Первое время в Алте не было специальной группы взрывников. Для производства взрывов выходили только я и те из сотрудников, кто был в настроении преодолеть трудный подъем. Бак Сасаки, работавший на подъемнике, и Тед де Боер, тогда управляющий приютом, были моими постоянными спутниками. Кроме того, присоединялся кто-нибудь из лыжного патруля — Джим Шейн или Гарольд Гудро. Мы старались идти по крайней мере втроем, чтобы разделить груз.
Сасаки обычно пробивал тропу. Он обладал колоссальной выносливостью. Мы называли его вертикально лазающим Сасаки, а также другими, менее лестными именами: он лез прямо вверх, пробивая тропу в глубоком снегу, тогда как у других не хватало на это сил.
В один памятный день мы закончили подъем и начали полукилометровый спуск по хребту к Растлер-Фейс. На гребне снег под воздействием ветра стал очень плотным. Бак, который нес полный рюкзак взрывчатки, попал лыжами под выступающий край снежной доски. Лыжи уперлись. А он в позе ныряющего лебедя совершил шестиметровый прыжок и приземлился под маленькой сосенкой, причем здорово шлепнулся о плотный снег; тяжелый мешок стукнул его по шее, а голова ушла в снег. Мы же, и не думая ему помочь, стояли, наслаждаясь этим зрелищем.
Когда Сасаки высвободил наконец голову из-под снега, он столкнулся нос к носу с дикобразом, поселившимся именно у этой сосенки. У него был обычный для дикобразов близоруко-глупый вид. Выражение лица Бака было неописуемо.
Через некоторое время пришла и моя очередь. Я медленно передвигался по Лоун-Пайн с «электрической» бомбой в руке. В середине поворота переступанием снежная доска двинулась вместе со мной. Моя первая мысль была о бомбе, потому что я не хотел находиться вместе с ней в лавине. Я отбросил ее как можно дальше. Вторая мысль была о ногах. В середине поворота переступанием одна моя нога была направлена на север, другая на юг, а это — неуклюжее и болезненное положение. Люди часто ломают ноги, делая повороты переступанием. Я подпрыгнул как можно выше, исходя из предположения, что по крайней мере мои ноги останутся целыми и, возможно, доска уйдет из-под меня. Предположение оказалось правильным.
Зима Плохого Снега в 1950/51 г. предложила суровое испытание технике взрывов. Лавинщики подорвали три доски на Растлер-Фейс, а одна доска сошла сама по себе. Последняя подрывная операция, проведенная после мартовского снегопада, спустила пятую доску. Лавина распространилась далеко за свои обычные границы, захватив снег, лежавший всю зиму. В отложениях лавины были представлены все пять слоев из снежных досок. Это страшный случай лавины наивысшей силы, когда сдвигается весь снежный покров. Такая же лавина разрушила когда-то старый поселок старателей. В нашем случае мы заставили Растлер-Фейс показать всю свою силу как раз вовремя. К счастью, в это время в Алте находился Джон Херберт. Он уехал в Вашингтон, в Главное управление Лесной службы, убежденным сторонником контроля за лавинами.
Постепенно лыжники поняли, что за восхождение на Растлер следует вознаграждение. После взрыва один из них получил право съехать с Большого Растлера по свежему снегу на глазах у завидующих зрителей, расположившихся на веранде приюта. У нас появились добровольцы. Одним из наиболее постоянных была девушка из Чикаго, имя которой я забыл. Она часто бывала в Алте, любила свежий снег и хотела кататься по Большому Растлеру. Возникла моральная проблема. Можно ли допускать представителей широкой публики к участию во взрывных операциях, не говоря уже о лавинных? По этому вопросу инструкция была непреклонна. Но, с другой стороны, девушка была настойчивой, да и красивой тоже. К тому же инструкция рекомендовала поддерживать хорошие отношения с публикой.
Нашим первым объектом был мой старый личный враг Лоун-Пайн на пути к Растлер-Фейс. Я готовил электрическую цепь для запала. Девушка из Чикаго наблюдала с интересом и некоторой опаской, если я правильно понимал выражение ее лица. Вдруг она поняла, что это не игра. Будет взрыв, возможно, будет лавина, а она находится не более чем в 15 м от места взрыва. К этому времени мы уже знали, что при взрыве в снегу не образуется летящих комьев. Лучше находиться близко от взрыва в безопасной позиции, чем убегать и, быть может, попасть во вторичную лавину.
Нашим укрытием была группа деревьев. Я дал сигнал: «Приготовиться к взрыву». Команда залегла спинами к заряду с капюшонами на головах, так что взрывная волна должна была пройти поверх них. Девушка продолжала стоять, глядя на меня своими большими глазами. Я велел ей лечь. Ответа не последовало, если не считать того, что она слегка согнула колени. Не знаю, думала ли она, что я ее разыгрываю, или же действительно была парализована страхом.
Время шло, было холодно, а мне нужно было продолжать работу. Я включил взрывную машинку. Взрывная волна ударила по девушке. По Лоун-Пайн пошла лавина. Снег начал двигаться вокруг нас между деревьями. Рюкзаки, лыжи, провода и люди начали съезжать вниз по склону. Девушка проплыла мимо меня на куске снежной доски. Я поймал ее и подтянул к дереву, за которое держался; другие члены группы также прилипли к деревьям. Затем мы собрали имущество и двинулись дальше. Мы подорвали Растлер-Фейс и проехали по нему.
Девушка из Чикаго оказалась хорошей спортсменкой. В следующей подрывной операции она была готова к бою. Она восхваляла охотников за лавинами в то время, когда было еще далеко до признания нас как публикой, так и нашей собственной организацией. Это было начало политики нашего доверия к публике — мы начали позволять лыжникам видеть, что и почему происходит, даже принимать участие в работе, хотя это замедляло операцию и действовало нам на нервы. Слово «лавина» больше не было словом, которое нельзя было произносить в присутствии широкой публики.
Охота за лавинами в Алте стала общественным событием. Люди вставали пораньше, чтобы полюбоваться зрелищем с веранды приюта. Они собственными глазами видели срывающиеся со склона лавины там, где еще вчера катались на лыжах и где надеялись покататься сегодня. Нарушения границы, обозначенной «Закрыто. Лавинная опасность!», стали редкостью. Лыжники знали, что эти таблички вскоре будут сняты.
Да будет счастлива девушка из Чикаго, и пусть она долге еще катается на лыжах! Она стала предвестницей специального корпуса, который, насколько я знаю, был единственным в мире, — корпуса девушек-лавинщиц. В любом районе, подобном Алте, где распространено катание на лыжах, есть молодые девушки, убирающие комнаты, прислуживающие за обеденным столом, работающие за стойкой отеля. Они стремятся хорошо выглядеть и хорошо кататься на лыжах. В Алте они часто бывали добровольцами при проведении противолавинных работ. А нам всегда отчаянно не хватало людей для лавинного патруля.
Лавинное патрулирование — операция, которая следует за взрывами и заключается в свободном обходе всей территории в поисках небольших несошедших лавин. Это те лавины, которые лежат в ожидании неосторожного лыжника и могут быть столь же смертоносными, как и большие лавины. Патруль всегда состоял из двух человек, один из которых наблюдал за другим. Это было нашим нововведением, и теперь все следуют нашему примеру. Тогда мы обычно посылали не двух охотников за лавинами, а одного охотника и одну девушку-лавинщицу. Таким образом мы удваивали наши людские ресурсы и быстроту наших действий. Девушка должна была нести за охотником веревку и еду и все время за ним наблюдать. Если он исчезал из поля ее зрения, она вызывала спасательную команду.
Некоторые из таких пар имели тенденцию превращаться в более постоянные. Я знаю это по себе, потому что я женился на моей девушке-лавинщице Джоан Хемилл из Лонг-Айленда. Мне нравится, как сын представляет себе нашу встречу. В 9 лет он рассказывал, что я катался на лыжах по лавине, а под нею без лыж лежала Джоан. Ну, я вытащил ее и привел в хижину. Через несколько дней мы решили пожениться. (Мы действительно встретились в лавине, но поженились только через два года.)
