Но если в эпоху Эллады и Древнего Рима зрители, располагаясь на ступенях вокруг овальной арены, наблюдали со своих мест за захватывающим зрелищем, то у местных вандалов все обстояло по-другому.

Зрителей как таковых здесь не было. Каждый из присутствующих являлся и очевидцем, и непосредственным участником действа. Не для того все это затеяно, чтобы чеченский люд, сидя в зрительном зале, лузгал семечки, лениво посматривая на диковинное зрелище.

На НП появился Рейндж, которого Бушмин призвал к себе, воспользовавшись портативной рацией.

— Ни фига себе! — ахнул Мокрушин. — Что это еще за сборище?! Прикинь, сколько их здесь собралось!

— Где-то под тысячу уже будет, — свистящим шепотом проговорил Бушмин. — Но это не все, видишь, к ним еще публика подтягивается...

Он передал Мокрушину ночной бинокль, хотя в принципе освещения вполне достаточно, нохчи — вот они, рядышком, а потому можно обойтись и без оптики.

События на площади тем временем разворачивались по своему зловещему сценарию.

Основные события, судя по всему, происходили в центральной части Минутки, где собралась толпа вооруженных людей — сотни в полторы чеченцев.

Остальные же расположились по периметру площади, представляющей собой развязку автомобильных дорог. Скорее всего чечены опасались внезапного артналета, а потому жались к каменным коробкам домов, где в случае опасности можно было найти укрытие. Федералы и сейчас вели по позициям боевиков беспокоящий огонь, но он был редким и неприцельным, а потому особой угрозы не представлял.

Те, что посмелее, по одному или небольшими группами перемещались к центру Минутки, туда, где в землю было вкопано несколько столбов.

— Что это они там соорудили? — процедил сквозь зубы Мокрушин, всматриваясь в линзы бинокля. — На виселицы вообще-то не похоже... Нет перекладины... Так... К одному столбу уже кого-то пришпилили...

— Полагаю, что прошлой ночью, — шепотом сказал Бушмин. — «Черный» сказал, что «чехи» вторую ночь веселятся.

— Постой-ка... По-моему... Вот же твари!

— Вначале обезглавили, — просипел Бушмин. — А потом прикрутили туловище к столбу. Или наоборот... Дьявол их побери!

— Ага... Вижу еще кое-что... Какого-то мужика поволокли! Кажись, это кто-то из «полосатых»... Что будем делать, Кондор? Ты уже вызвал «ангелочков»?

— Минут через пятнадцать будут здесь. А что делать... Думаю вот, но пока не решил.

— Может, и не «полосатый», — сказал Мокрушин, возвращая бинокль.

— Может, и тот, другой, не из наших. У них тут хватает и заложников, и пленных... А тех четверых, кого на пленке показывали, наверняка держат в бункере Исмаилова.

— Даже не знаю, Рейндж, что мы можем сделать...

Бушмин вскинул к глазам бинокль. Пока он обменивался с Мокрушиным репликами, чеченцы успели казнить свою жертву. Толпа на какие-то мгновения расступилась, поэтому было видно, как двое поволокли обезглавленное тело к столбу, а затем, очевидно проволокой, прикрутили. Третий какое-то время держал над собой отрезанную голову, пока его соплеменники с воем и улюлюканьем пускали в небо дымные очереди из автоматов, потом бросил ее к ногам прикрученного к столбу мертвеца.

— Что? — тревожным шепотом спросил Мокрушин. — Не вижу! Этого тоже кончили?

— Да, и его тоже...

У Бушмина аж скулы сводило от ненависти.

— Рейндж, эти подонки отрезали ему голову. А теперь вот распяли!

— Надо что-то делать, — прохрипел Мокрушин. — Мы не можем так это оставить!

— Я думаю, Рейндж. Пытаюсь что-нибудь придумать.

Тут раздался приглушенный голос Авиатора:

— Подлетное время — десять минут.

Два десятка бойцов ГРУ... И судьбы их в данный момент зависели от решения, которое примет командир. Да еще от воли случая. Все понимали: рядом происходит нечто чудовищное, нечто такое, что противоречит не только человеческой природе, но и самим законам бытия.

Хотя бойцы эти и сами были далеко не ангелы, но стерпеть такое...

— Что там? — адресуясь скорее к самому себе, спросил Мокрушин. — Какую мразь еще решили сотворить?

Толпа в центре площади вроде как распалась, рассыпалась на отдельные фрагменты. Но уже спустя короткое время на площади образовалось нечто похожее на окружность радиусом метров в двадцать пять или тридцать; и закрутилось оно, это чертово колесо, вокруг лобного места, где нохчи только что совершили человеческое жертвоприношение.

— Я не врубаюсь, Кондор, — вновь подал голос Мокрушин. — У них что, в массовом порядке крыша набекрень съехала?

— Хуже, Рейндж. Все гораздо хуже.

— Что это... Что такое?

Опять подал голос Авиатор:

— Самолеты будут через девять минут.

Бушмин облизал пересохшие губы.

— Это танец, Рейндж. Ритуальный чеченский танец «зикр».

Они несколько секунд молчали. Оба думали сейчас об одном и том же. О том, какая это чертовски запредельная штука — нынешняя война. И, увы, исход ее далеко не ясен. Никто не знает, есть ли та грань, которая отделяет победу от поражения. И есть ли такой населенный пункт, или городской квартал, или даже отдельное строение, от исхода сражения за которое может зависеть исход всей кампании? И какому именно эпизоду суждено стать в этой войне ключевым? Не этому ли действу, что разворачивается прямо у них на глазах, сатанинскому ритуалу, от которого пытаются подзарядиться черной, бесовской энергией люди, перешагнувшие черту человечности.

— Этих двух надо снять со столбов, Рейндж, — нарушил Андрей молчание.

— Сделаю. А по бункеру пусть работает Череп.

— Добро. Возьмешь Сабаса и тех двух бойцов, что караулят возле машин, они в гражданке...

— Командир, осталось восемь минут, — вклинился Авиатор. — «Ангелы» просят уточнить целеуказания.

— Одну секунду... Значит, так, Рейндж...

Он на мгновение запнулся, представив себе всю абсурдность того, что они намереваются в скором времени сделать. Только на площади и в ее окрестностях собралось более тысячи чеченов и наемников, а в его распоряжении всего лишь горстка людей да еще «полночные ангелы», которые уже на подлете...

— Первое звено отработает по периметру площади...

— Теряем время!