На нем уже шорты, что означает только одно: пока у меня были ужасные кошмары, мой педантичный, милый Миллер прибирался.

– Прошу, присаживайся, – говорит он, когда мы приходим на кухню, и отпускает меня. – Что бы ты хотела?

Опускаюсь на стул, ощущение холода под попой напоминает о том, что я без трусиков.

– Я буду то, что ты будешь.

– Ну, я буду брускетту¹². Присоединишься? – он достает из холодильника несколько контейнеров и включает гриль.

Думаю, он подразумевает с помидорами.

– Конечно, – отвечаю, положив руки на колени, чтобы он мог накрыть на стол. Я должна предложить свою помощь, но знаю, что мои попытки не оценят. Как бы то ни было, я предлагаю. Я, возможно, удивляю себя – и Миллера – и делаю это с точностью. – Я накрою на стол, – я встаю, не упуская из виду напряжение в его плечах, когда он медленно ко мне оборачивается.

– Нет, пожалуйста, позволь мне со всем разобраться, – он использует все свои обожаемые манеры в качестве извинений, чтобы только не дать мне испортить все его совершенство.

– Я бы хотела, – не обращаю внимание на его беспокойство и подхожу к шкафчикам, где, знаю, должны быть тарелки, в то время, как Миллер нехотя начинает поливать кусочки хлеба оливковым маслом. – Почему ты просто не рассказал мне про свой клуб? – спрашиваю, стремясь отвлечь его от мыслей, что его сладкая девочка может испортить его идеальный стол. Беру с полки две тарелки и подхожу обратно к столу, осторожно их расставляя.

Он насторожен, переводит взгляд с тарелок на меня, заканчивая с оливковым маслом.

– Я говорил тебе. Не люблю мешать бизнес с удовольствием.

– Значит, ты никогда не станешь разговаривать со мной о работе? – спрашиваю, подходя к ряду ящичков.

– Нет. Это утомительно, – он ставит на гриль поднос, полный хлеба, и приступает к уборке беспорядка, которого нет. – Когда я с тобой, я хочу концентрироваться только на тебе.

Я запинаюсь, беря две пары ножей и вилок.

– С этим я могу справиться, – говорю, улыбаясь едва заметно.

– Кто сказал, что у тебя есть выбор?

Моя улыбка становится шире, и я смотрю на него:

– Я и не хочу выбирать.

– Тогда это бессмысленный разговор, не согласишься ли?

– Согласна.

– Рад, что мы это выяснили, – Миллер говорит серьезно, снимая с гриля слегка поджаренный хлеб. – Будешь вино с ужином?

И снова я запинаюсь, уверенная, что неправильно его расслышала. После всего, что я ему рассказала?

– Я буду воду, – я подхожу обратно к стойке.

– С брускеттой? – говорит он с отвращением. – Нет, здесь подойдет Кьянти. В шкафчике с алкоголем есть бутылка, бокалы в шкафчике по левую руку. – Он кивает в сторону гостиной, осторожно выкладывая на тосты выжатый помидор и раскладывая их на белое блюдо.

Разложив ножи и вилки так аккуратно, как только могу, я иду к шкафчику с алкоголем, нахожу десятки бутылок вина, все расставлены в аккуратные ряды, ярлыками наружу. Не рискуя к ним прикасаться, слегка наклоняюсь и начинаю читать ярлыки, останавливаясь на каждой бутылке и не найдя ни одной с названием Кьянти. Я выпрямляюсь и хмурюсь, пробегая глазами по всем бутылкам, украшающим фасад шкафчика, замечаю, что они разбиты на группы, согласно напитку в каждой. Как раз тогда и вижу корзинку с невысокой бутылкой, а присмотревшись, вижу этикетку с названием «Кьянти». Она тоже открыта.

– Бинго, – улыбаюсь, забирая бутылку из плетеной корзинки, и открываю левый шкафчик, чтобы взять два бокала. Они все сияют, когда неестественное освещение комнаты касается хрусталя, и я несколько секунд восхищаюсь осколками света, которые бокалы перебрасывают между собой, после чего беру два и возвращаюсь обратно. – Кьянти и два бокала, – заявляю, поднимая свои находки, но тут же замираю, когда вижу, насколько мои старания накрыть идеальный стол были пустой тратой времени. Он просто перекладывает свежевыглаженные салфетки в аккуратные треугольники с левой стороны от каждого места, когда поднимает глаза на меня.

Я хмурюсь, глядя на него, но он хмурится тоже. Понятия не имею, почему. Он изучает бутылку, потом бокалы и в абсолютном раздражении подходит и забирает из моих рук. Я чертовски напугана, наблюдая за тем, как он несет все это обратно к шкафчику, кладет бутылку в корзину, а стаканы ставит в шкафчик. Я же видела этикетку. Там говорилось «Кьянти», и может, я не специалист в винах, но это точно были бокалы для вин.

Хмурюсь еще сильнее, когда вижу, как он из того же шкафчика достает другие бокалы, потом берет корзинку с вином и возвращается.

– Ты собираешься сесть? – спрашивает он, подводя меня к столу, как только касается меня.

Отвечаю ему тем, что сажусь на стул, а дальше наблюдаю, как он ставит бокалы точно с правой стороны над ножами. Потом он опускает между нами корзинку с вином. Недовольный окончательным расположением предметов, он передвигает их все, прежде чем взять бутылку вина и налить немного в мой бокал.

– Что я сделала? – спрашиваю, по-прежнему хмурясь.

– Кьянти принято оставлять в плетении, – он наливает и себе немного. – И бокалы, которые ты взяла, предназначены для белого вина.

Смотря на бокалы, теперь наполовину заполненные красным вином, хмурюсь еще сильнее.

– Это важно?

Он смотрит на меня в абсолютном шоке, немного раскрыв свой потрясающий рот.

– Да, конечно, это важно. Бокалы для красного вина шире, потому что больший доступ кислорода помогает глубже и более многогранно раскрыть привкус красного вина, – он делает глоток и задерживает вино во рту несколько секунд. Я уже почти жду, что он его выплюнет, но нет. Он глотает и продолжает. – Ширина поверхности увеличивает доступ кислорода, а глубина бокала одновременно открывает большее количество красного вина.

У меня нет слов, и я чувствую себя еще более невежественной и запуганной.

– Я знала это, – бормочу, поднимая свой бокал. – Ну и хитрая же ты задница.

Он сдерживает улыбку, и мне это известно. Хотела бы я, чтобы он дал послабление своему совершенству и чопорным манерам, которые особенно сильно проявляются за обеденным столом, и дарил мне эту сногсшибательную улыбку.

– Я хитрая задница, потому что ценю красивые вещи? – он поднимает свои идеальные брови, беря при этом идеальный бокал с идеальным вином, и делает идеально неспешный и многообещающий глоток этим идеальным ртом.

– Ценишь или зациклен на них? – произношу это слово, потому что, если и есть в Миллере Харте хоть что-то, что меня беспокоит, так это то, что он одержим и зациклен на большинстве вещей в своей жизни. И надеюсь, что одна из таких вещей я.

– Я больше склоняюсь к «ценю».

– Я больше склоняюсь к «зациклен».

Он опускает голову, веселясь.

– Ты говоришь загадками, сладкая девочка?

– Ты умеешь их отгадывать?

– Мастер, – произносит он низко, облизывая губы, заставляя меня ерзать на стуле. – Я разгадал тебя, – он указывает на меня бокалом. – И покорил тебя.

Не могу поспорить: покорил, так что я наклоняюсь и беру брускетту.

– Выглядит вкусно.

– Согласен, – говорит Миллер, беря одну для себя. Вгрызаюсь с удовлетворенным мурлыканьем, быстро замечая, что на меня снова смотрят с неодобрением. Перестаю жевать, пытаясь понять, что сделала теперь. Вскоре я выясняю. Он берет нож и вилку и до глупого медленно разрезает на кусочки, прежде чем медленно взять с вилки кусочек, и аккуратно кладет приборы. Он жует, смотря на меня, вспыхнувшую от смущения. Мне нужно взять пару уроков по этикету.

– Я тебя раздражаю? – спрашиваю, откладывая брускетту и следуя его примеру.

– Раздражаешь меня?

– Да.

– Ничего подобного, Ливи. За исключением тех моментов, когда ты бываешь немного бесшабашной, – он смотрит на меня неодобрительно, что я решаю проигнорировать. – Ты меня очаровываешь.

– Своей посредственностью? – спрашиваю тихо.

– Ты не посредственная.

– Нет, ты прав. Ты сноб… – быстро замолкаю, когда он удивленно кашляет. – Иногда, – добавляю я. Мой прекрасный мужчина под маской в основном джентльмена, за исключением моментов, когда ведет себя, как высокомерный придурок.