— И мне с вами, — подчеркнуто согласился Бенедикт. Они отхлебнули сверкающее вино, следя друг за другом.

Там, где другому пришлось бы ждать недели и месяцы, Бенедикт все получал немедленно, как будто имел на это право. Улыбка, несколько слов шепотом, и билеты в театр у него в руках и как по волшебству раскрываются двери фешенебельных ресторанов.

В первый вечер он отвел ее в Национальный театр, а затем на ужин в «Ле Кур де Франс», где к их столику подошел очень известный киноактер.

— Привет, Бенедикт. Мы отправляемся на яхте на прием. Не хотите ли присоединиться к нам? — Легендарные глаза обратились к Руби. — И возьмите с собой вашу очаровательную подругу.

Завтракали они под навесом на корме яхты — яйца с беконом и шампанское «Вдова Клико» — и смотрели на оживленную Темзу. Руби на приеме была единственной девушкой без мехов, а утро на реке прохладное. Бенедикт отметил про себя этот факт.

По пути домой она сидела в «бентли», подобрав под себя свои длинные ноги, по-прежнему свежая и золотая, несмотря на бессонную ночь, но под глазами появилась легкая синева.

— Не помню, когда мне было так хорошо, Бенедикт. — Она прикрыла ладошкой зевок. — Вы прекрасный спутник.

— Сегодня вечером снова? — спросил он.

— Да, пожалуйста, — прошептала она.

Спустившись в фойе «Ланкастера» вечером, она ощутила его напряжение. Он быстро пошел ей навстречу, когда она вышла из лифта, и уверенность, с какой он взял ее за руку и поцеловал в щеку, удивила ее.

Они молчали, пока он протискивался в своем «бентли» сквозь заполненные улицы. Руби сознавала, что рядом с ней, на самом близком расстоянии, находится богатство, о котором она и мечтать не смела. Она смертельно боялась. Неверное движение, даже неверное слово могут отобрать у нее это богатство. Другого такого шанса у нее не будет, и она боялась пошевелиться, почти парализованная страхом. Она знала, что решение, которое предстоит принять очень скоро, будет роковым. Надо ли изображать неприступность или ответить с той же откровенностью, с какой он поведет себя?

Она так глубоко погрузилась в эти мысли, что, когда «бентли» остановился, с удивлением подняла голову. Они стояли на газоне у роскошной квартиры.

Бенедикт обошел машину, открыл дверцу и провел ее, не протестующую, в квартиру.

Она с любопытством огляделась, узнавая некоторые произведения искусства в прихожей. Бенедикт провел ее в большую гостиную и заботливо усадил в большое, покрытое ковром кресло, которое доминировало в комнате, как трон. Неожиданно весь ее страх исчез. Она, как королева, полностью владела собой. И точно знала, что все это будет принадлежать ей.

Бенедикт стоял в центре комнаты, как проситель; он начал говорить. Она спокойно слушала, на ее лице никак не отражалось испытываемое торжество, и, когда он остановился в ожидании ее ответа, она ни секунды не колебалась.

— Да, — сказала она.

— Я буду с тобой, когда ты ему скажешь, — пообещал Бенедикт.

— Не нужно, — заверила его Руби. — Я сама справлюсь с Джонни Ленсом.

— Нет. — Бенедикт быстро подошел к ней и взял ее за руки. — Я должен быть с тобой. Обещай мне это.

И тут Руби поняла, что положение ее неуязвимо. Бенедикту она нужна не из-за физических причин — но просто потому, что она принадлежит Джонни Ленсу.

Глядя прямо в глаза Бенедикту, она решила проверить свое предположение.

— Он может вообще ничего не знать, — сказала она. — Я договорюсь с ним о разводе.

— Он должен знать обо мне! Я этого хочу, понятно?

— Понятно. — Она почувствовала уверенность.

— Договорились? — Он едва скрывал свое беспокойство.

— Да, — кивнула она. — Договорились. — И они улыбнулись друг другу: оба были довольны.

— Идем, — он почтительно провел ее в спальню, и Руби с легким возгласом восхищения остановилась на пороге.

На двуспальной кровати лежала гора сверкающих мехов всех оттенков: от мягкого розовато-желтого через беж, цвет устриц и бледный дымчато-серый к полуночно-черному.

— Выбирай! — приказал он. — Закрепим наш договор.

Она как во сне подошла к кровати, но когда она протянула руку, Бенедикт негромко сказал:

— Подожди.

Она послушно остановилась, и он подошел к ней сзади. Она чувствовала его руки у себя на шее, опустила подбородок, свесив вперед волосы, так чтобы он смог расстегнуть ее платье.

Она вышла из платья, когда оно упало на пол, и пассивно ждала, пока он расстегивал ее бюстгалтер.

— Теперь надевай, — сказал он.

В одних чулках и в туфлях на высоких каблуках она подошла к кровати и взяла первую шубку.

Когда она оглянулась, Бенедикт сидел в кресле с наголовником. Лицо его пылало, его черты казались распухшими и застывшими. Он смотрел на нее. И она поняла, что они совершают нечто вроде ритуала. Как победоносный римский полководец, он получил триумф и теперь осматривает добычу. В этом не было сексуального или физического желания, но скорее культ поклонения самому Бенедикту. Она — жрица этого культа.

И однако, понимая это, Руби не возмущалась. Скорее чувствовала легкое возбуждение от холодной языческой извращенности. Поворачиваясь, наклоняясь, меняя меха, она все время чувствовала на своем теле его взгляд. Она знала, что тело ее совершенно, и его взгляд впервые в жизни возбудил в ней физическое желание. Она почувствовала, как быстрее течет кровь, как шумит в ушах, чувствовала, как, подобно плененной птице, бьется в грудной клетке сердце, поясница ее напряглась. Ритуал был в то же время нарциссизмом, он удовлетворял ее глубокую внутреннюю эмоциональную потребность.

Примеренные вещи она бросала в центр комнаты, и скоро там уже по колено лежала груда драгоценных мехов.

Наконец она взглянула на него, плотно прижимая к обнаженному телу светло-желтое облако. Потом развела руки, распахнув шубу, приподнялась на цыпочках, мышцы ее ног и живота напряглись.

— Вот эта, — прошептала она, и он встал с кресла, взял ее в руки и положил, все еще завернутую в норку, на большую груду мехов.

Руби проснулась в двуспальной кровати возбужденная. С того времени, как она была девочкой и начинались каникулы, она не чувствовала себя лучше.

Утро было позднее, бледный солнечный свет, как на сцене, вливался квадратом в открытое окно.

Бенедикт в желтом шелковом халате стоял у кровати, глядя на нее с непостижимым выражением, которое немедленно изменилось, как только он понял, что она проснулась.

— Мой человек забрал твой багаж в «Ланкастере». Туалетные принадлежности в ванной, одежда в гардеробной.

Он осторожно сел на край кровати, поцеловал ее в лоб и в обе щеки.

— Когда будешь готова, позавтракаем. — Он продолжал смотреть на нее; было совершенно очевидно, что он ждал — она скажет нечто очень важное. Она тут же насторожилась, опасаясь совершить ошибку, ища разгадку в выражении его лица.

— Ночью тебе было так же хорошо, как мне? — спросил он.

Теплой волной ее залило понимание. Он хотел уверенности, сравнения между собой и Джонни Ленсом.

— Никогда в жизни, — она особо подчеркнула это, — я ничего подобного не испытывала.

Он, довольный, облегченно кивнул и встал.

— После завтрака поедем в город.

В это утро за рулем «бентли» сидел слуга Бенедикта Эдмунд. Когда они вышли из машины в северном конце Бонд-стрит и рука об руку пошли по тротуару, Эдмунд медленно сопровождал их в машине, не обращая внимания на движение.

Утро было прохладное, но на Руби была ее новая светло-кремовая норка, и восхищенные и завистливые взгляды прохожих радовали Бенедикта. Он хотел произвести на нее впечатление, поразить своим богатством.

— У жены человека алмазов должны быть алмазы, — неожиданно проговорил он, когда они остановились у дорогой ювелирной витрины. Руби схватила его за руку и повернулась, чтобы посмотреть на витрину.

— Боже, — рассмеялся Бенедикт, — только не здесь! — И Руби удивленно взглянула на него.