И вдруг случилось невероятное: вооруженные мужчины с почерневшими лицами ворвались в зал, и во главе их был тот единственный, незапятнанный, которого ее сердце узнало прежде, чем увидел затуманенный взор. Потом она упала и среди последовавших событий ничего не видела, не понимала, не запомнила, кроме долгого движения сквозь длинный, бесконечный, горящий коридор, полный назойливых гримасничающих лиц, коридор, который, казалось, никогда не закончится...

До того мгновения, как коридор взорвался светом, мрачные тени развалились на куски; предметы, формы обрели четкие контуры, и она, наконец, открыла глаза. Од лежала в белой постели под зеленым пологом, но не понимала, где находится. Она попыталась приподняться, но тщетно: девушка была еще слишком слаба. Од, упав на подушку, жалобно застонала, и сразу над ней появилось лицо бабушки. Изменившееся лицо, с углубившимися морщинами, с покрасневшими от слез глазами, но обратившееся к ней с улыбкой:

— Моя крошка! Неужели ты меня видишь?

— Конечно, я вас вижу, бабушка... Где мы?

— В Пассиакуме, у бедной Бертрады! Боже мой, надо пойти предупредить остальных.

Она отошла от кровати, направилась к лестнице и позвала тех, кто был внизу. Несколько мгновений спустя все они окружили кровать Од: мать, отец и брат, а также служанка Марго. Все плакали от счастья и благодарили Господа и Деву Марию... Это был момент полного счастья — встретиться всем вместе под одной крышей, пусть даже не в доме в Монтрее, которого, надо сказать, уже не было, но в доме Бертрады, о трагической участи которой Од знала лучше, чем кто бы то ни было. Боясь, что одно упоминание об этом может вызвать новый приступ болезни, близкие старались не говорить с ней о Бертраде, но она сама завела о ней разговор. Ей хотелось поговорить об этом. Девушке казалось, что таким образом она сумеет избавиться от ужасных картин, возникающих перед ее взором. И ее рассказ потрясенные родные слушали молча, пока она не стала сокрушаться, что тело Бертрады бросили в реку, как падаль.

— ...тело той, которая должна была бы в этот час покоиться рядом со своим супругом в земле, как истинная христианка!

— Она в земле, как христианка, — заверил Матье. — Те, кто спас тебя, вытащили мешок из воды и привезли Бертраду сюда. Мы похоронили ее, как положено.

— О! Да будет благословен Бог за сострадание к ней! Но... Кто же спас меня?

— Группа школяров и бродяг, под предводительством некоего Пьера де Монту, а главное, нашего друга Оливье, — ответил Реми. — Это он привез к нам и тебя, и тело нашей дорогой тетушки.

Бледное лицо Од вспыхнуло ярким румянцем. Радость смешивалась с чувством стыда, ведь она вспомнила, что он видел ее обнаженной, выставленной напоказ этим мужланам, как публичная девка. Теперь она будет внушать ему лишь жалость и презрение. О, конечно, она была счастлива, что он явился и вырвал ее из лап Сварливого и его палачей, но, может быть, он сделал бы то же самое ради любой другой женщины, как того требовали законы рыцарства, и, скорей всего, он спас дочь Матье, а не девушку по имени Од, о которой никогда не вспоминал. Тем не менее она спросила, где он находится и нельзя ли поблагодарить его...

— Мы надеемся, что он вернется, как обещал, — произнесла старая Матильда. — Он хотел, что вполне естественно, сопровождать мессира д'Ольнэ, который очень беспокоился о своих племянниках, о супруге и детях несчастного Готье, которого посмела любить мадам Маргарита...

Маргарита! Ее имя пронзило Од, как стрела, потому что как только она его услышала, то поняла, что, поглощенная своими собственными несчастьями, она забыла о ней. В это было трудно поверить! Как это было возможно, ведь таким ужасным и таким гордым был последний ее образ, который она сохранила в своей памяти: момент, когда черная телега увозила ее от гнусной живодерни в Понтуазе. Две другие принцессы лишились чувств, но Маргарита ни разу не опустила свою красивую обритую голову, свое мертвенно-бледное лицо, по которому не текло ни одной слезы. Ее властный взгляд заставил испуганно замолчать толпу, всегда готовую глумиться над тем, чему прежде завидовала...

— Она отдала мне свой красивый белый плащ с рубиновой застежкой! — подумала Од вслух. — И велела мне сохранить его, чтобы вернуть ей, когда она вернется, но теперь у меня его нет. Он остался в наших комнатах в Нельском дворце... и я уже не смогу отдать его мадам...

— Ты действительно думаешь, что она сможет вернуться? — прошептала бабушка, взяв ее руку в свою. — Король никогда не простит ей, а супруг ее ненавидит...

— И Шато-Гайар — суровая тюрьма, — прорычал Матье, нахмурившись. — Эта крепость построена давным-давно Ричардом Английским, чтобы защищать Нормандию! Но она недолго ему принадлежала, потому что наш великий король Филипп Август отнял ее у него, но так и не привел в порядок. Сейчас это — огромные камни, тяжелые деревянные балки и железные цепи. Казематы в главной башне — сырые застенки, может быть, пригодные для жизни в летнюю жару, но смертельные зимой. Особенно те, что наверху, куда ледяные ветры залетают, как к себе домой... Нежные молодые женщины, привыкшие к удобным теплым покоям, к мягким пуховым постелям, теплым одеялам и подушкам, недолго проживут там! Особенно без огня!

— Вы знаете этот замок, батюшка?

— Я ездил в Пти-Андели три года назад, чтобы осмотреть там церковную колокольню. На постоялый двор зашли выпить лучники из замка. Они рассказали о нем...

— Боже мой! — простонала Од, ломая руки. — Значит, мадам Маргарита и мадам Бланка обречены умереть от нужды и холода?

— Похоже на то! Они совершили тяжкий грех, согласен, но остро отточенный меч на эшафоте был бы менее жестоким наказанием, чем эта медленная смерть.

— И никто не может прийти им на помощь, не правда ли?

— Только Господь. Если Он исполнит проклятие мэтра Жака до зимы, и король умрет.

— Да, но его скверный сын придет ему на смену.

— Несомненно. Однако мадам Маргарита, хочет он того или нет, станет королевой Франции. Церковь не разводит из-за супружеской измены даже короля. Нужно будет считаться с ней.

— Там, где она сейчас? О, отец, как вы можете верить в это? Он убьет ее тайком. А мне так хочется, чтобы она была жива!

— Кажется, ты ее действительно любишь?

— Да. Служить ей, украшать ее было настоящим счастьем. Она так ласково говорила «спасибо». Да, я очень привязана к ней, и мне очень тяжело от того, что с ней сделали...

Матье встал и прикоснулся губами ко лбу дочери:

— Ладно, не отчаивайся! Долг людей предугадывать деяния Господа.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ты не поймешь. Постарайся выздороветь!

Она старалась изо всех сил и, встав на ноги, настояла, чтобы первым делом ей разрешили навестить могилу Бертрады. Мать захотела пойти с ней, и Бландина отвела их туда.

Накануне Матье с сыном отправились в Шантийи. Мастер считал, что пора прибрать своих людей к рукам.

Окончив молитвы, три женщины преклонили колени перед отшельником, который благословил их у порога своей пещеры, а затем отправились дальше по дороге в Пчелиный домик. Они шли молча, испытывая удовольствие от прогулки по лесу, полному птиц, ясным солнечным днем. Од чувствовала облегчение оттого, что прикоснулась к земле, в которой покоилась тетушка, и знала теперь, что та находится под покровительством этого лохматого и дурно пахнущего старика, чей взгляд, однако, излучал столько света и сострадания... Бальзам для сердечных ран!

Однако по возвращении в Пчелиный домик только что обретенная ею душевная ясность дала трещину. Бабушка, которую они оставили в саду в тени яблони, холодно смотрела на толстого человека в коричневой бархатной шляпе, в богатом костюме из тонкого сукна того же цвета, расшитого более темным шелком. Он вышагивал перед ней взад и вперед, заложив руки за спину и произнося слова, которые они не могли разобрать. Шагая, он время от времени сгибал колени, чтобы размять их, и от этого его походка казалась такой смешной, что девушка засмеялась.