. Сам Ати позвал несколько человек, своих ровесников, с которыми вел дела или общался. Никого из них, впрочем, близким приятелем бы не назвал. Дар дружбы пока что ему не давался.

День стоял удивительно свежий для раннего лета, и застолье текло легко. Накануне вечером из храма доставили шкатулку с серебряным браслетом; такую же, Ати знал, получил отец Улинат. Когда гости собрались, помолвочный браслет надели, сказав много торжественных слов. Металл, обхвативший предплечье, долго оставался холодным, но прошел час, другой, и Ати понял, что больше не чувствует его. Не чувствует совсем. Странное свойство для такой вещи.

Из кухни несли все новые и новые блюда, одно другого заманчивее. Раз или два, выйдя в коридор, Ати видел старую Ашту — начальственным взглядом она надзирала за разносчиками. Ей давно не выпадало возможности проявить талант во всей полноте. Это было, впрочем, предпоследней ее большой победой. Восьмидесятилетняя, она пришла в дом вместе с матерью Ати и все эти годы служила семье. Теперь готовила себе смену. Свадьба должна была стать ее прощальным сражением.

Ати вернулся в зал и оглядел его, стоя в дверях. Насколько много пришло знакомых отца — настолько же мало людей позвала мать. Пригласила ли она вообще кого-то, кроме сестер и человека, что говорил сейчас с ней? Озадаченный, Ати смотрел незнакомцу в спину: того не было еще пять минут назад. Это значило, что гость опоздал; действие, граничащее с оскорблением.

— А ты, вижу, уже приметил Арфе, — сказал, остановившись рядом, отец и повлек Ати за собой. — Он только приплыл в Фер-Сиальце и прямо с корабля пожаловал к нам. Идем, я вас познакомлю.

Мать поклонилась и отошла, стоило им приблизиться, а человек обернулся, изогнув в улыбке бескровные губы. Он был высок, худ и лыс, и одет совсем не по-местному.

— Это мой сын, Атех, — представил отец. — Он отправится с нами.

Ати коснулся лба в жесте почтения, а человек сухо кивнул.

— Меня зовут Арфе Чередис, — проговорил он голосом тихим, но странно отчетливым. — Серые Одиннадцать послали меня сопроводить вас в вашем путешествии в Гидану.

Так значит, его пригласила не мать. Ати заглянул в выцветшие с возрастом глаза и удивился холодному вниманию, стоявшему в них; будто вода в подземном озере.

— Знакомство с посланником Совета — великая честь.

— Знакомство с Советом — вот великая честь, а я — всего лишь проводник их воли.

С этими словами гость отдал кубок проходившему мимо слуге и надел маленькую черную шапочку, вышитую серебром.

— Отплытие завтра, а мне нужно еще отдохнуть. Прошу не держать зла. Я увидел тех, кого мне поручили, и должен выразить теперь почтение городу.

Сказав так, он развернулся и пошел к выходу: быстро и, в то же время, не торопясь. Пробыв в доме сколько? Четверть часа всего? Кожаные туфли, тоже черные с серебром, казалось, едва касались пола. Ати посмотрел ему вслед. Но отец только рассмеялся.

— К гиданским обычаям непросто привыкнуть, это правда. Хорошо, что раньше я часто бывал там. Но подожди, может, тебе даже понравится.

Ати неопределенно пожал плечами. Некоторые вещи и удивляли, и не удивляли его.

— Может.

Минул час, другой, и гости начали расходиться. Опустевшие комнаты стали привычно просторны, и простор этот увеличивался от минуты к минуте. Прощаясь, Ати подражал словам и манере отца, хотя давно понял, что им никогда не стать похожими, сколько бы лет ни прошло. Это, однако, не будило в нем сожаления. Мудрость отца, он знал, даже изменившись, продолжит жить в нем.

Наконец, в зале остались только родители и жена старшего брата. Отец завел разговор с ней и пошел проводить в синюю комнату, снова ставшую гостевой. Засновали слуги, приводя дом в порядок. Ати хотел было идти, но заметил взгляд матери и остался.

В зал впорхнула новая стайка служанок: посуда уже была убрана, пришло время мыть и вытирать.

— Зайди ко мне, Атех, — попросила мать, проходя мимо. И он, конечно, не мог отказать.

Поднимаясь по лестнице, они молчали. Мать отослала старшую девушку, ждавшую, как и всегда, наверху, но дальше не пошла. Цепочки на пути в ее покои тихо покачивались, однако Меана Ти-це как будто вовсе забыла об этой дороге.

— Ты грустен. Я вижу. Что-то случилось с тобой? — спросила она; не подразумевая, на самом деле, вопроса.

Родители были проницательны каждый по-своему. Ати, однако, предпочел бы пять раз ответить отцу, нежели один, сейчас, матери. Не заговорить, однако, не мог. Потому, что она угадала, и потому, в том числе, что надеялся на ее совет.

— Я был позавчера в храме. Ты знаешь зачем.

Мать ждала: внимательно и, однако же, безмятежно. Сложно было сказать ей то, что он собирался сказать.

— Дочь военачальника Илу ушла первой, и жрецы назвали решение мне. Ей, верю, не говорили. Они предупредили, что, возможно… Брак не даст детей.

Мать подняла светлые брови. Камень диадемы, которую она надела по случаю помолвки, делал зелень ее глаз, потускневшую с возрастом, снова невыносимой.

— Дело в невесте?

Ати покачал головой.

— Они не сказали.

— Но ты думаешь, причина не в ней?

— Я думал, что, возможно… причиной — мое воспитание в храме. Пусть меня и забрали рано, я все же провел там достаточно времени. Я спросил, в этом ли дело.

— А жрецы?

— Ответили, что дело не в том.

Ати вспомнил лицо Улинат и вновь ощутил печаль. Ему не хотелось, чтобы она была несчастна, а женщине, понимал он, бездетность может принести горе.

Собравшись с духом, он продолжил:

— Жрецы также напомнили мне, что наша семья по-прежнему должна храму в услужение душу. Взамен моей. И все же я решил заключить этот брак.

Мать вскинула голову — непривычно резко.

— Только глупец признает вину, если она не доказана. Ты думаешь, жрецы глупы? — Она коснулась плеча Ати и отняла руку не сразу. — Не оплакивай поражение прежде времени. Они всего лишь сказали: «возможно». Я рада, что ты выбрал жениться, хотя мог отказать. Что же до зарока… Кого и когда они возьмут, нам узнать не дано.

Она ступила на первую из циновок, что вели в покои, и обернулась. Маленькая, одетая в бездонно голубое.

— Будь осторожен в Гидане.

День отплытия выдался ветреным. Всю ночь и все утро воздух ярился, но к полудню затих, и откладывать больше не было смысла. А ведь на рассвете думали, что назначенное придется перенести. Поднимаясь по сходням, Ати смотрел вперед, но также вокруг: момент накануне дальнего плавания заставлял желать запечатления. Пусть он часто бывал в портовых окрестностях, с высоты вид на город открывался другой.