Случайность?.. Сколько их уже обрушивалось в последнее время на Киру – но все они, как правило, были тщательно организованы: листовки по всему Крыму, паспорт, «потерянный» в автобусе с бедолагами-челноками…
– Ох, – тихо сказала Кира. – Ох, боже мой…
– Эй, ты что? – сквозь серый туман, затянувший все вокруг, вдруг пробился чей-то встревоженный голос. – Тебе плохо?
Это Максим. Это его голос. А что-то теплое, стиснувшее ледяные Кирины пальцы, – это его рука… И тут Кира ощутила, что серая пелена начала редеть. Зеленые глаза пристально взглянули в ее глаза – и вдруг расплылись в подступивших слезах.
– О господи, Максим! – беспомощно всхлипнула Кира. – Ты представляешь?! Да ведь те двое, кто грабил челноков в автобусе Феодосия – Симферополь, уехали потом на серой «Волге», мне сказал в Коктебеле этот Полторацкий. А ведь именно серая «Волга» нас сегодня дважды обошла. И сразу в Тамбове объявился Фридунский! Ты понимаешь, что это значит?!
Максим молчал так долго, что Кира нетерпеливым жестом вытерла наконец глаза и уставилась на него. И почувствовала себя страшно усталой, увидев, что он извиняюще улыбается:
– К сожалению, нет.
Кира опустила голову и сидела так некоторое время, разглядывая кубики льда, которые медленно таяли в пузырящемся спрайте.
– Вот и я не понимаю, – сообщила она наконец. – Не понимаю: то ли я сошла с ума, то ли весь мир вокруг меня.
Какое-то время Максим придирчиво разглядывал ее, потом с явным облегчением изрек:
– Нет, на сумасшедшую ты не похожа. А вот что касается остатнего мира… Может быть, поостережемся ставить диагноз до тех пор, пока ты мне все толком не расскажешь?
Кира вскинула на него глаза, и, когда смысл его слов дошел наконец до нее, слезы снова выступили на ее глазах. Но на сей раз это были слезы облегчения.
– Ой, не могу! – беспомощно простонал Максим. – Ну какая же ты плакса, оказывается! Давай-ка высуши глаза, пока идем в машину. Тебе ведь все равно, где рассказывать, правда? А мне за рулем всегда лучше думается. К тому же есть у меня такое предчувствие, что нам надо в лепешку разбиться, а успеть нынче к вечеру в Нижний!
Следующий час, а может быть, и больше, Кира только и делала, что говорила, не переводя дыхания. Сначала немножко мешало то, что она не видела перед собой глаз Максима: переглядки в зеркальце заднего вида кончились, он посадил Киру рядом с собой на переднее сиденье и как уставился на дорогу, так почти и не смотрел в сторону.
Кире тоже пришлось глядеть вперед – и странное дело: чем стремительнее летело под колеса шоссе, тем быстрее находились слова для описания причуд Судьбы, которая решила поставить над ней некий несусветный эксперимент. Иногда Кира замолкала, мимолетно отмечая, с какой страшной скоростью они мчатся, – кто бы мог подумать, что зачуханный «москвичок» способен на такое! – и снова говорила, говорила, говорила, задавая старые и новые вопросы – и опять, опять не находя ответа на главный: кто и почему убил Алку?
– Понимаешь, я сначала решила, что это как-то связано с моей работой. Но это плохой детектив, если так. В этом случае, по закону жанра, мертвой на Карадаге должна лежать я!
– Ой, нет! – перебил Максим с преувеличенным испугом. – Это уж какая-то охота на женщин получается. На красивых женщин! Хватит с нас трупов, знаешь ли.
– Но ведь Алка, по сути дела, играла только административную роль, – упрямо продолжала Кира. – Это ее надо было выводить из игры косвенно, а меня – впрямую. Это я должна быть убита!
– А ты разве не убита? – поинтересовался Максим так изумленно, что Кира даже поперхнулась:
– То есть… как?
– Обыкновенно. К Алке твоей мы еще вернемся, а пока поговорим именно о тебе. Заметь – сделано все, чтобы тебя вывести из игры. Кроме буквального убийства – что правда, то правда. Но прикинь: если бы «наипершего и наилепшего» Мыколу Кобылянского не одолели бесы похоти и он не поволок тебя в беседку, ты до сих пор сидела бы в коктебельском «обезьяннике». И очень сомневаюсь, что скоро вышла бы оттуда! Пожалуй, не в понедельник. А может быть, и не во вторник. Нашлась бы пара таких Ирочек и Владиков, как наши знакомые, – и все, пиши пропало, злодейская грабительница челноков!
– Но в понедельник они связались бы с Глыбиным!.. – запальчиво воскликнула Кира – и осеклась, потому что Максим наконец оторвался от дороги и бросил на нее косой насмешливый взгляд:
– Да? И что? Этот звонок вообще затянул бы у тебя на горле петлю, учитывая новости, которые я тебе утром сообщил!
– Так, значит, это все правда? – чужим голосом спросила Кира. – А я-то думала… Я надеялась…
– Нет, Кира, правда. Все правда! – холодно кивнул Максим. – Моему приятелю можно верить на все сто, да и я, знаешь, стараюсь судьбами человеческими не шутить – если в этом, конечно, нет производственной необходимости.
– Но я ведь здесь совершенно ни при чем! – Кира с мольбой стиснула руки. – Ты мне веришь?!
– Пока – да, – осторожно ответил Максим. – Я ведь видел, что с тобой сделалось, когда я про эти милицейско-алмазные разработки ляпнул. С твоими глазами притворяться – пустое дело! Вообще, знаешь, я заметил: светлоглазым ужасно трудно врать. В этом смысле иметь карие и черные глаза куда выгоднее.
Кира задумчиво кивнула, вспоминая, как сияли его светлые глаза навстречу ее доверчивому взгляду. Что же, получается, они говорили правду, эти глаза?..
Она украдкой ущипнула себя за ногу, чтобы разрушить сладостные путы, которые так несвоевременно начали овладевать ее телом, и снова уставилась мрачным взором на дисциплинирующую дорогу.
– Похоже, глыбинская история тут тоже ни при чем, – проговорил Максим, не дожидаясь, пока Кира сама восстановит прерванную нить своих размышлений. – А может быть, и в самом деле – вся отгадка в твоей работе? Этот капитан сказал – ты доктор наук. Правда, что ли? Какая-нибудь оборонка?
– Ой, боже! – Кира весело рассмеялась. – Я доктор медицинских наук. Микрохирург-офтальмолог.
Некоторое время он молчал, потом сказал нерешительно:
– Извини, конечно, но, по-моему, это тоже бред. Ну что ты такое могла там наоткрывать, чтобы тебя стоило убивать?!
– Hичего, – согласилась Кира. – Вот Нобелевская премия – это да, на это я согласна. К тому же, если меня убьют, выращивать глаза будет просто больше некому… Ну разве в этом есть смысл?
Дорога малость притормозила, и Максим получил возможность повернуться к Кире.
– Да, да, вот именно, – улыбнулась она, глядя в его совершенно обалдевшее лицо. – Ты не ослышался. Езжай, езжай! Я попытаюсь объяснить, только ты не обижайся, если чего-то не поймешь. Чем дольше, кстати, буду рассказывать, тем меньше поймешь. Так что я в двух словах. Когда человек слепнет или теряет глаз или этот глаз ампутируют, все нервные окончания вокруг бывшего глаза не умирают. Они как бы засыхают… ну вроде большой ветки, с которой отломили маленькую веточку. Но приходилось ли тебе говорить с людьми, у которых ампутировали руку или ногу?
– Да, – выпалил Максим. – Я понимаю, что ты имеешь в виду. Такие люди уверяют, что чувствуют свои утраченные конечности: они даже болят иногда!
– Вот именно, – кивнула Кира. – Так же и внезапно ослепшие видят во сне утраченными глазами, а наяву ощущают в них боль, резь, зуд, как если бы глаза у них оставались прежними. И вот я придумала одну штуку… я вывела такую культуру, говоря примитивно, которая, будучи вживлена в глаз, активизирует память этих нервных окончаний. Причем настолько, что те больше не могут оставаться в бездействии. Они просыпаются, они жаждут бурной деятельности, а деятельность для них – это зрение. И я заставляю их просто-таки с ума сходить, хвататься за любой шанс, чтобы восстановить свои силы и способности. А тут перед ними моя культура. И они буквально вцепляются в нее, как истосковавшийся по творчеству скульптор – в глину. Я ее так и называю про себя, эту культуру: «Галатея». Помнишь статую, которую изваял Пигмалион и оживил силой своей любви? Здесь все почти так же. Каждое нервное окончание накачивает мою «Галатею» своей информацией и требует подчиниться. То есть ее, бедняжку, рвут на части, лупят в хвост и в гриву. И отторгнуться от глаза она уже не может, потому что хочет жить, и успокоиться ей не дают. Вот и приходится бедняжечке подчиняться. А знаешь, как это бывает: пойдешь на одну уступку – приходится потом идти и на другую, и на третью, и на сто третью. Так и моя «Галатея»: делает, делает, делает, что от нее требуют… А требуют от нее ни больше ни меньше как превратиться в глаз. Нормальный глаз с радужной оболочкой, зрачком… и умением видеть.
