— Брат Анисе, один из наших, он будет одет в рясу монаха-августинца для пущего уважения. Он родом из Прованса и сможет войти в одно из местных командорств или вернуться обратно, хотя, — добавил он с немного грустной улыбкой, — наш дом утратил смысл своего существования. А теперь пойдемте!

Он провел их по насыпи, пересекавшей пруд, затем по тропинке, огибавшей заросший деревьями холм, к перекрестку двух дорог, где стояла крепкая повозка, тщательно укрытая мешковиной. Их ждал монах в черной рясе, который как будто бы беседовал с парой серых першеронов, призывая их к терпению. Монах улыбнулся подошедшим и, потрепав одну из лошадей по холке, забрался на козлы, взял в руки вожжи и замер в ожидании. Это был человек невзрачный, небольшого росточка, с острым, словно нож, лицом, с очень живыми карими круглыми глазами. Но его руки и ноги, приоткрывшиеся в момент, когда он забирался на облучок, были весьма мускулистыми, что было заметно даже под обильным волосяным покровом.

Под мешковиной, закрывавшей повозку, стоял огромный гроб, столь же высокий, как саркофаг, но без всяких украшений, за исключением деревянного креста и печати Храма — большого красного пятна.

— Наш брат Мартен — да хранит его Господь! — был очень крепкого телосложения, — объяснил брат Рауль не без лукавства. — Этим и объясняются размеры его последнего пристанища. Кроме гроба, вы, наверное, заметили ящики — в них лежат серафимы: мы их свинтили и обернули холстиной, чтобы уберечь от толчков, но официально в них содержатся перегонный аппарат, хрупкие реторты И другие инструменты, поэтому никто не удивится.

— Однако кажется странным, что тамплиер, который при жизни не должен обладать ничем, кроме ножа и пояса, отправляется в последний путь с таким имуществом, — заметил Эрве.

— Конечно, но имущество это, как вы его назвали, принадлежит Храму: его отправляют с тем, кто его использовал. Но не для того, что похоронить вместе с ним, но чтобы передать командорству, которое примет останки. В Провансе у брата Мартена есть родные, которые тоже занимаются алхимией...

Положительно, брат Рауль на все имел ответ. Он даже не считал нужным делать вид, будто сам верит в свои слова, подумал Оливье, надеясь все же, ЧТО подобное объяснение окажется достаточным. Верному хранителю, должно быть, нелегко расстаться с этим невероятным символом божественного могущества, появившимся на заре времен, расстаться с тем, что было величайшим сокровищем народа, который строил для него мраморные храмы, Тяжело было видеть, как покидает Ковчег свое скромное, но мирное святилище под прикрытием воды и деревьев — свое давнишнее прибежище. Отныне дому брата Рауля никогда не быть священным сердцем Храма. И, ощутив эту душевную муку, Оливье испытал волнение. И поэтому произнес в момент прощания:

— Мне очень жаль, прошу прощения... Старый тамплиер взглянул ему прямо в глаза.

— Спасибо... но не стоит нас жалеть. Наш дом, укрытый от людских глаз, станет убежищем для всех, кто знает сюда дорогу. Если у вас возникнет нужда...

— Мы не забудем. Ни я, ни мой друг.

Брат Анисе цокнул, подавая сигнал лошадям. Рыцари уселись рядом с ним. Вход в повозку замаскировали скрещенными ветками, словно тканью, но так, чтобы их набухшие почки не закрывали полностью доступ воздуха. Долгое путешествие началось.

Размытые зимой и недавними дождями дороги превратились в топь, и даже на древних римских дорогах, образующих более-менее приемлемую для передвижения сеть, не всегда было легко двигаться вперед. Если бы лошади везли только седоков, то они полетели бы, как птицы, но стоявший в повозке гроб замедлял ход — в день удавалось проехать не больше пяти лье. Целых три недели они добирались до Монтелимара. Все шло прекрасно — везде им встречались командорства, отправлявшие их отдыхать на фермы или в амбары, принадлежащие Ордену. Каждый раз тамплиерские приемы были деликатными, вежливыми и щедрыми. Покрывший всю страну с севера на юг и с востока за запад, словно громадная паучья сеть, Храм предлагал своим сынам, пустившимся в опасный Путь по большим дорогам, доступ к владениям — этапам их пути. Ритуал, непоколебимо соблюдавшийся вечерами, давал путешественнику иллюзию того, что он вернулся в свой дом. Одним апрельским вечером они добрались до Ришранка. Погода была промозглая, хотя после Лиона климат стал более мягким...

Ришранк — крупное командорство, от которого, как и от Монтелимара на севере и Оранжа на юге, зависело множество тамплиерских домов. Это была настоящая крепость, благодаря своей прямоугольной ограде с четырьмя круглыми башнями — Ане всякого сомнения, один из самых грозных тамплиерских бастионов в долине Роны. Босеан[22], черно-белый вымпел Ордена, развевался на каждой башне, отчего создавалось впечатление, будто крепость смотрит на каждого в округе своим зорким глазом. По обычаю, днем все ворота и двери должны были быть открыты, но Ришранк этому правилу не подчинялся, хотя до ночи было еще далеко. Встав перед глубоким рвом, Оливье снял висевший на поясе рог и три раза отчетливо подал Сигнал. Только после третьего призыва между бойниц показалась голова в шлеме.

— Кто идет?

Оливье нахмурился: вопрос звучал как оскорбление, ведь на его белом плаще был ясно виден красный крест.

— Кажется, вы должны сразу это понять?

— Конечно, конечно, но мы не знаем ваших имен, а брат-командор требует, чтобы мы знали всех, с кем имеем дело, потому что к нам неоднократно пробирались те, кто выдавал себя за тамплиеров.

— Наверное, это была целая армия, раз владельцы столь могучей крепости так перепугались? — тут же откликнулся Эрве, который никогда не упускал случая подать голос.

— Все может быть! Но приказ есть приказ! Ваши имена!

— Довольно! — крикнул Оливье. — Скажи своему командору, что брат Оливье де Куртене и брат Эрве д'Ольнэ в сопровождении брата Анисе просят гостеприимства на ночь. Мы перевозим к месту назначения гроб с останками нашего брата!

Голова, наконец, исчезла, и мгновение спустя со скрипом опустился подъемный мост, сделанный из огромных брусьев, открыв решетку из частокола прутьев, которая начала подниматься. Дорога была свободна, если не считать трех сержантов в черных кольчугах, загородивших въезд во двор. Они подошли, чтобы взять под уздцы лошадей, — это тоже было совсем необычно и странно! Оливье, быстрый как молния, отстранил протянутую руку.

— Назад! — приказал он таким тоном, что никто не посмел двинуться, и въехал во двор неторопливой рысью.

За ним следовал Эрве, а за ним — повозка. Едва передвигаясь, они добрались до традиционной обители рыцарей.

Внутри обширный двор усиливал впечатление мощности, созданное внешними укреплениями. С трех сторон тянулись большие конюшни, седельная мастерская, кузница, оружейная, а в самой низкой части — стойла для лошадей и различные помещения для «братьев-мастеров»: хлебопеков, бочаров, столяров и т.п. Все усиленно трудились для своего, очевидно многолюдного, командорства: помимо нескольких сержантов, целая группа тамплиеров упражнялась в метании копья в чучела рядом с оружейной, и волна пыли поднималась из-под подков их коней.

Оливье и Эрве остановили своих лошадей перед лестницей, которая вела в жилище: на площадке только что появился командор, которого можно было узнать по жезлу и по исходившей от его облика властности.

Лицо у него было длинным и худым, почти иссохшим, под нависающими бровями светились холодным металлом глаза, глубокие морщины окаймляли растянутый в ниточку рот с презрительной складкой. Седая борода отливала желтизной, но мужчина этот, судя по всему, был лыс, потому что из-под белого колпака не выбивался ни единый волос. На нем было белое одеяние с красным крестом, которое соответствовало уставу, но рукоять и ножны свисающей с пояса шпаги блистали золотом и рубинами, что было совершенно необычно для «бедного рыцаря Христа».

Несмотря на возраст, — если ему и не было восьмидесяти, то он не дотянул до этого возраста совсем немного, — он держался чрезвычайно прямо, и поза его выражала надменность, которая сразу настраивала против него, хотя он пытался улыбаться, обнаруживая отсутствие во рту нескольких зубов. Улыбка эта совершенно не отражалась в ледяных глазах, устремленных на Оливье.