Господи, ее статья… Кира едва не заплакала, мгновенно забыв обо всем остальном. Драгоценные листочки так и остались в конфискованной сумке. Хоть бы эти недоумки, Мыкола с Паньком, ничего не потеряли, не выбросили. Впрочем, лучше, как всегда, исходить из худшего и смириться с окончательной потерей. Ну что ж, в памяти-то они сохранены! На память свою Кире жаловаться не приходится.

Да, можно потерять записи, дискеты, даже термостат с «Галатеей», но, пока у Киры остается голова на плечах, все это не так уж страшно и вполне поправимо.

Настроение сразу улучшилось, и Кира c улыбкой надежды выбралась из своего убежища.

Солнце, едва взойдя, взялось припекать весьма чувствительно. День обещал быть жарким.

Кира сначала побродила по сонной набережной, якобы для того чтобы полюбоваться парой-тройкой пенсионеров, уже клевавших носами над удочками, с которых безбоязненно объедали наживку бедовые обитатели бухты, а затем медленно направила стопы в сторону базара, наслаждаясь восхитительным чувством неуязвимости. В этом парике, в этих дурацких кудряшках, ее и мать родная не узнала бы! Во всяком случае, Кира не нашла ничего общего между беглой преступницей, к поимке которой призывают милицейские листовки, и легкомысленным пуделем, которого она успела увидеть в кривоватом зеркале гримерной. Да встреться ей сейчас сам Мыкола, она прошла бы мимо совершенно спокойно! Но, несмотря на эти дерзкие мысли, Кирины поджилки все же ощутимо тряслись, пока она проходила мимо милицейского «УАЗа», припаркованного у ворот рынка. Вздохнула с облегчением только тогда, когда ее закружила в своем водовороте толпа.

Базар по летнему времени закипел рано. Все прилавки под навесом уже были заняты бабками и молодайками, наперебой выхваляющими свой товар, и Кира спокойно дрейфовала по течению толпы, исподтишка высматривая, появились ли уже на своем пятачке менялы.

Впрочем, внимание ее то и дело отвлекалось съедобным изобилием, раскинувшимся вокруг, и Кира вспомнила, что у нее уже сутки крошки во рту не было. В принципе, ничего страшного: ей частенько приходилось устраивать разгрузочные дни, потому что безвылазное сидение в лаборатории давало себя знать лишними килограммами, однако сейчас Кире как никогда нужны были силы. Будь у нее деньги… но денег, понятно, ниоткуда не взялось.

По счастью, путь ее сейчас пролегал по молочным рядам, и Кира, подражая другим женщинам, там прихватывала с расстеленной марлечки комок творога, там тыкала пальцем в пробный стаканчик со сметаной. Аппетит, как водится, приходил во время еды, и ей стоило немалых усилий сохранять на лице такое же утомленно-капризное выражение, что и у всех других покупательниц, и делать вид, будто ее просто-таки тошнит от влажно-белоснежного свежайшего творога и пышной сметаны. Но, кажется, роль удавалась плохо, потому что торговки, так и евшие глазами прочих покупательниц и подобострастно выхвалявшие свой товар, при виде Киры каменели лицами и даже норовили загородить от нее все, что было разложено на прилавках. При этом звучали сердобольные советы:

– Не чипай!

– Окороти лапы!

– Ну куды, куды суесси, немытая?!

– Пойди проспись, шалашовка! – И даже: – Пойди похмелись, сердешная!

Кира недоумевала до тех пор, пока случайно не увидела свое отражение в темном стекле ларька – и чуть не рухнула, где стояла. Да… лучше бы она вчера напялила на свою бедовую головушку зеленые русалочьи косы. Те, во всяком случае, не блестели бы подобно раскрытой шкатулке с бриллиантами! Увы, скромность Кириных кудерьков оказалась обманчивой. В лучах яркого солнца парик играл всеми цветами радуги, и вид у Киры со сверкающей головой и в куцем сарафанчике оказался самый отъявленный – даже для привыкшего ко многому феодосийского базара. К тому времени, как Кира добралась до колбасного ряда – последнего барьера, отделяющего ее от меняльного пятачка, – все торговки были уже настороже и так усердно защищали свое добро от Кириных посягательств, что одна не посовестилась даже шлепнуть по руке, уточнив ситуацию:

– Тута не паперть, нечего побираться!

Впрочем, Кира уже вполне наелась, поэтому не больно-то опечалилась, а закусив тремя виноградинами, которые удалось урвать из-под самого носа какой-то невыспавшейся молодайки, она почувствовала себя вполне бодро. Теперь предстояло внутренне собраться, чтобы достойно повести разговор с менялами.

Кира задумчиво свела брови, не в силах решить, на какой сумме остановиться, когда здешние разбойники начнут сбавлять цену. Потом, решив сориентироваться на местности, двинулась туда, где уже блестели в солнечных лучах стриженные под нулевку затылки трех «качков», как вдруг…

Вдруг словно волна прошла по базару. Людское море заколыхалось, что вода в бухте. Несколько сине-голубых фигур напористо завиляли меж рядов, подобно проворным скумбриям, и у Киры ослабли коленки, когда она увидела своих будущих бизнес-партнеров со всех сторон окруженными милицией.

Народ мигом сгрудился вокруг, стеной заслонив от Киры происходящее, и хотя ростом ее бог не обидел, все время находился кто-нибудь еще выше, так что она лишена была возможности наблюдать само действо, увидев только его результат: голый и пустой меняльный пятачок.

Голый, будто колено или лысина. Пустой, словно сердце, лишенное всякой надежды…

Толпа вокруг все еще бурлила, переживая, и Кира без труда установила причину свершившегося. Оказывается, устав жить на ту мелочь, которую давала спекуляция валютой, менялы вчера пустили в рыночный оборот десяток или два пятидесятигривенных, которые они изготовили на цветном ксероксе. Всем было известно, что с купонами, ходившими по Украине ранее, такие фокусы проделывались сплошь да рядом и совершенно безнаказанно. Однако те ведь не имели вообще никаких степеней защиты – в отличие от гривен. Фальшивомонетчиков вычислили мгновенно – к общему удовольствию завсегдатаев базара. И Кире понадобилась вся выдержка, чтобы не единый мускул ее лица не выразил горького сожаления по поводу столь несвоевременно проведенной операции.

«Не могли они через час появиться, что ли! – проклинала она расторопных милиционеров. – Хотя бы через полчаса!»

Конечно, это были не единственные менялы в Феодосии, все понятно, их надо было только пойти поискать, однако разочарование, усталость и нечеловеческое напряжение последнего дня навалились на Киру враз – и совершенно обессилили ее. Как-то вдруг все потеряло цену, кроме одного: дикого желания лечь прямо здесь, на пятачке, – и уснуть. А проснуться желательно дома.

Слипающимися глазами Кира вяло следила за молодой мамой, у которой пятилетний отпрыск выпросил полузеленый персик, а в ответ на ее сетования: мол, теперь непременно разболится животик – ребенок оптимистично отвечал, что персик нужен ему не для еды.

– Я буду жуть и плють! – восклицал он, азартно блестя шоколадными глазами. – Жуть и плють!

«Это моя жизнь жуть и плють», – устало подумала Кира, и новый приступ зевоты едва не разорвал ей рот, как у Гуинплена.

– Скучаем, барышня? – окликнул ее кто-то рядом, и Кира, как в замедленном кадре повернув голову, еще раз зевнула, да так, что слезы покатились из глаз.

– Да брось ты! – сказал высокий загорелый парень лет тридцати, с выгоревшими до льняной белизны волосами и сверкающей улыбкой. – Не плачь, не стоят они того! Это были очень плохие мальчики, с такими дружить опасно.

До Киры дошло, что незнакомец принял ее за подружку одного из арестованных менял, которая оплакивает своего приятеля. Она высокомерно вскинула брови, отметая оскорбительную нелепость этого предположения, и собралась гордо удалиться, как вдруг ее осенило. А что, если перед ней подельник задержанных, который и поможет ей решить все проблемы?

Она опасливо взглянула в улыбчивые зеленые глаза и пробормотала:

– Да нет, у меня к ним был деловой интерес.

– Ченч? – догадался зеленоглазый. – Ну, это не проблема, других найдешь.

– Ченч, да не совсем, – осторожно уточнила Кира. – Хотела кое-что продать…