Я поворачиваюсь к другому монитору. Теперь я вижу, что у нее был за план. Она бежит к той комнате, в которой жил старый гепер. Пробегает мимо одного из шестов, мимо темных пятен на земле, прямо к открытому люку. Трое — двое мужчин и одна женщина — протиснулись в дверь. Они совершенно голые, видимо, лишились одежды в пылу погони. Их лица чудовищно искажены криком, который кажется мне беззвучным, но для Пепельного Июня он, вероятно, звучит оглушающе. В нескольких ярдах от них Пепельный Июнь прыгает в люк. В падении она хватается за ручку и тянет крышку вниз. Люк закрывается с громким стуком, вокруг поднимается облачко пыли. Трое преследователей падают на землю рядом, их мышцы напрягаются в попытках открыть люк.

С ужасом я замечаю, что крышка начинает подниматься — она не успела закрыть все замки. Стальной люк поднимается достаточно высоко, чтобы они смогли как следует ухватиться за него…

…и в этот момент в них врезается множество тел и отбрасывает их от люка. На земле повсюду лежат обнаженные тела, все расталкивают друг друга локтями, руки беспорядочно взлетают в воздух. Крышка вновь падает. И на этот раз, несмотря на то, что ее тянет дюжина рук, она не поднимается. Пепельный Июнь надежно заперлась.

«Беги!» — кричит кто-то в моей голове. Это мой собственный голос, и он приказывает: «Беги!» Но мои ноги словно приросли к полу, я не могу отвести глаз от мониторов, я должен убедиться, что с ней все в порядке.

«С ней все в порядке, — снова произносит мой собственный голос. — Она закрылась изнутри, они никак не смогут до нее добраться. Все это знают».

Или узнают, и очень скоро. Узнают, что не могут добраться до девственной самки гепера.

И очень скоро они кое-что вспомнят. Вспомнят, что девственный самец-гепер все еще находится в центре управления. И что этого самца, в отличие от самки, очень просто поймать.

«Беги, Джин! — снова кричит голос. На этот раз не мой, а Пепельного Июня. — Беги! Теперь у тебя есть шанс выбраться!»

Вот зачем она порезала ладонь. Вот зачем заманила их к «Знакомству». Чтобы дать мне маленькую лазейку.

«Беги, Джин!»

И я бегу.

Некоторое время коридоры пугающе спокойны. Даже на лестнице слышится только тихое бормотание, шипение вдалеке. Мне нужно спуститься на четыре этажа вниз, приблизившись к ним, добраться до первого этажа и выйти наружу.

Я встаю на первую ступеньку, и мне кажется, будто я случайно нажал какую-то кнопку… Тут же снизу доносится рев, в котором смешиваются гнев, разочарование, осознание, жажда. А за ним следует невероятная мешанина звуков: когти, зубы, шипение, царапанье, топот. И все это по стенам и лестнице движется наверх. Ко мне.

Они так близко.

Я прыгаю на следующую площадку — к ним, — и удар отдается во всем моем теле. Пепельный Июнь заставила меня поверить, что это легко. Как она, я хватаю перила левой рукой, раскручиваюсь и прыгаю вниз. Мое тело еще не успело оправиться от первого удара.

Внизу рев усиливается. Они чувствуют страх, который сочится из каждой поры моего тела. Я прыгаю на следующую площадку — осталась всего одна, — но они бегут ко мне. Сила удара едва не вышибает из меня дыхание. Я сгибаюсь пополам от боли, обхватываю себя руками. Перед глазами у меня все становится желтым, красным, черным.

Стиснув зубы, я поднимаюсь и перебрасываю свое тело на первый этаж. Перед тем как приземлиться, смотрю вниз и вижу руки с длинными ногтями, сжимающие перила, поток тел, несущихся по лестнице, горящие в темноте глаза. Ко мне будто несется поток нефти.

Я распахиваю двери слева от себя, усилием воли заставляя ноги продолжать двигаться. Направо, направо, налево, и я буду в фойе. Через двадцать секунд.

Они в десяти, в пяти секундах от меня.

Молочная кислота наполняет мои мышцы, но я несусь к выходу, не обращая внимания на то, что, согласно всем расчетам, мне не успеть. Да, именно эта фраза проносится у меня в голове: согласно всем расчетам, мне не успеть.

Я сворачиваю направо, зная, что мне осталось жить не больше пары секунд. Бегу по коридору, сил у меня не осталось, я чувствую себя тряпичной куклой и двигаюсь лишь благодаря страху, мои руки беспорядочно болтаются в воздухе.

Пять секунд спустя, поворачивая в коридор, ведущий в фойе, я все еще жив. Трудно в это поверить.

Наверное, они проскочили мимо площадки первого этажа, думая, что я по-прежнему в центре управления. Я в безопасности. Я успею…

Удар. Они пробегают сквозь двери на первом этаже, они уже бегут ко мне, гнев и жажда придают им сил. И страх. Панический страх, что они могут не успеть поймать меня, прежде чем я выбегу на солнце. Они идут за мной, как черное море, как цунами из едкой черной кислоты.

Мои ноги утопают в прохладном пушистом ковре, разостланном на полу фойе. Я поворачиваю налево. Вот. Двойные двери в тонком окаймлении дневного света. Двадцать ярдов до свободы.

Я кидаюсь к ним, не зная, как мне удается развить такую скорость — силы давно меня покинули.

Сзади доносятся безумные голоса, скрежет когтей по мрамору, стук и звуки поскальзывающихся ног.

Десять ярдов. Я тянусь вперед, к дверной ручке.

Что-то хватает меня за щиколотку.

Что-то теплое, влажное и липкое. Но достаточно плотное, чтобы удержать меня, чтобы уронить меня.

Я с грохотом падаю на пол. Воздух вылетает из моих легких.

Это Физкультурник, вернее, оставшаяся от него липкая масса. Желтый гной заливает его ноздреватое, как растаявший сыр, лицо. Он открывает почти беззубый рот (я замечаю россыпь зубов, валяющихся на ковре), чтобы зашипеть, но вместо этого получается просто булькающий звук.

Я пытаюсь отбиться, но его хватка становится только сильнее. Я вскрикиваю, пинаю его свободной ногой и попадаю ему в лицо. Моя нога тонет в липкой дряни — в какой-то момент я чувствую под своим ботинком его глаз, и меня едва не рвет, — но наконец упирается в кость. В то, что было костью, во всяком случае. Его голова не столько взрывается, сколько сползает с шеи.

Некогда об этом думать.

Я вновь на ногах, мои пальцы сжимают ручку двери, я распахиваю ее. Солнце ослепляет меня, но я не останавливаюсь. Только не сейчас, когда крики гнева и разочарования все еще раздаются за спиной. Я бегу, сощурившись, почти ничего не видя перед собой. Все, о чем я могу думать — это бежать дальше, как можно дальше от дверей. Я не останавливаюсь, даже когда понимаю, что отбежал достаточно далеко. Я коротко вскрикиваю — не знаю, от злости, или от радости, или от разочарования, или от любви, или от страха. И продолжаю кричать, пока крики не превращаются во всхлипы, пока я не падаю от усталости вниз лицом на песок. Мои кулаки сжимаются и разжимаются. Песок у меня в руках, песок у меня в носу, во рту, в горле. Тишину нарушают лишь мое рваное дыхание и сдавленные всхлипы. Мои слезы падают на песок. Песок, омытый прекрасным, убийственным, ослепительным светом солнца.

У меня не осталось сил, чувств, мыслей, но я поднимаюсь и иду к Куполу. Кости все еще ноют от пережитого на лестнице. Я осматриваю лодыжки. Опухоли нет, но важнее всего то, что на моей левой лодыжке, за которую меня схватил Физкультурник, нет порезов или царапин. Очень тихо, даже ветра не слышно. Я обхожу библиотеку по широкой дуге. Вряд ли еще кто-то из охотников попытается выйти наружу, особенно учитывая, что солнцезащитного плаща у них больше нет, но я не хочу рисковать. Кажется, оттуда доносится слабое шипение. Но и оно стихает по мере того, как я приближаюсь к Куполу.

В деревне геперов все тихо.

— Эй! — Тишина. — Эй!

Я захожу в одну из хижин. Пусто, как я и думал. Во второй тоже. Пылинки парят в луче света.

Куда бы я ни пошел, меня встречает пустота. Не видно ни одного гепера. Ни в огороде, ни под яблонями, ни на тренировочной площадке, ни в хижинах.

Они ушли, причем, судя по всему, уходили в спешке. Недоеденный завтрак остался в главной комнате: на столе валяются надкусанные ломти хлеба, стоят полупустые стаканы с молоком. Я вглядываюсь вдаль, надеясь увидеть движущиеся точки или облачко пыли. Но их нигде нет.