— Ах, извините! Я забыла, что тамплиеры не целуют женщин...

— Храма больше нет, Барбетта, и я больше не тамплиер.

И чтобы доказать, что он не сердится, он привлек ее к себе и несколько раз расцеловал в щеки. Вернее, чмокнул, как в детстве, причем сделал это с большим удовольствием.

— Вам придется объяснить мне, как вы узнали, что я возвращаюсь домой. Но сначала... Что отец?

— С ним все в порядке. Смотрите!

Рено действительно спешил навстречу сыну, одной рукой опираясь на трость, а другой — на руку девушки, одетой в черное, как и он сам. Девушка была так красива и белокура, что сердце Оливье на мгновение остановилось, и ему показалось, что он грезит. Это же не... этого не может быть...

И, однако, это была она, Од, которая, отпустив руку старика, остановилась, чтобы не мешать встрече отца с сыном после стольких лет разлуки. Рено сделал несколько неуверенных шагов и упал на грудь своему мальчику. На несколько мгновений они замерли в объятиях друг друга, не в силах произнести ни слова, так велико было их волнение. Наконец Рено пробормотал:

— Благословен будь Господь, который дал мне счастье снова увидеть тебя, ведь я уже потерял надежду. В его чертогах твоя мать, должно быть, радуется вместе со мной...

— Я навещу ее... как только поприветствую эту молодую особу, в реальность которой верю с трудом!

Он шел к ней, и его взгляд погружался в синеву ее глаз, такую же прозрачную, как вода в горных потоках. Желание обнять Од было почти непреодолимым. Однако Оливье совладал с собой и лишь низко склонился перед девушкой.

— Это чудо — видеть вас здесь, мадемуазель Од. Кому я этим обязан?

— Это замок чудес, сир Оливье... и я поражаюсь все больше и больше. Это Реми, мой брат, привел меня сюда после последнего испытания.

— Испытания? Не означает ли это, что вы носите траур не по отцу?

— Нет. Это траур по моей матушке, которая умерла при странных обстоятельствах. Мы с Реми остались одни на свете. И тогда он вспомнил о ваших словах о Провансе и о вашем приглашении поработать здесь.

— И он поступил правильно! Как я хочу поблагодарить его за это! Где он?

— В часовне!

Реми как раз выходил оттуда, поддерживая отца Ансельма, и приближался к ним так быстро, как только позволяла шаткая походка и отяжелевшая фигура почтенного каноника. Оба сияли, хотя Реми слегка волновался.

— Это, должно быть, несколько смело с нашей стороны, прийти к вам и остаться здесь, в то время как вас здесь еще не было, но ваш отец...

— Вас удержал, и я благодарю его за это. Хорошенькое было бы дело не дождаться меня! И куда бы вы отправились?

— О, я видел столько красивых городов и красивых церквей, где я без труда нашел бы работу...

— Ни слова больше! Сегодня вечером мы должны отпраздновать встречу! Скоро ночь, и мне не терпится, наконец, войти в дом.

Как и обещал, Оливье вошел в святое место, где покоилась его мать, для которой, по просьбе Рено, Реми собирался высечь в камне прекрасное изваяние. Он пробыл там недолго, ведь впереди у него будет достаточно времени, чтобы пообщаться с ней.

Час спустя все собрались в парадном зале вокруг стола, для которого Барбетта составила особое праздничное меню, ведь сегодня вечером отмечали окончательное возвращение того, кто снова становился наследником и одновременно обычным человеком, как и все остальные. На этот раз Оливье уже не пришлось спать в овине: он снова обрел настоящее человеческое жилье рядом с комнатой отца, и Монту поселился вместе с ним... после быстрого, но эффективного омовения в домашней бане. Оливье нашел в своих покоях одежду, которую он носил еще юношей, но с тех пор он сильно возмужал, и к ужину они с Монту явились в широких одеждах Рено.

Несмотря на двойной и недавний траур детей Матье, ужин был таким, как и положено быть провансальскому ужину, посвященному счастливому событию: сердечный и дружеский, благоухающий всеми травами гор, запахом жаркого и выпечкой Барбетты, ароматом одного из тех солнечных вин, что хранятся в подвалах, за которыми так заботливо следил Максимен. Никто не торопился выйти из-за стола: ведь столько надо было рассказать друг другу!

Прежде всего Оливье хотел узнать, что заставило Реми увезти сестру так далеко, в Прованс. Несмотря на то, что в глубине души он испытывал настоящую радость, это показалось ему бегством. Что и случилось в действительности.

Вскоре после смерти Матье и ухода Оливье Реми и Ковен пришли в Пассиакум за Жулианой и Од, заранее договорившись с канониками, которые были готовы принять семью молодого человека. Они были даже так добры, что снова дали им мулов, чтобы привезти женщин и их пожитки. Но, к несчастью, прибыв на место, они оказались в самой драматической ситуации: Гонтран Эмбер, обретший силу после смерти короля, в то самое утро с помощью двух судебных приставов завладел домом и не только не пускал вновь прибывших, но, когда те собирались войти во двор, забаррикадировался в доме и угрожал убить женщин, которых взял в заложницы.

— Он забыл лишь, — сказал Реми, — что Пчелиный домик я знаю лучше, чем он. Это случилось в тот день, когда Обен понес в лес вино и хлеб для отшельника. Когда он вернулся, то, естественно, принял нашу сторону. Он напомнил мне, что в подвале был не только внешний вход, но еще и проход в подвал его собственного дома. Там мы и прошли, чтобы захватить захватчиков с тыла. И нам пришлось-таки драться. Толстяк оказался жалким противником, но был зол, как дьявол. Пока мы сражались, он попытался бежать, взяв в заложницы сестру. Увидев это, моя мать бросилась на него, чтобы помешать ему. И он убил ее...

Видя, что глаза Од наполнились слезами, барон Рено, сидевший слева, накрыл своей рукой руку девушки, успокаивая ее:

— Но негодяй недолго радовался. Реми, только что прикончивший своего противника, проткнул его кинжалом прямо на теле своей жертвы...

Одновременно он улыбнулся молодому человеку, и Оливье понял, что отец испытывает дружеские чувства и, может быть, даже сильную привязанность к этим двум молодым людям, которым пришлось столько пережить, и не почувствовал ревности, — напротив, был счастлив. Тем временем Реми продолжал рассказ:

— Мы победили, но четыре мертвых тела истекали кровью на плитах пола, и Од была в отчаянии. С Ковеном и Обеном мы выбросили в реку трупы Гонтрана Эмбера и его подручных, но сестру невозможно было оторвать от тела матери. Бландине и Марго удалось немного успокоить ее, и мы смогли, проведя ночь и день у ее тела, приступить к похоронам. Ныне она покоится рядом с Бертрадой, и наш благочестивый отшельник охраняет ее...

— И вы вернулись в Корбей?

— Теперь Од не смогла бы находиться одна вдалеке от меня. И потом... дом был наполнен слишком тяжелыми воспоминаниями! Она оставила его своим старым слугам, передав им право собственности, дарованное королем Филиппом и добавив дарственную, написанную от руки, которую в качестве свидетелей подписали Ковен и я. Потом мы вернулись в Корбей.

— А что стало с Марго? — спросил Оливье. — Если она здесь, то почему я ее еще не видел?

— Она осталась в Пассиакуме. Обен и Бландина прониклись к ней большой нежностью, и она тоже привязалась к ним. Теперь она будет их дочерью. Конечно, нам было жаль с ней расставаться, она была такая преданная, такая верная. Но мы рады, что она перестала быть прислугой. Теперь у нее есть будущее... Но мне предстояло позаботиться о нашем с сестрой будущем.

— Придя искать его в наших краях, вы доставили мне большую радость, друзья мои. Но, скажите, вы закончили стройку у каноников?

Лицо Реми омрачилось, и, прежде чем ответить, он осушил стакан вина. Тогда Од встала и попросила разрешения удалиться в свою комнату. Ужин между тем был уже окончен. Когда она вышла, Рено пустил по кругу глиняный кувшин с ликером красивого зеленого цвета. И только тогда Реми ответил на вопрос Оливье:

— Нет, работа не была окончена, но резчик там не самый важный человек, и я думаю, Ковен без труда заменил меня.