Однако уже через неделю после первой инъекции Линевич заметил, что внешность его начинает меняться. Собственно, заметил не он, а старик парикмахер, у которого он стригся каждый месяц лет пять подряд. Обычно мастер занимал его во время стрижки разговорами о футболе, а на этот раз он только пристально взглянул на клиента, усадил в кресло, обмотал пеньюаром и стал молча щелкать ножницами. Линевич наслаждался непривычным покоем. Внезапно парикмахер шепотом спросил:
— Женьшень так действует или же чесночком пользуетесь?
«Значит, уже заметно», — несказанно обрадовался Петр Эдуардович, вглядываясь в щербатое зеркало. В самом деле, перемена в его внешности была! Стало меньше морщин, слегка порыжели волосы.
Прошла еще неделя, и Линевич изо всех сил старался не попасть до поры до времени на глаза соседям, а в особенности соседкам. Он все надеялся, что, достигнув максимума наглядных результатов, он явится к профессору Орловскому, и тот, побежденный его омоложением, предоставит и лабораторию и все нужные реактивы…
И вот какие странные последствия удачи! Он бездомен, в институте профессор упал в обморок, прокурор подозревает убийство, а тут заныли проклятые зубы…
Линевич прямо из прокуратуры побежал в зубную поликлинику своего района. Здесь, в окошечке, он назвался, и девушка быстро нашла карточку. Она уже собиралась протянуть ему очередной номерок, но внезапно взор ее упал на графу с обозначением возраста, и она прочитала вслух: «Пенсионер, 67 лет». Девушка поглядела на дышащую молодостью физиономию Линевича и с негодованием сказала:
— Вы — пенсионер по старости?
— Да, — сказал Линевич, потерявший от зубной боли ясность мысли.
Девушка фыркнула и отвернулась. Сидя к Линевичу вполоборота, она сказала в пространство:
— Не перевелись еще на свете нахалы!
Линевич, ощущая с каждой минутой все более острую боль в зубе, со стоном поспешил в платную зубную поликлинику.
Заветная трешница в кармане делала его уверенным в себе. Заплатив за предстоящее кровопролитие, омолодившийся доктор сидел в хирургическом страшном кресле, откинув голову назад. Миловидная хирургесса сделала укол, укоризненно покачав головой:
— Вот что значит не следить за своими зубами. А еще молодой человек!
Выйдя на улицу, Линевич остановился и задумался. Беспомощность его положения представилась ему вдруг с особенной ясностью. Без паспорта, бездомный, подозреваемый не то в убийстве, не то в похищении самого себя, отпущенный под подписку о невыезде, он оказался без всяких средств к существованию. Пенсия? Нет, кто же выплатит цветущему юноше пенсию по старости?! Поступить на работу? Прекрасно, но на какую и как именно, не располагая документами? Больше того: не располагая биографией! В самом деле: что он о себе скажет, поступая на работу? Что он врач с большим стажем? Но ведь ему на вид лет 20–22! Когда же он успел кончить медицинский институт?! Хорошо поступить разнорабочим, скажем, на стройку. Но без документов и там не примут!
И вдруг блестящая мысль мелькнула в рыжей голове старого доктора: писать диссертации! Вот спасение! Да, именно диссертации, а не диссертацию.
Как было известно Линевичу, в городе безбедно жил пожилой человек, специализировавшийся на писании диссертаций для жаждущих ученых степеней. Специалистом небывалой профессии был старый юрист Фисташков, отставший от юриспруденции. Он здорово набил себе руку в правке, исправлении и в переписке наукообразным стилем диссертационных работ. Больше того! Если ему принести первичные данные, то есть статистические таблицы, цитаты, текст научных работ на ту же или близкую тему, Фисташков мог и самостоятельно составить диссертацию. Он насчитывал на своем счету уже 42 кандидатские и 4 докторские работы. Многие из них провалились, и заказчики безуспешно требовали деньги обратно. При всем том еще не было в мире такого энциклопедиста.
Надо сказать, Фисташков отличался завидной скромностью: все его помыслы были направлены к тому, чтобы не добыть популярности… в официальных органах. Этих вредных последствий он старался избегнуть, и, надо сказать, пока не без успеха. Да, но не ровен час! Эта мысль не давала ему покоя.
Петр Эдуардович отлично знал адрес Фисташкова, да и был знаком с ним. Надо ему рассказать обо всей этой истории с омоложением, и нет сомнений, что старый знакомый посочувствует, пойдет навстречу и передаст ему, Линевичу, одного-другого диссертанта. Нет, он не станет писать за своих учеников, но лишь честно поможет им овладеть наукой!
Переночевав на вокзале и истомившись от второй бессонной ночи, он пошел к Фисташкову…
…Сквозь дверную щелочку на доктора Линевича глянула лысая голова борца за ученые звания. Хитрые подслеповатые глазки усиленно заморгали:
— Вам кого?
— От доктора Линевича, — уклончиво сказал Петр Эдуардович.
Фисташков вдруг заулыбался и, открыв дверь не во всю ширь, но все же достаточно, чтобы худой человек мог пролезть, сказал приветливо:
— Сынок Петра Эдуардовича? Удивительное сходство! Входите же.
Линевич плелся за хозяином, передвигавшимся чрезвычайно медленно. Впрочем, Фисташков так поступал не из-за старческих немощей. Медленно двигаясь, он тем временем соображал, зачем именно пожаловал к нему сынок этого не очень ему симпатичного старого врача-чудака? В представлении Фисташкова Линевич был бессребреником, а такая аттестация в его глазах была наихудшей. «Вы говорите, он умный человек? А где его деньги?!» —,вот так он обрывал тех, кто с уважением отзывался о людях типа Линевича. «Оказывается, у него сын. Вот не знал! Но зачем сынок к нему забрел? Может быть, мечтает, в отличие от отца, об ученой степени? Но это стоит денег, молодой человек. Или, может быть, вы желаете добиться кандидатского диплома горбом? Так при чем тут я?!»
Они миновали прихожую, длинный коридор и в конце концов оказались в большой светлой комнате Фисташкова.
На письменном столе лежала открытая толстая рукопись. Должно быть, это был очередной вклад Фисташкова в науку.
— Прошу, присаживайтесь, милый юноша, — елейным голосом сказал Фисташков, запахивая длиннополый пиджак, надетый на ночную сорочку. Он опустился на стул и захлопнул открытую рукопись: осторожность прежде всего.
Подслеповатые глазки внимательно и беспокойно глядели на Линевича минуту-другую. А Петр Эдуардович, оказавшийся в роли собственного сына, растерянно молчал. Фисташков уже с явным беспокойством (на людей с нечистой совестью молчание собеседника действует сильнее всяких слов) спросил:
— Чем могу служить, дорогой юноша?
Линевич простодушно сказал:
— Мне хотя бы одну диссертацию. Конечно, по медицине. Я бы поработал с диссертантом… Помог бы ему… Очень нужны деньги. Папа сказал, что ваша ставка от двухсот до трехсот, а я бы и за сто… Даже за пятьдесят. — Набравшись храбрости, он добавил: — И небольшой задаток. Совершенно, знаете ли, нет денег!
Пока Линевич, меняясь от волнения в лице, произносил свою тираду, Фисташков неотрывно глядел на него, слегка открыв рот. Самые неприятные мысли возникли у него в эту минуту. «И почему я вообразил, что он — сын старого дурака Линевича! Теперь я вижу: никакого сходства! Да и не было у него сына. А почему же он упомянул о докторе Линевиче? Возможно, что это просто «заход». Сомнений нет! Этот рыжий черт пришел меня поймать, но дело не выйдет! А что касается задатка, то почему не дать? Дать всегда полезнее, чем не дать».
— Здесь какое-то недоразумение, — мягким и нежным баском пророкотал Фисташков, делая круглые невинные глаза ребенка, ошибочно заподозренного в краже пирожного. — Какие диссертации? Понятия не имею!
И, как бы в подтверждение сказанного, он ловко сжал правую руку Линевича, оставив на его ладони сложенные пополам деньги.
«…Плохо дело, — уже через минуту уныло думал Фисташков. Посетитель швырнул деньги и выбежал вон. — Плохо! Ясно — надо идти с повинной… Опередить этого хлюста!»
У памятника Пушкину Петр Эдуардович остановился и, глядя на склоненную голову поэта, с горечью задумался над собственной судьбой. Да, в какой-то степени омоложение удалось. Конечно, располагай он возможностью продлить лабораторные опыты, нет сомнений, что результаты были бы полнее. Он слишком поторопился, надеясь привлечь внимание крупных ученых к достигнутому и добиться постановки новых научно обоснованных опытов. Петр Эдуардович оторвался от созерцания величавого лица и, вздохнув, зашагал в редакцию газеты. «Там отнесутся иначе! — оживая, решил он. — Там помогут мне!»
