Матильда, открыв глаза, узнала гостью, нахмурилась, выпрямилась и схватилась за веретено.

— На реке, полощут белье! — хрипло отозвалась она.

— И вы поэтому плачете?

— Да не плачу я, дуреха! В моем возрасте слезы текут сами собой... А вы-то, вас что сюда привело?

— Мне надо поговорить с Жулианой... и с вами, потому что вы всегда даете хорошие советы.

— Она не вернется до вечера. Можете поговорить со мной. Надеюсь, ваши заботы связаны не с моей внучкой?

— Напротив, именно с ней. Не тревожьтесь, у нее все хорошо, она все больше нравится мадам Маргарите, которая сумела привязать ее к себе и желает ей добра... но, боюсь, долго это не продлится...

— Вы хотите сказать, что Од ей разонравится? Но почему?

— О, речь идет вовсе не о поведении Од... Скорее о... здесь никого нет? — спросила Бертрада, тревожно оглядываясь.

— Кроме кошки, нет никого, можете не волноваться.

Инстинктивно она, однако, понизила голос, а ее усталые глаза впились в лицо гостьи.

— Это так серьезно? — спросила она.

— Серьезнее, чем вы можете себе представить. Мадам Маргарита и мадам Бланка, ее кузина, позорят свой брак, изменяя мужьям с придворными дворянами...

— Что вы говорите? — пролепетала Матильда, чуть не задохнувшись...

— Чистую правду, увы! И это не просто слухи, я это видела собственными глазами!

И Бертрада, говоря шепотом, словно в исповедальне, и с тем же чувством облегчения, как если бы это было признание в совершенном ею самой тяжком грехе, потому что грех этот не давал ей жить спокойно, раскрыла свою тайну старой женщине.

— Если, к несчастью, все это раскроется, — сказала она в заключение, — гнев мужа и, возможно, нашего сира короля обрушится на всю прислугу Нельского дворца. Принц Людовик жесток, мстителен, он, несомненно, за свой стыд заставит расплатиться тех, кого посчитает свидетелями этой измены. Я уже немолода и за себя не боюсь, но может пострадать Од...

— За чужие грехи расплачиваются в любом возрасте. Я знаю о придворной жизни только то, что вы нам рассказывали во время ваших — редких! — визитов, но то, что вы мне открыли, внушает ужас! Как молодая женщина, уже королева, может совершать подобные безумства? Неужели она настолько глупа?

— Вовсе нет, ума у нее хватает. Но у нее пылкая, даже страстная натура, она хочет жить по собственному разумению и считает, что высокое положение оберегает ее от судьбы обычных христианок.

— Против дьявольских искушений нет ничего сильнее молитвы. Она что, не молится?

— Это не самое любимое ее занятие. Она предпочитает удовольствия, все удовольствия, что, видимо, кажется ей справедливым воздаянием за брак, который ее не удовлетворяет. Супруги ненавидят друг друга... Как бы там ни было, угроза, нависшая над нашими головами, не должна обрушиться на мою племянницу. Взяв ее с собой, я искренно надеялась помочь ей найти хорошего благородного мужа, который бы любил ее, холил и лелеял. И, разумеется, предложения последовали. Это естественно: она так красива!

— ...Но она всем отказала, потому что по-прежнему любит сира Оливье, этого прекрасного тамплиера, который на нее даже ни разу не взглянул. Я не удивляюсь ее отказам, было понятно, что она будет поступать именно так. Преданное сердце не отступается от своего выбора...

— Конечно, но этой опасности теперь не существует. Храм рухнул под ударами короля, рыцари, избежавшие ареста, сбежали за пределы королевства или укрылись в монастырях, которые согласились их принять. Од никогда больше не увидит Оливье де Куртене! Поэтому ей ничто не мешает вернуться в дом отца. Нужно только найти хороший предлог, чтобы вырвать ее из Нельского дворца... хотя бы на время, пока обстановка не прояснится. Возможно... у меня слишком живое воображение, но... я хочу вернуть ее к вам для спокойствия собственной души. Вам, должно быть, это доставит удовольствие? — продолжила она, любезно улыбаясь Матильде.

Эта улыбка не вызвала никакого отклика на еще более помрачневшем лице старой дамы.

— Несомненно! — вздохнула она после паузы. — Ничто не могло бы стать приятнее для меня и, понятно, для вашей сестры, но... вернуть Од домой было бы, полагаю, величайшей неосторожностью. Во-первых, из-за того, что сейчас происходит. Во-вторых... потому что сир Оливье нашел убежище в нашем доме... и по-прежнему находится здесь!

Действительно, он по-прежнему находился в доме Матье.

— Никто не подумает искать гордого рыцаря Храма среди моих каменщиков, — сказал Матье, когда привел их — его и Эрве — в свой дом в Монтрее.

Оба тамплиера полагали, что останутся здесь лишь на одну ночь, а потом двинутся дальше, к брату д'Ольнэ. Однако Оливье после всего, что произошло у парижской обители Храма, не хотел покидать столицу. Невзирая на возражения друга, твердившего, что увиденное было лишь иллюзией, которая родилась от постоянных мыслей о своем враге, Оливье упорствовал и уверял, что не мог ошибиться: он действительно видел Ронселена де Фоса, сколь бы безумным это ни казалось. Этот незнакомец был вылитой копией человека, совершившего бандитское нападение на Валькроз. Возможно, его пребывание в тюрьме Риу на деле оказалось спокойной передышкой в комфортной комнате! Или этот человек был воплощением дьявола, что доказывало и его поразительное долголетие! Но раз он в Париже, то и Оливье должен был остаться в Париже. Уже на следующий день он намеревался вернуться к обители.

— В конце концов, — говорил он, — кто может быть более незаметным, чем нищенствующий монах в своей серо-бурой рясе?

Они сидели за столом в доме Матье, и Марго разливала по тарелкам суп. Ответила ему старая Матильда:

— Вы и вправду верите, что похожи на одну из этих серых крыс, которые зачастую такие же монахи, как я — монашенка? Они лентяи, живущие на подаяние гораздо лучше, чем вы думаете, и их толстое брюхо частенько выпирает у них из-под рясы. А вы, мессир, как две капли воды схожи с рыцарем, с дворянином, чья спина никогда не согнется, чтобы попросить милостыню. Это заметно сразу, поверьте мне... и к вашему другу, кстати, это тоже относится!

— Правда, что этот облик мы приняли только для прикрытия, — заметил Эрве. — Только для того, чтобы беспрепятственно добраться до моего брата. И сейчас это для нас лучшее решение. Кстати, Мусси совсем недалеко от Парижа...

— А вы уверены, мессир, что дом брата окажет вам гостеприимство? — вмешался Матье. — В наши дни укрывать беглых тамплиеров — дело серьезное! Я слышал, что даже монастыри отказывают им в приюте, чтобы не навлечь преследований со стороны людей Ногаре. Не забудьте, что этот жуткий процесс король начал с согласия Папы...

— Мой брат — человек великодушный... по крайней мере, я на это надеюсь!

— Верно, он и в самом деле будет великодушным, если согласится принять даже не одного тамплиера, а двоих! Если позволите мне дать вам сонет: поезжайте сначала один, чтобы узнать, как там обстоят дела.

— Допустим, вы правы, и в Мусси нас не примут, но тогда мы всегда можем отправиться в Бургундию, к брату Жану де Лонгви...

— Нет, — отрезал Оливье. — Мы не знаем, сумел ли он добраться до своих родных мест. Если его там нет, нам останется только бежать за границу. А этого я не хочу, пока не узнаю, что случилось с братом Клеманом. Особенно когда в Париже объявился этот дьявол, Ронселен, который должен его сильно ненавидеть. Но с моей стороны эгоистично вовлекать тебя в эти дела...

— Ты хочешь, чтобы мы расстались?

— Это был бы мудрый поступок, — мягко сказал Матье. — Если мессир Оливье готов мне довериться, я сумею его спрятать и дать ему возможность бывать в Париже, но то, что верно для вашего брата, мессир Эрве, верно и для меня: один тамплиер — это легко, а два — уже опасно. Знайте, что вы всегда сможете повидаться со своим другом. Разумеется, соблюдая необходимые предосторожности.

— Почему вы идете на это, мэтр Матье? — спросил Оливье. — У вас семья, имущество, работа.