Джозеф посмотрел на нее долгим взглядом. Это был особый взгляд - так обычно разглядывают плохую скульптуру. Холодный, придирчивый и в то же время равнодушный... Ну да, конечно, его рукам знакомы все изгибы ее полнеющего и дряблого тела. Это уже далеко не то тело, которое он обнимал на заре их супружества, - оно изменилось, и изменилось непоправимо. Словно скульптор случайно пролил на упругую глину воды, превратив ее в бесформенную массу. Теперь сколько ни отогревай ее в руках, сколько ни пытайся выпарить влагу, прежней ей уже никогда не стать. Да и откуда взяться теплу? Ведь лето - их лето - давно прошло. Теперь безжалостная вода въелась в каждую клеточку ее тела, отяжелив груди, заставив обвиснуть кожу.
- Что-то я неважно себя чувствую, - сказала Мари и задумалась, словно пыталась понять, действительно ли это так. - Совсем неважно, - повторила она, но Джозеф ничего не ответил. Полежав еще пару минут, она приподнялась. - Давай не будем оставаться здесь еще на одну ночь, Джо.
- Городок такой живописный...
- Да, но ведь мы уже все осмотрели. - Мари встала. Она знала наперед, что он скажет. Что-нибудь веселое, бодрое и жизнерадостное - разумеется фальшивое. - Можно поехать в Патцкуэро. Это рукой подать. Тебе даже вещи паковать не придется, милый, я все беру на себя! Остановимся в отеле "Дон-Посада". Говорят, там красивейшие места...
- Здесь, - перебил ее Джозеф, - здесь красивейшие места.
- ...и все дома увиты бугенвиллией... - закончила Мари.
- Вон, - он показал на цветы на окне, - вон твоя бугенвиллия.
- ...а еще там можно порыбачить - ты же обожаешь рыбачить, - поспешно добавила Мари. - И я тоже буду рыбачить с тобой. Я научусь - правда научусь. Я так давно мечтала научиться рыбачить! Знаешь, у тарасканских индейцев раскосые глаза и они почти не говорят по-испански... А оттуда мы можем отправиться в Паракутин - это недалеко от Урвапана, там делают замечательные лаковые шкатулки. О, это будет здорово, Джо!.. Все. Я начинаю собирать вещи. Постарайся понять меня и...
- Послушай, Мари...
Джозеф окликнул ее, и она остановилась, не добежав до двери ванной комнаты.
- А? - повернулась она.
- Разве не ты говорила, что неважно себя чувствуешь?
- Ну да, я. Я и правда чувствовала... чувствую себя неважно. Но стоит только подумать об этих замечательных местах...
-Да пойми же: мы не осмотрели и десятой части этого города, - с самым резонным видом начал он. - Там, на горе, есть статуя Морелоса - я собирался ее сфотографировать. Кроме того, дома французской постройки... Ну подумай: преодолеть столько миль, ехать сюда, добираться - а потом побыть всего один день и уехать! И потом, я уже заплатил за следующую ночь...
- Мы можем сделать возврат, - поспешно заверила его Мари.
- Ну почему ты так хочешь уехать отсюда? - с притворным простодушием, словно он говорил с ребенком, спросил Джозеф. - Тебе что, не нравится этот город?
- Да нет же, городок прелестный, - ответила Мари, изобразив улыбку на совершенно бледном лице. - Такой чистенький... гм-м... зеленый.
- Ну вот и ладно, - порешил Джозеф. - Тогда остаемся еще на день. Обещаю: ты обязательно полюбишь эти места.
Мари начала что-то говорить, но замолкла.
- Что-что? - переспросил он.
-Да нет, ничего.
Она закрыла за собой дверь ванной. Было слышно, как Мари роется там в аптечке. Затем зашумела вода. Очевидно, она принимала какое-то желудочное средство.
Джозеф встал под дверью.
- Скажи... ты ведь не боишься мумий? - спросил он.
- Н-не, - промычала она.
- Значит, все из-за похорон?
- Угу.
- Имей в виду: если бы ты действительно боялась, я бы без всяких промедлений собрал чемодан - да-да, дорогая.
Он дал ей время обдумать ответ.
- Да нет, я не боюсь, - сказала Мари.
- Вот и умница, - похвалил он.
Кладбище было обнесено толстой кирпичной стеной. В каждом из четырех углов ограды застыли в порыве на своих каменных крыльях грязноватого вида купидоны. Головы их были украшены шапочками из птичьего помета, которые на лбу плавно переходили в веснушки. На руках пестрели амулеты того же происхождения. Джозеф и Мари наконец поднялись на гору, увязая в горячих солнечных лучах, словно в тягучей жиже. За их спинами по земле стелились голубые тени. Впереди маячила железная решетка кладбищенских ворот. Чтобы открыть ее, им пришлось немало потрудиться.
Прошло всего несколько дней после празднования так называемого Eli Dia de Muerte, то есть Дня мертвых, и повсюду, словно безумные волосы, развевались ленточки, обрывки ткани и блестки - на торчащих тут и там могильных плитах, на резных, отполированных поцелуями распятиях и на гробницах, издали похожих на нарядные шкатулки для драгоценностей. Невысокие холмики все как один были посыпаны гравием. На некоторых застыли в ангельских позах статуи, на других возвышались огромные - в человеческий рост - каменные надгробия, щедро увешанные все теми же ангелочками. Отдельные плиты были такими непомерно широкими, что напоминали кровати, выставленные на просушку после ночной неожиданности. Во всех четырех стенах кладбища имелись встроенные ниши с гробами, обшитыми со всех сторон мрамором. Имена умерших либо вырезались прямо на камне, либо обозначались на жестяных табличках. Кое-где сведения были снабжены дешевым портретиком, рядом с которым на гвоздике висела какая-нибудь безделушка - видимо, та самая, которую усопший больше всего любил при жизни. Здесь были серебряные брелки, серебряные ручки и ножки (а также фигурки людей целиком), серебряные чашки, серебряные собачки, серебряные церковные медальоны, просто - обрывки красных и голубых лент... Встречались и целые картинки, написанные маслом по жести: покойник при помощи ангелов возносится на небо.
Приглядевшись к могилам, Джозеф и Мари заметили на них остатки недавней фиесты Смерти. Застывшие капли воска на камнях - видимо, от праздничных свечей. Вялые орхидеи, прилипшие к молочно-белым камням, как раздавленные красные пауки - в некоторых из них, несмотря на убогость, было что-то ужасающе сексуальное. Повсюду валялись скрученные листья кактусов, прутики бамбука и тростника, мертвые плети дикого вьюна, засохшие венки из гардений и бугенвиллий... Так выглядит бальный зал после буйного веселья, когда все танцоры уже разъехались, оставив за собой покосившиеся столы, брызги конфетти, оплывшие свечи, ленты и пустые мечты...
Здесь, среди могильных плит и склепов, было тепло и тихо. В дальнем углу кладбища Джозеф и Мари увидели какого-то человека. Он был на редкость маленького роста - прямо коротышка, - довольно белокож для испанца, имел высокие скулы и носил очки с толстыми стеклами. Облик довершали черный пиджак, серые брюки без стрелок, серая шляпа и аккуратно зашнурованные ботинки. Коротышка с деловым видом расхаживал среди могил - словно что-то проверял, а может быть, следил за работой другого человека, который совсем неподалеку орудовал лопатой. При этом руки у него были засунуты в карманы, а под мышкой зажата сложенная вчетверо газета.
- Buenos diaz, senora у senor! [Добрый день, сеньора и сеньор! (исп.)] - сказал он, наконец обратив внимание на Джозефа и Мари.
- Это у вас тут las mommias? [Мумии (исп.)] - спросил Джозеф. - Скажите, они действительно существуют, или это только легенда?
- Si [Да (исп.)], существуют, - ответил мужчина. - И именно у нас. В катакомбах.
- Рог favor, - сказал Джозеф. - Yo quiero veo las mommias, si? [Будьте любезны, я хотеть видеть мумии {исп.)]
- Si, senor.
- Me Espanol es mucho estupido, es muy malo [Я говорить испанский есть много плохо (исп.)], - извинился Джозеф.
- Да нет, что вы, senor. Вы прекрасно говорите! Сюда, пожалуйста.
Он провел их между двух увешанных цветами плит к большому надгробию, спрятанному в тени ограды. Широкое и плоское, оно, как и все остальные, было посыпано гравием, а в середине его имелась узкая деревянная дверь с висячим замком. Подалась дверь со скрипом, обнаружив под собой круглый люк с винтовой лестницей, уходящей под землю.
