Непосредственно вокруг самого дома был виден небольшой палисадник с цветочными клумбами. Красивое местечко. Все ставни в доме были заперты, и единственным признаком жизни был легкий дымок, поднимавшийся над крышей. Я закурил сигарету, пряча огонек в ладони. Вдруг мне повезет и я что-нибудь увижу! Мне только и оставалось, что запастись терпением и ждать.

Мой приятель Конфуций в свое время очень хорошо выразился в отношении вот такого ожидания. «Человеку, наделенному терпением, доступны все вещи, все, о чем остальные забывают. Потому что парень, готовый болтаться кругом и сторожить, пока его приятель любезничает со своей красоткой, подобен рубленому шницелю, который остался от рождественского стола: больше он никому не нужен. Но в то же время этот самый парень избавляет себя от многих треволнений, оттого что в силу собственной инерции не заводит шуры-муры с разными крошками. Ну, а это, понятно, дает шансы прожить долго и спокойно».

Во всяком случае, ребята, отсюда каждому ясно, что терпение — это великая добродетель. Умейте ждать.

Я углубился в еще более возвышенные размышления о Конфуции, но тут послышался шум. Я выглянул из-за дерева. Задняя дверь коттеджа открылась, и кто-то вышел наружу. Я слышу, как по камням стучат женские каблучки, потом вижу, как отворяется калитка в белой изгороди палисадника. Тропинка ведет мимо тех деревьев, где я себе выбрал наблюдательный пункт. Я прикидываю, что незнакомка пройдет рядом со мной. Бросаю папироску и придавливаю ее ногой.

И тут я слышу, что дамочка напевает, она чему-то явно радуется. Я сразу же узнаю мотив. Это песенка, которая была очень популярна лет семь-вооемь тому назад, «Когда время проходит».

Я замираю. Мне в голову приходит одна дикая мысль, но я ее прогоняю прочь. Это было бы слишком великолепно. Ну что ж, чего только не случается на белом свете. Когда эта красотка поравнялась со мной, луна выскочила из-за тучки и я ясно разглядел, кого бы вы думали?

Я выхожу из-за дерева и говорю:

— Одну минуточку, малютка. Послушай, не собираешься ли ты заморозить своего старого приятеля Лемми? Ты не допустишь такой несправедливости, верно, Джуанелла?

Она круто поворачивается и смотрит на меня во все глаза.

— Господи Иисусе… ну, конечно, ты! — восклицает она.

Она стоит и смотрит на меня так, будто ее только что огрели обухом по голове. Мне показалось, что ей не особенно весело. Я ей подмигиваю.

— Конечно, дорогуша. Только вроде бы ты ошиблась песенкой, вместо «Когда время проходит» тебе надо было бы запеть «Только ты», — я подмигиваю ей еще раз. — Это Ларви должен петь про уходящее время. Только боюсь, что для него оно тянется слишком медленно.

Она опускает голову, и я вижу, что у нее на глаза наворачиваются слезы. Сейчас, когда она стоит в такой печальной позе, ее можно запросто проглотить без всякого сахара.

— Какой позор, что так поступили с Ларви. Настоящий позор.

— А почему, прелесть моя? Почему ты считаешь позором, что правосудие сцапало твоего Ларви и посадило за решетку? Надеюсь, ты не собираешься мне вкручивать в мозги старую сказочку о том, что его оклеветали. Понимаешь, если бы Ларви получил сполна все, что заслужил, его бы надо было упрятать в бутылку и бросить в океан на сотни лет. Но ему всегда чертовски везло.

— Может быть, это ему раньше везло, но теперь нет.

— Ладно, золотко. Все замечательно. И мы с тобой встретились под деревьями не для того, чтобы поговорить по душам о твоем Ларви. Или, может быть, моя красавица, тебе больше не о чем со мной разговаривать? Не в чем признаться?

Она, не говоря ни слова, стоит и смотрит себе на туфельки с таким печальным выражением глаз, что даже виски замерзло бы в бутылке при виде ее лица. Потом вдруг подходит ко мне, обвивает мою шею руками и начинает меня целовать так, как будто это ее последняя ночь на земле, а я тот самый парень, который обучал Казанову искусству побеждать любую самую капризную блондинку.

Я никак не реагирую на это. Просто принимаю то, что мне ниспослано небом. Но вот она уже начинает плакать и громко всхлипывать, как будто у нее разрывается сердце.

— Лемми, я влипла по самое горло. Я никогда за свою жизнь не попадала в такие переделки. А как мне выползти из этой трясины — ума не приложу. И этот бедняга Ларви. Боюсь, что ему придется сидеть в своем проклятом Алькатраце, пока он не сгинет, и никто пальцем не пошевелит, чтобы его оттуда вызволить. Они даже не разрешают мне с ним переписываться. У меня одна надежда на тебя, потому что у тебя доброе сердце и ты самый красивый малый, которого я когда-либо встречала. Так что из любви ко мне поимей совесть и помоги нам.

— О'кей. — Я снимаю ее руки с моей шеи и начинаю оттирать носовым платком помаду со своих губ. Она стоит так близко ко мне, что я просто задыхаюсь от ее духов. В душе я думаю, что Джуанелла — настоящая артистка высокого класса и что, если бы этот самый Конфуций встретился бы с ней, он бы придумал еще тысячу новых изречений об опасности, таящейся в таких красотках.

— О'кей, милочка, — повторяю я, — только должен тебе сказать, что, по-моему мнению, тут сейчас не место и не время для откровенных разговоров. Однако если ты ждешь от меня помощи в этом деле, то я не отказываюсь, но при одном условии, что ты расскажешь мне обо всем откровенно — с самого начала и до конца без всяких глупостей. Ну, а если ты попробуешь со мной опять выкидывать свои глупые шуточки, то я с тобой заговорю иначе. Так что тогда тебе месяца на три придется садиться на казенные харчи. И будь уверена, что твой Ларви заработает еще один срок после того, как отбудет этот. Ты знаешь, что я располагаю достаточными для этого материалами. Итак, мы договорились?

Она вытаскивает из сумочки маленький обшитый кружевами платочек и вытирает себе глаза. После этого я вижу, что дамочка-то и вправду плакала, поэтому есть уверенность, что теперь она одумается и скажет правду.

— Лемми… я не играю с тобой. И все расскажу, но это чертовски длинная история, и ты должен мне верить. Даже, если она будет звучать совершенно неправдоподобно. Чтобы ты ни подумал, ты должен мне верить.

— Не теряйся, крошка, — успокаиваю я ее. В конце концов почему не допустить, что после того, как я напугал хорошенько эту малютку, она не расскажет мне правду… причем если это ее тоже устраивает?

— Где ты живешь, Джуанелла? — спрашиваю я.

— В гостинице в Южном Холмвуде, там небольшой коттедж под названием «Мейлиф». Он у подножия холма возле церкви.

— О'кей. — Я смотрю на часы, сейчас около половины одиннадцатого. — Давай договоримся о встрече где-то около двенадцати часов. Приходи ко мне в «Квадратную бутылку» в Брокхэме. Я буду ждать тебя у боковой двери. Но ты должна будешь рассказать мне правду, а не очередные выдумки.

— Я приду, Лемми, и выложу перед тобой все, чего ты и сам не ожидаешь. Все расскажу и наплевать мне на то, что после этого случится.

— Вот это совсем другое дело, Джуанелла.

— И есть еще одно, что ты мог бы запомнить, мистер Кошен. Если бы не я, то ты к этому времени уже лежал в сырой земле. Те двое ребят в гостинице совсем уже собирались поупражняться на тебе в стрельбе из пистолетов. Только я вовремя успела подлить тебе свою смесь. Я объяснила им, что на десять часов ты вышел из строя, а поднимать пальбу в таком многолюдном месте было бы весьма некстати. Ты должен не забывать, что практически я спасла тебе жизнь.

— О'кей, в нужный момент я об этом припомню. Кто знает, а вдруг мне придется спасать и тебе жизнь? Так или иначе, но сегодня в двенадцать ты придешь ко мне и все выложишь без утайки.

Ее лицо меняется, она кривовато улыбается мне.

— Конечно, ходить в гости к такому парню, как ты, в такое время, прямо скажем, поздновато, но должна же девушка хоть когда-нибудь получить шанс?

Она поворачивается и уходит по тропинке через поле. Уже отойдя порядочно, она оборачивается, и я вижу, что она продолжает улыбаться мне.

— Пока, Лемми, — кричит она, — я приду вовремя, и ничто меня не остановит.