«Всё, что я когда-то умел», — объяснил Лайлин, — «теперь там». Поэтому, как будто, он стал так слаб. Поэтому не мог противиться чужой поработительной воле. «Эту, единственную, тайну она не смогла у меня вырвать». Но Ати не знал, что умел дядя при жизни, не знал, как должна была исказить это смерть, поэтому просто взял посох и поднялся наверх, еще раз взглянув на каменный саркофаг — такой торжественный, совсем непохожий на брата.

Пришло время отправиться к Меддему Зарату. И как же Ати хотел этого избежать. Но избежать было нельзя.

— Я сделаю это, — сказал бальзамировщик. На улице уже стемнело, и его дом, жуткий и днем, в сумерках белел призрачно, невыносимо. Как будто все те, кого он проводил в другой мир, оставили часть себя в потекшей от дождей побелке, скалились сквозь нее зубьями кирпичей.

Зарат встретил Ати у ворот, сам, и внутрь не провел.

— Но сделаю не так, как он хочет. Я сам выберу место. Совершил бы все здесь, но ни одна тварь посмертной стремнины не сумеет проникнуть в мой дом. Нам же нужно ее приманить. И все же защита понадобится.

— Он обещал, что сможет ее победить, — напомнил Ати.

— Ты веришь ему? После всего, что сам видел?

Бальзамировщик не постарел, казалось, даже на месяц. Так же лоснились маслом темные волосы, так же чернели глаза. Столько же тайной, собой преисполненной жизни чудилось в нем.

Ати кивнул. Синева платья Зарата в сумерках была неестественно яркой.

— Будет так, как скажете вы.

Тот в согласии, похоже, не сомневался. Да и с чего бы?

— Я выберу место и подготовлю его. Приезжай завтра вечером. С ним.

Так Ати и поступил.

Утро нового дня пролетело быстро: брат, заправлявший делами в эти два месяца, с гордостью сдавал теперь пост. Видя, как тот доволен собой, Ати не мог не улыбаться и сам. Но после обеда время замедлилось, и, вернувшись из порта, он долго бродил из комнаты в комнату, не находя места. Брался за что-то — и вскоре бросал. Все были рады ему, но сам он только считал часы до момента, когда можно станет уехать.

Добавляя суетного беспокойства, то и дело хлопали двери — что-то привозили и что-то увозили, приносили письма отцу. Кого-то из посланников Ати не узнавал, но брат, в своем стремлении все улучшить, набрал много новых людей. Надо переговорить с ними, решил Ати, но задуманное отложил.

Кажется, принесли письмо даже матери — хотя ей редко кто-то писал. Ати заметил, как взбежала по лестнице старшая девушка, держа в руках белый квадрат бумаги. Хотел уже выглянуть во двор, чтобы увидеть посланца; но и тут медлил, пока не стало поздно.

Вспоминал Ати и о грядущей свадьбе — забывшаяся ненадолго, та снова выросла впереди. Как-то там Улинат? Но, хоть далекий ее образ и отозвался чем-то приятным, взаправду о ней думать Ати не мог.

Наконец, настало время идти. Столько вопросов появилось бы у отца, узнай он! На счастье, отец был в гостях.

Подъезжая к складу, Ати гадал, не окажется ли так, что дядя снова пропал, что просто хотел попасть на их корабле в Фер-Сиальце. Но слуги погрузили ящик, и тот не был пуст.

Второй раз Ати являлся в дом с башней после темноты и, хоть бояться считал теперь лишним, холодел все равно. Куда хуже приходилось вознице. Его ссутуленные плечи и бледный лоб были Ати укором, пока они ехали по тесным улицам вверх. Как жалел тот, должно быть, что ему выпало править — и как обрадовался, когда узнал, что больше не нужен хозяину.

Ожидая, пока отворят ворота, Ати смотрел на здание впереди. В очередной раз спросил себя, какой цели служит похожая на башню надстройка, и понял, что есть вещи, которым не суждено открыться для посторонних. В понимании этом нашлось неожиданное спокойствие.

Для их путешествия Меддем Зарат приготовил большой паланкин из черного дерева. Словно чтобы охранить тайну, окна его были забраны мельчайшей решеткой, а крыша и дверцы — покрыты насечками знаков. Две пары мулов — впереди и сзади — легко понесли паланкин, когда бальзамировщик с Ати сели внутри, друг напротив друга. Ящик встал между ними, а посох — лег у стены.

Девушку, хида, Зарат с собой брать не стал, наученный прошлым опытом. Но судя по тому, как сыто сильны были его движения, поддержкой заручился сполна.

Отправляясь к нему, Ати успел-таки поговорить с дядей. Однако таким кратким был разговор через крышку ящика и так изможденно Лайлин звучал, что впору подумать: шепти не помог, все эти недели дядя боролся с проклятьем. Теперь ящик встал на полу паланкина, противоестественно тихий, и от такой тишины Ати было странней, чем от чего-то еще.

— Это — та вещь? — кивнул Зарат на посох.

— Да.

Бальзамировщик нагнулся, взял в руки, со всех сторон оглядел. Гнев прочитался на его темном лице, но еще — восхищение. Он отложил посох.

— Время уже нам познакомиться, Лайлин Кориса, — сказал Зарат ящику.

И рывком сдвинул крышку.

Сначала не произошло ничего. Только блестели в красноватом свете двух тусклых ламп цепи, которыми связал дядю Ати. Сам же Лайлин был неподвижен.

— Освободи меня, Атех, — попросил, наконец, далекий голос. — Теперь можно.

Спохватившись, тот разомкнул замки. И тогда дядя в глубине ящика пошевелился. Зазвенел металл: падали на дно цепи. Медленно, очень медленно Лайлин приподнялся. Показались плечи и покрытая тканью голова, вцепились в дерево пальцы. Долгое заточение сделало его неповоротливым, он словно учился двигаться заново.

— Сядь напротив и говори со мной, — сказал Зарат. — Пока можешь.

Дядя обернулся к нему. Хотя разве нужны были Лайлину глаза, чтобы видеть? И все же несколько долгих секунд он смотрел. Потом, всё так же молча, опустился на сидение рядом с Ати. Скрюченная фигура, ставшая за время плавания меньше. И, однако, когда дядя заговорил, Ати его не узнал.

— Знакомство происходит не так. Мое имя ты знаешь, а я твое — нет. Как тебя зовут, швец?

Куда делась жалобность тона, согбенность спины? Совсем не так держал себя дядя с Ати. Перемена настолько полная заставила замереть от неловкости. Но Зарат удивлен не был — напротив, казалось, торжествовал, — и, едва понял это, Ати перестал корить себя за подлог. Только глядел с затухающим изумлением на то, как распрямился дядя.

— Неужто племянник тебе не сказал? — Бальзамировщик подался вперед, упер локти в колени. — Мое имя Меддем Зарат.

— Зарат? — прокатил имя дядя. — «Кузнец»?

— Ты знаешь язык варази! — поразился тот. — Такой человек, и так оступился! Я буду скорбеть о тебе.

И, помолчав, добавил:

— Моя семья владела другим ремеслом, ты прав. Но я не видел их никогда, и свое выбрал сам. Тебе известно, какие принес обеты. Из-за тебя я эти обеты нарушил.

Если дядю и мучила совесть когда-то, сейчас он от сожалений был чист. А может, и вправду верил в то, что собирался сказать.

— Я здесь, чтобы это исправить.

— Нет, — качнул головой Зарат. — Ты здесь, чтобы спастись. А не чтобы платить за обман.

Лайлин, безликий под наброшенной тканью, не согласился:

— Обман? Случись все, как я хотел, ты обрезал бы нить два года назад. Все — как и должно. Почтенное погребение. Всего обмана — спасти от ее зубов мою душу.

— Нет, — улыбнулся Зарат. Страшной улыбкой. — Твой посох рассказал мне не то. Ты собирался не умереть, а воскреснуть. Убив эту тварь, чтобы не ждала тебя больше в посмертии. Оставив позади сгубившую тебя болезнь. Придумано хорошо. Жаль, не удалось.

Так вот чего на самом деле хотел дядя! Узнав, наконец, чего тот некогда добивался, Ати испытал облегчение. Ведь ожидал намного худшего.

Когда Лайлин заговорил снова, в его голосе звучала грусть.

— Что ж… Не удалось. Это правда. И теперь, — он поднял к лицу иссохшие, изувеченные руки, — эту плоть уже не воскресить. Тем ясней, что нет больше обмана.

— Важно то, что он был, — отозвался Зарат. — Я это знаю, и я тебя не прощу.

Порыв, сотворивший с дядей чудесную перемену, похоже, стал иссякать. Утомленно он прислонился к резной решетке окна и только спросил: