Но череп мне пусть рассекут:

Не шлюха – сестра милосердия.

Без этих блаженных секунд

Сейчас у двери бы повесился.

…Стихи – капли крови моей –

Тебе ни на что не годятся.

Ты требуешь деньги скорей

За то, что решилась отдаться.

* * *

Лишь ты умеешь все так видеть.

Любить – как будто ненавидеть.

Ласкать – как будто презирать.

И ждать – как будто убегать.

Когда меня ты на причале

Как отрешенная встречаешь –

Не знаю: век готова ждать

Или совсем не хочешь знать.

Когда ладонь твоя коснется

И грудь желанно встрепенется –

Я вижу: ты пришла любить,

Но кажется – пришла убить.

Когда в объятьях затихаешь –

Одни зрачки лишь оживают.

Понять нельзя: то страсть в глазах

Или насмешек тайный залп.

Лишь ты умеешь все так видеть:

Любить – как будто ненавидеть.

Ласкать – как будто презирать.

И ждать – как будто убегать.

* * *

Я полюбил в тебе ни женственность,

Ни взлет кокетливых бровей –

Твоя жестокость, словно жертвенность,

Влечет безумия сильней.

Я каждый день бегу истерзанный,

Клянусь оставить навсегда.

Но возвращаюсь с новой нежностью,

Хоть снова ждет меня беда.

Ты вся со мной и вся отсутствуешь,

Как будто где-то есть другой.

Ты вся полна, как лира, чувствами.

И холодна, как лед весной.

Тебе во мне ничто не нравится,

Видны лишь плямы и грехи.

Но робко просишь, словно праздника,

Чтобы писал, писал стихи…

Я полюбил в тебе ни женственность,

Ни взлет кокетливых бровей -

Твоя жестокость, словно жертвенность,

Влечет безумия сильней.

* * *

Тебе сказал, что я свободен.

Коль нет надежды, я свободен.

Сойду вмиг с лезвия ножа,

Легко все капли крови смою –

И заживет моя душа

В садах целебного покоя.

Но от тебя иду и плачу:

Глаза закрыл огонь жестокий,

А в центре пелены горячей,

Как взрыв, твой образ одинокий.

То новый луч надежды –

Проклятой надежды.

* * *

Любимая, зачем тебе стихи?

Ведь я для сердца твоего чужой.

В них плазменность чужая слез сухих.

В них я, изрезанный твоей рукой.

Я этих красных строчек не писал.

Они, как капли крови, вытекали

Из жгучих ран…

А следом твой обвал

Бросал в них тайной меченые камни.

И кровь вскипала, становясь гвоздиками.

Но их давил коварству верный вал.

Слова, как болей боль, росли великими –

То я, страдая, чувством умирал.

А ты, что мотылек, вокруг порхая,

Уже ползла удавом к новой жертве.

Тебе любовь – ни счастье, ни забава.

Ты – словно лезвие средь женщин.

Тот блеск приятен в мимолетной дружбе.

В меня ж, не знаю как и почему,

Вонзилося незримо сердца глубже –

И льется кровь в ту глубину.

Тебе же видеть это – меда слаще.

Твой дерзкий смех, звеня на всю округу,

Впивается в меня с мольбою страшной:

Надолго хочешь быть мне мнимым другом.

Твои глаза в глаза поют мне песню

И просят эту песню написать.

Но, как и прежде, в твоем доме тесно,

И каждый день с другим твоя кровать.

Любимая, зачем тебе стихи?

Ведь я для сердца твоего чужой.

В них плазменность чужая слез сухих.

В них я, изрезанный твоей рукой.

СТРАННЫЙ ДОМ

Мне больно быть твоим рабом.

Любить, любви не получая.

Стучаться в этот странный дом,

Где долго ждут, но не встречают.

Я думал, жесткость – лишь прием,

Которым пробуждают нежность.

Но вижу, что всегда при нем

Твоя жестокая безгрешность.

О, без меня – ты ни на шаг!

Со мной же – не моя, чужая.

Как будто мертвая душа

Живет в тебе, не оживая.

И ты совсем не хочешь знать,

Как мучусь я и как страдаю.

Лишь глаз немая глубина

День ото дня сильней пугает.

…Мне страшно быть твоим рабом.

Любить, любви не получая.

Стучаться в этот странный дом,

Где долго ждут, но не встречают.

СТРАСТЬ

Один назвал тебя степной фиалкой.

Другой – нетающей снежинкой сладкой.

Для третьего взошла ты, как заря.

Четвертый выпивал, что сок крушины…

Не знали те влюбленные мужчины,

Что делят меж собой, как хлеб, тебя.

А мне известно все.

Ложась в постель в наряде бледно-синем,

Ты похожа на нежный лепесток.

Глаза ж с холодным блеском,

Словно иней.

Умеющий смотреть сквозь толщи стен,

Я вижу, как чаруешь буйной страстью,

Вся изнываешь и дрожишь в объятьях,

Тебя я ненавижу в этот миг.

Но вот приходишь, робкая, ко мне.

Касаешься губами -

И пьянея,

Как раб рабыни,

Я у ног твоих.

Целую пальчики и реки жилок,

Целую икры, бедра, груди, шею.

Как зверь,

Я плачу в радости порочной.

Все чудо-клеточки раскрылись,

Как цветики в саду под лаской солнца.

Ты, как мечты растроганной росточек,

Вся тянешься ко мне

И мне, как солнцу,

Отдаешься.

Потом становишься мятежной бурей:

И ноги, руки,

Будто вихорь-смерч,

Кружат меня,

Что парашют безлюдный.

Та высота блаженна и страшна.

Она – и дивный сон,

И острый меч. А снизу душат солнечные чащи,

Сжигают,

Охлаждая желтой трезвостью.

Я падаю,

Страшась достигнуть дна.

Я рву тебя, кусаю, бью и требую,

Чтоб ты, мой меч, секла меня на части,

Чтоб умереть и больше не воскреснуть.

–

Бездонна, как могила, эта бездна!

И лишь на миг всплывая на поверхность,

Терзаюсь: кто ты? Как тебя назвать?

И слышу: страсть! Губительная страсть!

* * *

В край искренний тебя не заманить.

И не увлечь волшебными мечтами.

Волшебной признаешь лишь масок нить,

Что соткана игры твоей руками.

Ты каждый вечер заново прекрасна:

Актрисам лучшим это не дано.

Никто не знает, что всего лишь маской

Затменье глаз твоих озарено.

Но отчего же долго так играла

Самозабвенно верную девчонку?

От той игры твоей, как от угара,

Я заболел любовью обреченной.

А только выдал свой глубинный страх -

Одела мигом каменную маску.

И посмотрела первобытно так,

Как будто мой палач в железной каске.

А после – смех тех тихих колокольчиков,