Она отвечает «разумеется» и уходит. Я кричу ей вдогонку:

— Послушайте, когда же начнется концерт?

— С минуты на минуту, месье. Обычно в двенадцать.

Я откидываюсь на стуле, закуриваю папиросу и неторопливо потягиваю свое виски. Чувствую, что все может оказаться гораздо хуже, чем я предполагал. Но вот сейчас мне не на что ворчать и сетовать…

Я не свожу глаз с главного входа. Входят еще какие-то посетители. Все они, как французы, так и иностранцы, великолепно одеты, многие явились с интересными женщинами. Это могут быть кто угодно: аргентинцы, испанцы, итальянцы… Но на всех элегантная одежда, на женщинах — роскошные драгоценности. На одной красотке надето такое бриллиантовое ожерелье, что подаривший его человек должен зашибать хорошие деньги!

Оркестр умолкает на пару минут, потом начинает играть что-то бравурное, и занавес поднимается. Полдюжины девушек, одетых в красивые, но весьма скромные платья, сначала пропели какую-то песенку, а потом принялись танцевать. Меня это несколько поразило, потому что такие номера здесь обычно исполняют в чем мать родила. Но через минуту до меня доходит: неожиданно гаснут огни, остается освещенным одно лишь место в конце сцены, девушки встают по трое с каждой стороны, а из-за кулис появляется моя маленькая приятельница Марта Фрислер!

Я глубоко вздыхаю, приканчиваю первый бокал виски и наливаю второй на четыре пальца. Мне думается, дела идут отменно хорошо.

Марта выглядит великолепно. На ней надет длинный синий бархатный туалет, который почти волочится по полу. Двигается она грациозно, а при таком освещении ее косоглазие совершенно незаметно. И теперь я понимаю, что, когда она мне заявила, будто посетители не смотрят на ее лицо, она была права. Прежде всего она снимает платье. Под ним у нее имеется второе, совершенно нормальное. Она принимается распевать какую-то идиотскую песенку на французском языке и одновременно раздеваться, соблюдая все каноны стриптиза. Она этим занимается много лет, еще начиная с Нью-Йорка, где я и видел ее.

Приканчиваю виски и поднимаюсь. Свет все еще выключен, да и на меня никто не обращает внимания. Мне достаточно освещения, исходящего от лампы, чтобы благополучно обойти все столики и приблизиться к сцене с правой стороны, в противоположном углу от оркестра. Там небольшая дверца. Я ее приоткрываю и проскальзываю внутрь.

Мои догадки подтверждаются. Я оказываюсь в узком зигзагообразном проходе, который огибает сцену, а по другую сторону от нее расположены гримерные. В них никого нет, но огонь горит. Первая из них — большая комната, в которой повсюду валяются какие-то тряпки. Я соображаю, что это — помещение для хористок. Следующая мне напоминает кладовую, но на третьей мне повезло. Это маленькая комнатка. Она хорошо обставлена и освещена. Посреди стоит гримировальный столик с большим зеркалом, со всех сторон окруженным лампочками. На распялке висит пара прозрачных шаровар, в которых я видел Марту в гостинице.

Но это еще не все. В углу сидит с довольно несчастным видом знакомый латинос. На нем по-прежнему красуется белый галстук. Одна рука у него покоится на животе, как будто он все еще его беспокоит. Когда парень замечает меня, его смуглая физиономия бледнеет. Он поднимается. Я быстро подбегаю к нему, толкаю с силой и усаживаю обратно на стул и говорю:

— Послушай, приятель, я немного от тебя устал. Ты ведь не станешь вытаскивать пистолет и поднимать стрельбу, не так ли? Мне это совершенно не нравится.

Предупреждаю, сегодня у меня вовсе не такой благодушный настрой, как это было в прошлый раз.

Он долго молча смотрит на меня. У него узкие глаза, чем-то напоминающие змеиные. Наконец, он шипит приглушенным голосом:

— Черт побери, чего вы тут делаете, сеньор? Вам не кажется, что вы рискуете?

— Послушай, красавчик, не тревожься за меня. Тебя другое должно волновать гораздо больше. Ответь-ка мне на пару вопросов. Зачем ты приехал в Париж? Где и каким образом встретился с этой девчонкой Фрислер и что у вас общего? Мне кажется, ты говорил мне, что здесь работаешь. Это так?

— А почему нет? Послушайте, меня мутит. Мутит, потому что вы ударили меня в живот. Иначе я бы работал в баре.

— Да? Придумай что-нибудь получше.

Я беру стул и ставлю его напротив латиноса.

— Послушай, парень, у меня есть кое-какие соображения в отношении тебя и Марты. Тебе следовало бы облегчить свою душу и рассказать мне все, как оно есть. Ты вчера пытался напустить туману, и я это воспринял как личное оскорбление, хотя понимаю, что тебе нужно было защищаться. Повторяю: самое для тебя правильное — не скрытничать.

— Пошел к дьяволу! — орет он и плюет мне прямо в глаза.

Снаружи до меня доносятся звуки музыки, явно подошедшей к финалу, вернее сказать, к кульминации. По прошлому опыту соображаю, что через минуту Марта останется нагишом, после чего начнет снова одеваться. Я поглядываю на ее приятеля. Он сидит и смотрит на меня вроде бы весьма злобно и решительно, но я подмечаю в этом взгляде некоторую растерянность, как будто бы он знает, что может произойти дальше.

Я поднимаюсь. Парень явно не намерен говорить со мной. Нет никакого сомнения, что он побаивается меня, но кого-то он боится гораздо больше.

— Ладно. Пусть будет так, — соглашаюсь я и беру его левой рукой за воротник, а правой наношу ему сильный удар в челюсть… Парень даже не успевает сообразить, что с ним произошло, и падает навзничь. Беру его под мышки и волоку в коридор, потом открываю ногой дверь в соседнюю кладовую, затаскиваю его внутрь и выхожу, заперев за собой дверь на ключ. После этого возвращаюсь в комнату Марты, ставлю на место стул перед туалетом, а сам занимаю кресло латиноса. Закуриваю.

Проходит несколько минут, и дверь распахивается. Входит Марта. Она стоит, прикрываясь веером, все остальные тряпки у нее перекинуты через руку.

— Ба-ба-ба, вы были совершенно правы, Марта, утверждая, что они не замечают вашего косоглазия. Но если вы хотите надеть на себя это платье, то не теряйте время. Ведь я уже раньше видел ваш стриптиз.

Я поднимаюсь и прикрываю за ней дверь.

— Не утруждайте своих ног, садитесь. Мне хочется с вами поболтать.

Она накидывает халат прямо на голое тело и шлепается на стул возле туалета. Физиономия у нее кислая, как у рассерженной кошки. Я ей явно не нравлюсь.

— Что это все значит? А где Энрико?

— Вы имеете в виду того парня в белом галстуке? Парня, который пытался пристукнуть меня вчера вечером? Того малого, что ждал вас в этой комнате?

— Да. Где он?

— Если вы хотите знать, малютка, то я ему двинул разок. Ну и он того, скис. В данный момент снаружи стоит американский полицейский автобус, а ваш Энрико сидит внутри с парой симпатичных стальных браслетов. Кто-то пришел к заключению, что так будет спокойнее. Может, этот кто-то был как раз я сам?

— Вот как? — Она смотрит на меня немигающими глазами, а я слежу за ее пальцами: они дрожат. Зрачки у нее превратились в крошечные точечки. Я делаю вывод, что эта крошка в свое свободное время чуточку злоупотребляет наркотиками. Что ж, это может помочь…

— В чем они могут обвинить Энрико? — Она явно взволнована. — Он ничего не сделал плохого!

— Разве? Тогда разрешите мне рассказать вам небольшую историю, крошка. Я упомянул вам вчера вечером, что хороший парень из Федерального бюро по имени Риббэн был убит в клубе «Леон». Его стукнули по шее мешком с песком. О'кей. За пару дней до этого он купил оригинальный набор из авторучки и карандаша. В Париже был всего лишь один такой комплект. Вот карандаш этого набора. Я нашел его в кармане вашего дружка вчера вечером. О'кей. Этого одного вполне достаточно.

— Что вы имеете в виду, почему вполне достаточно?

— Послушайте, малютка, не пытаетесь ли вы меня заверить, будто это не он прикончил Риббэна?

— Пропади все пропадом. С этим заведением вечно не оберешься неприятностей. Девушка даже не может спокойно работать без того, чтобы что-нибудь не стряслось.