— Нет! Сжальтесь, только не это! Я не хочу. О Господи!

Гнев ослепил Оливье; подтолкнув своего пленника, он проскочил последние ступеньки и увидел перед собой двух охранников, очень увлеченных зрелищем, за которым они подсматривали в приоткрытую дверь. Они не только ничего не слышали, но даже отставили в сторону копья, чтобы те не мешали им наблюдать за происходящим. И даже слегка толкались, настолько велико было их увлечение. Оливье и Жильда ринулись на них, как молния. В следующую секунду стражники валялись на полу с кинжалами между лопатками. Быстро выхватив свое оружие, оба мужчины вломились в большую комнату, которая служила приютом для трагической любви принцесс. Она отчасти сохраняла уютную обстановку, которую так любила Маргарита: ковры, диваны в восточном стиле с алыми подушками, расшитыми золотом, и мехами. Помещение украшали большие полки с кувшинами с водой и вазами. Тут же стояла большая курильня для благовоний, в камине конической формы, чья вершина упиралась в овальные балки свода, горел огонь. Но сейчас к одной из балок был привязан блок с пропущенной через него длинной веревкой — эта деталь явно не соответствовала интерьеру, равно как целый арсенал кусачек, железных палок и крючьев, дожидавшихся применения и разложенных на каминной доске.

В комнате было пятеро мужчин: Сварливый, в штанах и рубашке, распахнутой на тощей груди, лениво развалился на шелковых простынях кровати, с кубком вина в руке и с конфетницей, наполненной сладостями, а четверо других были палачами. Среди них металась женщина — именно она в слезах умоляла своих мучителей. Оливье, у которого захватило дух, видел только ее.

С нее уже сорвали одежду, и она стояла нагая, как Ева перед грехом, под балкой с веревкой. Двое мужчин связывали ей запястья рук, заведенных за спину, на которую спадала волна белокурых шелковистых волос. Оцепенев от страха, она держалась очень прямо, даже не пытаясь что-либо скрыть в своем восхитительном теле, однако от этой бледно-розовой плоти исходило какое-то невероятное очарование. Совершенство форм, сладостная юность нежных грудей, гибкая длина ног — эта красота была совершенна, и тамплиер, словно ослепленный молнией, понял, что никогда не сможет ее забыть...

В тот момент, когда они ворвались в спальню, Сварливый говорил:

— Пора тебе выбрать, девка! Или ты добровольно идешь ко мне, или ты сейчас узнаешь, что такое страдание...

Угроза, нависшая над бедняжкой, была дьявольски проста: достаточно было потянуть за другой конец пропущенной через шкив веревки, чтобы сначала поднялись руки, а затем и все тело, что привело бы к вывиху ключиц, разрыву суставов, нервов и сухожилий...

Шумное появление Оливье с мечом в руке заставило Од повернуть голову, и ее глаза, покрасневшие от слез, расширились от мучительной радости, ибо она по-прежнему не смела им поверить, словно ей привиделся сам Святой архангел Михаил, но архангел зачарованный, не освободившийся от своего проклятия. Ведь он всегда избегал женщин и презирал их могущество, не желал смириться перед их красотой, видел в ней лишь западню для чистоты, добровольного дара Господу... хотя и ему, конечно, приходилось смирять требования плоти в аскезе и молитве! И вот он столкнулся с божественным откровением — чудесным девическим телом и восхитительным заплаканным лицом.

Всеобщее замешательство было коротким, но его вполне хватило бы, чтобы погубить Оливье. К счастью, он был не один. Жильда, Пьер де Монту и несколько их спутников ворвались в комнату вслед за тамплиером и услышали последние слова Сварливого. Жильда бросился к нему и хотел было всадить в него кинжал, но Монту криком остановил его:

— Нет! Не убивай!

Этот крик вывел Оливье из оцепенения. Он дважды ударил мечом, и палачи рухнули к его ногам. За ними повалилась Од, потерявшая сознание... Оливье опустился перед ней на колени, не смея прикоснуться. Это заметил Монту и раздраженно прикрикнул на него:

— Чего ты ждешь, черт возьми!! Развяжи ее! Отнеси на другую постель и накрой, чем сможешь...

Оливье повиновался, действуя, как автомат. Он развязал веревку, поднял безжизненное тело. Когда руки коснулись нежной кожи девушки, его пронзила дрожь — восхитительная, но столь сильная, что на мгновение ему показалось, что он умирает. Он прижал ее к себе, подавив безумное желание убежать, унести ее подальше от этих людей, которые могли любоваться ее красотой, от этой спальни, созданной для любви и ставшей местом истязаний, от этого принца, желавшего сделать ее покорной рабой или, в случае отказа, подвергнуть пытке, чтобы насладиться ее муками... И этого принца он жаждал убить.

Положив Од на подушки, он накрыл ее шелковистой тканью, быстро убрав руки от ее тела. Однако он все же не смог устоять перед желанием погладить ее светлые, мягкие, как лен, волосы — и забыл, где он находится, что происходит вокруг...

На сей раз его вывел из транса пронзительный, дрожащий от ярости голос Сварливого.

— Ос... оставьте меня! — вопил он. — Не смейте... меня трогать! Это... это оскорбление... Вас всех четвертуют!

— Это тебя надо четвертовать, гадкий принц! — сквозь зубы ответил Монту. — Но не бойся, мы оставим тебе жизнь! Убить тебя слишком просто. Лучше ты будешь жить, видя насмешки народа, и станешь еще более жалким, чем прежде! Мы сделаем так.... чтобы люди как следует повеселились. А ну-ка, ребята! Тряханите его и свяжите, как куриную тушку! Только рот ему заткните, надоели его крики!

— Зачем оставлять его в живых? — проворчал Оливье. — Это злобное чудовище в один прекрасный день унаследует королевство.

— Вот именно! Нашим товарищам и нам самим грозит четвертование, если мы его убьем! Когда он станет королем, если доживет, конечно, то мы им займемся!

— Может, не стоит затягивать с этим, — произнес Жильда, подойдя к Од и пытаясь влить ей в рот немного вина, чтобы привести ее в чувство. — А вот ее надо поскорее отсюда унести... Господи, какая же она красивая!

— Я знаю, где живут ее родные, и доставлю ее к ним, — сухо отозвался Оливье, почувствовав какой-то странный укол в сердце при виде того, как молодой человек поит Од, — сам он, парализованный своей ожившей мечтой, об этом даже не подумал. — Сейчас мы отнесем ее вниз, в лодку.

— Займись этим сам! — приказал Монту, который связывал Сварливого, стянув его руки и ноги на спине — поза столь же неудобная, сколь гротескная, — просунув между ними, к тому же, вертел, словно это была дичь, которую собирались жарить. — Мы с товарищами поищем нашего Ла Кая и других несчастных, ожидающих пыток этого демона...

— Вам не придется долго искать, — вмешался слуга, который привел их во дворец и теперь явно наслаждался увиденным. — Я вас проведу, а потом спрячусь. Слуги из дворца получили приказ не подходить к башне, какой бы шум они оттуда ни услышали, но часовые Лувра, там, с другой стороны, могли бы заметить, что здесь происходят необычные вещи...

Прежде чем покинуть башню, сообщники Монту захватили все, что было возможно унести, не слишком нагружая себя. Школяры же присоединились к Жильда, чтобы помочь ему завернуть Од в одеяло и вынести ее на берег. Оливье, мрачно поглядывая на них, не вмешивался — он лишь собрал одежду девушки и первым стал спускаться по лестнице... Он чувствовал, что душа его заледенела, но вовсе не из-за того, что он вымок в реке. Сердце в его груди билось тяжело, причиняя ему боль...

Берег был пустынным, если не считать лодки Монту: один из школяров оставался в ней. Он склонился над мешком, выловленным из воды, и вспорол его во всю длину. Увидев Оливье, он спрыгнул ему навстречу.

— Это действительно женщина, — сказал он. — Но не молодая, и ей пришлось помучиться. Еще дышит, из нее вышло очень много воды. У меня нет ничего, что могло бы подкрепить ее...

Тогда Оливье сбросил в лодку свой груз и со всех ног бросился в башню. По дороге он толкнул, даже не извинившись, Жильда, который нес Од с блаженным видом верующего, получившего Святое причастие. Оливье схватил бутыль, к которой прежде прикладывался школяр, и столь же стремительно помчался вниз, стараясь, однако, не уронить ее.