Но и военные тоже не были слепцами. Сегодня они заполнили почти всю приемную. Офицеры всех рангов собрались перед Железным Троном, дабы продемонстрировать, что армия и императрица, как и раньше, готовы поддержать друг друга. Головы и плечи офицеров покрывал иней, но они мужественно делали вид, что не замечают холода. Военные показывали, что защитят императрицу от кого угодно, в том числе и от ее лордов. Это дело чести, а честь в армии до сих пор еще значила больше, чем политика.
Церковников в зале было не меньше, чем военных. Служители церкви Христа-Воителя стояли бок о бок с офицерами, усердно делая вид, что не замечают их. У церковников были бледные, гладко выбритые лица и горящие глаза истинных фанатиков. Это были одновременно воины и священники, воинствующие адепты самой кровожадной в Империи религии, с детства впитавшие ее заповеди. Императрице они кланялись лишь в случае крайней необходимости. Одним из основных символов их веры было насильственное крещение, пусть даже на деле это означало убийство всех, кого предполагалось обратить. А еще церковь проповедовала, что сильный всегда прав, и на деле подтверждала эту заповедь. В Империи были и другие религии, но их представители вели себя тише воды ниже травы, стараясь не попасться на глаза всемогущим воителям.
Генерал Шу Беккет внимательно разглядывал ряды священников, даже и не пытаясь скрыть своего к ним интереса. Многие из них тоже разглядывали генерала, и по той же самой причине. Врага надо знать в лицо. Беккет ухмыльнулся и выпустил облако сигарного дыма прямо в лицо ближайшему священнику, благо стояли они рядом. Вера — это прекрасно, но сам он предпочитал хорошую тренировку. Фанатик не боится смерти и потому может позволить убить себя прежде, чем выполнит задание. Старый солдат относился к церкви Христа-Воителя весьма критически. В свое время генерал был легендарным бойцом, и, хотя сейчас дни его близились к закату, никто не рискнул бы выступить против него, не составив предварительно завещания.
Роста генерал был среднего, но необъятных размеров живот заставлял его казаться почти низеньким. Даже выкованные на заказ доспехи с трудом вмещали могучее тело Беккета, но ему было на это глубоко наплевать. Он много лет провел в походе и считал, что заслужил свое право на сибаритство. Огромный военный опыт и стратегический ум генерала позволяли ему удерживать свои позиции, хотя он давно уже не мог больше принимать участие в сражениях. Он был признанным стратегом и прирожденным спорщиком. Генералу почти всегда удавалось настоять на своем — даже когда императрице попадала вожжа под мантию и все остальные в панике прятались в укрытие. Лайонстон постоянно порывалась разжаловать непокорного генерала, вечно говорившего то, чего она не хотела слышать, причем в самый неподходящий момент. Но Беккет всегда умудрялся напомнить разгневанной императрице, как он нужен Империи и ей лично. Кроме того, он ее смешил. Шу Беккет постоянно курил толстые сигары, даже если это категорически запрещалось, и имел привычку пускать дым в лицо собеседнику. Многочисленные дурные привычки были предметом чрезвычайной гордости генерала. Неудивительно, что его обожали зрители голопрограмм.
Широко известен был и тот факт, что церковь негласно назначила награду за голову генерала Беккета — желательно отделенную от туловища.
Церковь Христа-Воителя вошла в такую силу после того, как Лайонстон торжественно объявила ее официальной религией Империи. Для начала Воители выловили и казнили почти всех еретиков, а потом объявили, что церковь Христа-Воителя соизволением Божьим стала столь могущественной, что не нуждается более в поддержке императрицы. Более того, это Лайонстон должна преклониться перед могуществом единственной церкви. Лайонстон это совсем не понравилось, но отступать было поздно. Она сама назначила эту религию государственной и торжественно окрестилась, так что пойти на попятный означало бы публично признаться в своей слабости. А уж церковь не преминет воспользоваться этой ошибкой. Поэтому Лайонстон предпочла промолчать. Зато она постоянно практиковала на церковниках свое остроумие и при каждой возможности стравливала их с военными. Что в последнее время стало весьма и весьма несложно.
Церковь ответила на это увеличением числа отрядов бойцов-иезуитов, а также постаралась проникнуть во все слои общества. Жертвы появились в каждой семье — кого объявили еретиком, а кто и сам вступил в ряды воинствующих братьев. В результате людям приходилось теперь угождать не одному, а сразу двум могущественным господам — императрице и церкви. Выбери не того — и при жизни окажешься в аду. Даже интересы кланов отступали перед нуждами церкви.
Это, в свою очередь, не понравилось уже Совету лордов. Сильных мира сего не интересовало, во что верят их подданные, но только пока те хранили господам верность. Сами лорды не верили ни во что, кроме собственной выгоды. Так что новое направление деятельности церкви привело аристократию в ярость. Лорды ясно давали церковникам понять, что не отступятся от своих вековых свобод. Они имеют полное право интриговать, драться на дуэлях, предаваться страстям и расправляться с врагами так, как считают нужным.
Церковники исходили из той простой предпосылки, что у каждого должна быть своя неприятная тайна. Они делали все возможное, чтобы узнать эти тайны и с их помощью покорить аристократов воле церкви. Они угрожали, шантажировали и давали взятки, чтобы заставить слуг следить за своими господами, если они хотят избежать гнева церкви. Семьи, разумеется, начали охотиться на шпионов. Те же, кто оказался меж двух огней, ходили, втянув голову в плечи, и старались сделаться как можно незаметнее. Словом, и без того нелегкая жизнь в Империи в последнее время намного усложнилась.
— А церковь-то не сидела сложа руки, — тихонько сказал Сайленс разведчице. — Эти братья-воители выглядят весьма впечатляюще. И их тут стало гораздо больше, чем до нашего отъезда.
— Сборище голубых, — фыркнула Фрост, даже не оборачиваясь, чтобы взглянуть на иезуитов. — Выглядят-то они неплохо, но не более того. Я могу съесть их всех с потрохами и даже вином запивать не стану, пожалею благородный напиток. Знаю я таких. Пока их много, они страсть какие храбрецы, а для честного боя кишка тонка. Раз они так любят своего бога, могли бы подраться со мной. Я уж помогла бы им отправиться поболтать с ним лично.
— Если вы собираетесь разговаривать в таком тоне, предупреждайте заранее, — сказал Стелмах. — Я постараюсь сделать вид, что незнаком с вами. У церкви — длинные уши, и оскорблений братья не прощают. О боже, один из них идет сюда! Постарайтесь изобразить раскаяние.
— Не имею ни малейшего понятия о том, как это делается, — уведомила его Фрост.
От группы священников действительно отделился один и не спеша направился в их сторону. Сайленс каким-то чудом умудрился сохранить бесстрастное лицо. Придворные в ужасе шарахались от священника, стараясь предоставить ему как можно больше места. Одежда воинствующего брата состояла из темно-красной рясы и такой же шапочки, а выражение лица не предвещало ничего хорошего. На самом деле этому брату было немногим больше двадцати лет, но он, как мог, старался выглядеть старше. Шею его украшало ожерелье из человеческих ушей, с пояса свисало два скальпа. Он остановился перед Сайленсом и Фрост и принялся разглядывать их с таким видом, будто видел гораздо более впечатляющие образцы человеческой породы, да и те ползали перед ним на коленях и ели пыль. На Стелмаха брат-воитель внимания не обратил. Впрочем, того это ничуть не огорчило.
— Говорят, что вы спасли нас от нечестивых нелюдей, — сказал наконец священник. — Если это и так, значит, на то была Божья воля. Оба вы — настоящие воины. Но положение вещей изменилось, и теперь все должны выбирать, на чьей они стороне. Святая церковь может простить вам ваши прегрешения, и это же может сделать Лайонстон. Вам придется выбрать и заявить о своем выборе во всеуслышание. И запомните: кто не с нами, тот против нас. А церковь знает, как поступать со своими врагами. Я понятно выразился?
