— И все же… — с сомнением пробормотал Всеслав.

Люди уверяли, что приходящие бабы просто обнажали перед старцем участок тела с какой-либо болячкой, тот макал палец в лампаду с маслом, горящую в клети, где он жил, и пальцем мазал заболевшее место крест-накрест. После чего любая хворь полностью проходила. Так, во всяком случае, рассказывали люди. И, судя по толпам паломников в деревню Вершичи, какая-то доля истины в этих историях была. К пустому колодцу, как известно, за водой не ходят.

Много было говорено о том, стоит ли насаждать христианство силой, но никто не говорил о силе чуда, несокрушимой силе подлинного чуда, которой пользовался старый афонский монах. А сила эта превосходила все, что могли предоставить немецкие вооруженные миссионеры.

— Нужно попытаться задержать пана Герхарда, Любава, — тихо снова заговорил польский рыцарь. — Вон, он идет. И конь оседлан. А твои только-только ускакали.

— Добрый день, пан Герхард, — улыбнулась Любава королевскому мечнику. — Это ваш конь такой чудесный? Как вы его достали?

— В бою, — коротко ответил пан Герхард и направился к упомянутому боевому трофею.

— Я не ошибаюсь, мы могли видеть следы вашего коня далеко отсюда в начале весны? Мы наткнулись тогда на убитых неповинных и беззащитных монахов, — продолжила Любава дрогнувшим голосом.

— Ты этого не одобряешь, девчонка самарянской веры? — холодно спросил пан Герхард, остановившись.

— А ваша истинная вера одобряет убийство? Убийство беззащитных?

— Для высшей цели — да.

— Ну и для какой же высшей цели убили тех монахов?

И пан Герхард произнес прочувствованную речь на тему о превосходстве польского народа над другими славянами и о том, что не стоит портить веру этого народа дурной закваской.

— Ну и чем же дурна закваска афонских монахов? Ну ладно я, плохо пощусь, плохо молюсь и читаю Евангелие по-славянски. Пусть. Но эти монахи так постятся, что вообще ничего не едят, молятся днем и ночью, читают Евангелие на законном греческом языке. Чем же они плохи?

Пан Герхард задумался, потом неожиданно честно ответил.

— Тем они плохи, что увлекают наших сыновей не туда, куда нужно.

— Ваши миссионеры пытаются заставить чуть ли не силой оружия ваших сыновей соблюдать верность одной женщине, — медленно, изо всех сил стараясь не сорваться, заговорила Любава. — У них ничего не получается. Ваши проповедники говорят, что этот народ безнадежно распущен, вся надежда только на следующее поколение. И вдруг появляются люди, при взгляде на которых ваши молодые парни вообще отказываются от связи с женщиной, хотя бы с одной, хотя бы в законном браке. Лишь бы быть похожими на тех чудесных людей. Какая же реакция проповедников этой земли, у которых ничего похожего и близко не получилось? Убить соперников, не так ли?

— Пан Всеслав, а ты не боишься собственной невесты? — внезапно спросил пан королевский мечник.

— Мне-то чего бояться? Я же не миссионер из Магдебурга, — ехидно ответил Всеслав. — А моя невеста только их и недолюбливает.

— То, что ты — не миссионер — это очевидно, — признал пан Герхард. — Иначе ты бы озаботился воспитанием будущей жены.

И он таки направился к своему коню.

— Какой все же конь прекрасный, — опять заговорила Любава. — У кого же вы храбро отбили этот удивительный трофей?

Пан Герхард не смог промолчать и принялся рассказывать о недавнем нападении лютичей-поморян. Любава слушала, не перебивая. Время шло. Но тут снаружи раздались голоса спутников пана мечника. Тот спохватился и повел коня к выходу из конюшни.

— Ну ладно, — тихо проговорила Любава, когда паны охотники на людей ускакали, — хоть немного, но мы их задержали.

Они со Всеславом вышли из конюшни, и встретили Творимира, расседлывавшего коня в конюшне неподалеку.

— Вы слышали новость? Во Вроцлав приехала княгиня Предслава со свитой.

***

Пан Герхард быстро доехал до деревни, но когда он, чуть впереди на белом жеребце, и два его спутника, следовавшие за своим предводителем, очутились в узком проулке между дворами с низкими скругленными загородами, как конь пана мечника перепугано встал на дыбы. К ним навстречу по проулку нагло пер здоровенный черный бык. Его, видать, пытались приспособить к сельским работам, но как только эту величественную животину принялись кусать слепни и оводы, так огромный бык легким движением мощных плеч сбросил ярмо, развернулся и потрусил к речке за деревней. Терпеть общество кровососущих тварей он был не намерен. А намерен он был улечься в воде и ждать, пока наступит вечер. И с такими намерениями, склонив рогатую голову к земле, абсолютно непослушный, бык быстро бежал навстречу пану Герхарду. Неизвестно, кто сообразил, что делать, пан мечник или его конь, но белый жеребец в мгновение ока перескочил невысокую загороду и оказался в чужом дворе. Предназначенная для защиты от вупыряк скругленная загорода для коня препятствием не была. Черный бык, заинтересовавшись, забыл даже на время о кровососущих насекомых, остановился и всунул рогатую морду между прутьями загороды. Пан Герхард, невольно опустив глаза к загороде, увидел прицепленных к ней дождевых червей и парочку ужиков, висевших по обе стороны от черной рогатой морды быка. Испуганный белый жеребец храпел и норовил пуститься вскачь, подальше от рогатого ужаса. Но тут кровососущие твари налетели на быка очередным облачком, тот сердито замычал, вынул морду из прутьев загороды и продолжил неспешный бег к реке. Конь пана Герхарда успокоился далеко не сразу, потом пришлось ждать, пока подъедут два его спутника, кони которых ускакали от быка куда подальше. И нескоро пан мечник поехал разыскивать дом деревенского старосты, который должен был ему все рассказать о жителях своей деревни. В результате, когда паны охотники с прихваченным старостой добрались до самого крайнего в деревне домика, тот был совершенно пуст.

— А ну, говори, скотина, где постоялец этого дома! — обозлено закричал пан мечник и ударил хлыстом здоровенного мужика, старосту деревни. — Развели язычество. Почему всюду черви развешаны?!

Староста валялся в ногах, суетливо обещал немедленно отовсюду убрать червей с заборов и ужей с веток деревьев, но выдавать беглого отца Афанасия такому всему христианскому и ревностному пану королевскому мечнику не собирался. Пан так сверкал глазами, так злобно смотрел вокруг, что несчастному старосте казалось, что для него вот-вот наступит конец, неминуемый и бесславный. Но пан Герхард сдержался. Вслед ему, такому ревностному, летело архиепископское отлучение от церкви тех, кто осквернил душу убийством беззащитных Божиих людей. Архиепископ польский Гаудентий рассорился из-за пришлых монахов с польским же королем Болеславом. И не стоило обострять отношения больше, чем они были обострены еще и избиением деревенских жителей.

— Кто, немедленно скажи, здесь живет?

— Наши живут, рабы Божии и твои, пане, Стах с Тэклой. Да и еще и постояльцы к ним иногда наведывались от Вроцлавского воеводы, — невнятно бубнил староста, не вставая с колен.

И пану Герхарду хватило этой малости, чтобы взять след. Он вспомнил сына Вроцлавского воеводы, слова его несдержанной невесты, и сопоставил их со сведениями, имеющимися у него в отношении беглого монаха, живущего на момент подачи сведений в деревне Вершичи. Более не обращая внимания на жалко стоящего на коленях мужика, пан королевский мечник направил своего коня обратно во Вроцлав, не оборачиваясь назад. Но если бы он обернулся, он бы увидел, с какой ненавистью смотрит ему вслед униженный им поселянин.

Однако во Вроцлаве пану Герхарду пришлось затаиться, потому что этот грод неожиданно посетила княгиня Предслава.

***

Любаву с ее новгородской охраной пригласили к княгине только вечером. И она не знала, что несколько часов в ожидании этой встречи Всеслав просидел, как в засаде, в укромном закуточке, откуда ему должно было быть слышно каждое слово, сказанное в княжеских покоях, куда разместили Предславу. Он же рос в этом замке с детства и отлично знал, где лучше незаметно подслушивать и подглядывать. Польский рыцарь сразу насторожился при упоминании о том, что мать Творимира, из лютичей по происхождению, как-то узнала то, что Любава рассказывала только княгине Предславе. Некоторая ненавязчивая слежка — и опытный разведчик Болеслава, охваченный нехорошими предчувствиями, разглядел одного из тех, кого он видел в Арконе, когда его туда посылали якобы с посольством. В свите княгини был один из вождей — не больше, не меньше — воинственных лютичей, языческих племен, находившихся сейчас далеко не в дружественных отношениях с христианским Польским королевством.