— Трупы, дорогой мой, трупы, которые сбрасывают в Сену, вытащив на берег из маленькой дверцы дворца: двое мужчин вчера и еще двое сегодня утром, да еще одна женщина. И выглядели они неважно!

— Вы думаете, что с ними расправились по его приказу?

— Конечно! Он убивает их, но прежде пытает, чтобы узнать, как долго ему наставляли рога! Черт возьми! Если Филипп д'Ольнэ был с его женушкой больше двух лет, будущая королева Франции — иными словами, малышка Жанна! — может оказаться дочерью любовника, а не мужа!

Ошеломленный Оливье почувствовал, как волосы на его голове встают дыбом. Хотя он никогда не видел Од в доме ее отца, — лишь когда она была совсем маленькой! — он слышал от Реми, что сестра его служит королеве Наваррской под надзором своей тетки Бертрады Эмбер. И они были очень приближены к королеве, поскольку обе женщины занимались ее гардеробом. А ведь Монту сказал, что в воду бросили пять тел, в том числе и тело женщины.

— Господи! — выдохнул он. — Этот человек, должно быть, помешался! Зачем он принялся за слуг?

— Глупый вопрос! По той причине, что он считает их сообщниками своей красотки Маргариты! Но что с вами? У вас там кто-то из близких?

— Не у меня, а у мэтра Матье! Его дочь... Од, которая была в окружении мадам Маргариты... Простите меня, я должен уйти!

Слегка кивнув, он попытался отойти, но длинная рука Монту ухватила его и задержала:

— И куда это вы собрались?

— Прошу прощения, но вас, я думаю, это не касается.

— Ошибаетесь! Все, что происходит у Сварливого, меня очень даже касается. Дело в том, что у нас в его доме кое-кто есть.

— У нас?

— Пошли! Я сейчас вам все объясню. Нам нужно держать военный совет. Пошли, говорю я! Нельзя терять времени, если дочь храброго Матье на самом деле оказалась в ловушке у Сварливого.

Во властном тоне бывшего тамплиера слышалась убежденность, и Оливье де Куртене, преодолев колебания, последовал за ним без дальнейших объяснений. Они углубились в лабиринт темных зловонных переулков — Оливье насчитал их пять! — где жили евреи до своего последнего изгнания по указу Филиппа Красивого в 1330 году[73]. Этот квартал представлял собой нагромождение облезлых домов под обветшавшими крышами. Они так сильно накренились над канавами, которые назывались улицами, что через центральный ручей, куда постоянно сбрасывали нечистоты, часто можно было дотянуться рукой до окна на противоположной стороне. Здесь было мало торговых мест, разве только две лавки старьевщиков и три кабака, служивших местом для встречи мошенников всех мастей. Их не пугала дурная репутация древнего еврейского квартала — ходили слухи, что евреи убивали христианских младенцев, чтобы съесть их, а их любимым развлечением было осквернение Святого причастия самым отвратительным образом. Они этому очень радовались. Несмотря на три церкви, увязшие в этом отравленном паштете, сюда было очень неприятно заходить днем, а ночью просто опасно. Даже для лучников, совершавших ночной обход города.

Следуя за Монту, Оливье вступил в вонючую клоаку. Он спустился по трем ступенькам в кабак с вывеской, которую невозможно было прочитать, где горели сальные свечи с сильным запахом, необходимые даже днем, поскольку узкие, низкие и грязные окна не пропускали света. Тут стояло несколько столов и лавок, где устроились с полдюжины очень подозрительных на вид людей, которые о чем-то тихо совещались с хозяином. Это был громадный мужчина с брюхом, выпирающим из блузы, настолько запятнанной, что она казалась покрытой каким-то странным узором. С красным лицом, редкими волосами неопределенного цвета, выбивавшимися с одной стороны из-под бордового колпака, прыщавым носом и глазками-буравчиками; кабатчик носил имя Леон, но он охотнее отзывался на прозвище «Ломота», полученное из-за постоянных жалоб на позвоночник, болевший по причине объемистого живота и вечной возни с винными бочками. «Ох, ломит меня, ломит», — любил он говаривать, со стоном обхватывая руками бока...

Когда вошел Монту, он двинулся к нему и приветствовал его с удивительной вежливостью. Все головы тут же повернулись к вошедшему.

— Вас ждут, мессир. Все собрались, услыхав герольда.

— Так я и думал. Со мной друг. Это соратник Матье де Монтрея, но вы его имени не узнаете, как и он ваши. Однако сегодня ночью вам предстоит драться вместе...

— Где? — спросил один из посетителей, по облику — бывший солдат.

У него сохранилась военная выправка, а под оборванной блузой можно было разглядеть кольчугу.

— В Нельском дворце. То, что мы узнали от герольда, объясняет появление трупов: запершись там, Сварливый пытает и убивает слуг, чтобы разузнать подробности поведения своей неверной супруги. У нас там Мартен ла Кай. Мой спутник сказал мне, что дочь Матье де Монтрея тоже служила этой самой супруге, даже больше, она была к пей намного ближе и находится в большей опасности, чем Мартен, который работает на кухне.

— Сколько ей лет? — спросил бывший солдат. Оливье задумался, потом неуверенно ответил:

— Думаю, около двадцати... Она была еще маленькой, когда я видел ее в последний раз. Это было до того, как король забросил сети.

Один из пьющих поднял угольно-черные брови над одним глазом — второй был закрыт повязкой — холодным как лед.

— Вы были соратником ее отца и не видели ее все это время?

В вопросе звучало явное недоверие. Монту хотел было ответить, но Оливье остановил его жестом.

— Именно тогда она поступила на службу к мадам Маргарите. Ее устроила туда тетка. Кроме того, когда она заходила домой, я отсутствовал. Этого вам достаточно?

— Будет достаточно, — отрезал Пьер де Монту. — Всем нам есть что скрывать, и наш союз держится на том, что мы не влезаем в тайны других...

— Я согласен... Но мы должны знать, как выглядит эта девушка! Хотя бы чтобы убедиться, что это не та, которая плавала в реке сегодня утром... Я был во время раздачи милостыни в аббатстве Сен-Жермен и хорошо разглядел утопленницу, когда один из монахов выловил ее... Это была молодая девушка, темноволосая, недурная собой. Глаза у нее были широко раскрыты, цвета я не разобрал, но они были глубоко посаженными...

В памяти Оливье внезапно возникла девочка — такая светловолосая, что он даже удивился. Столь же удивительными были кристально чистые глаза, которые она, несмотря на свою робость, подняла на него и густо покраснела. Нет, утренняя жертва была не похожа на Од, и он это подтвердил сразу.

— Хорошо, — заключил Монту. — Значит, сегодня ночью нужно войти в Нельский дворец.

— С ума сошел? — запротестовал кривой. — Там полно вооруженных людей! Сварливого лучше охраняют в его берлоге, чем Филиппа во дворце. Нас разрежут на куски!

— Нет, если взяться за дело умеючи. Я займусь входом. Вы отыщете другие лазейки. Когда совсем стемнеет, собираемся в харчевне Гарена... У кого душа уходит в пятки, — добавил он, — подумайте о трех вещах: мы обязаны сделать это для Матье де Монтрея, который пожертвовал всем ради Великого магистра, во-вторых, мы все в списках на очередь к палачу, даже если бы мы ничего и не делали, в-третьих, в Нельском дворце есть чем разжиться, если только не увлекаться слишком крупными вещами!

Затем он повернулся к кабатчику Ломоте:

— Дай нам хлеба, ветчины и кувшин ипокраса[74]. Мы с другом поднимемся наверх.

Пока все остальные рассаживались по своим местам, Монту получил поднос с едой и вином, а также толстую свечу, которую он отдал Оливье. Вдвоем они направились в темный угол, где располагалась крутая лестница. По ней они поднялись в чердачную комнату, занимавшую все пространство между двумя острыми углами крыши. На полу лежал толстый соломенный матрас, покрытый двумя сложенными одеялами, какие-то вещи были тщательно уложены в сундук с открытой крышкой. К удивлению Оливье, эта маленькая комнатушка была чистой и опрятной. Его удивление оказалось столь очевидным, что Пьер де Монту засмеялся: