Что касается мира рациональностей, то их никогда не охватывала никакая теория, способная описать поведение этого мира. Что может говорить об одном: геометрия нашего способа видеть мир слишком уступала по метрической сложности геометрии мира рациональностей, чтобы наша рациональная эстетика оказалась способной разродиться универсальными онтологическими образами, необходимыми для запуска соответствующей теории.
Космологическая геометризация Универсума - эта как раз такая процедура, которая позволяет говорить об онтологических основаниях мира рациональностей, распространяя на него универсальную геометрическую онтологию Метасистемы. В результате ее мы можем использовать геометрические условия организации низших метрических пакетов, известные нам по нашему корпускулярному опыту мышления, в интересах понимания континуумальных правил игры, которые действуют в мире рациональностей.
Как уже было сказано, основным количественным вопросом к этому миру (вопросом, уже подготовленным и в рамках корпускулярного мышления), является вопрос, касающийся природы интерсубъективации.
Основной логический конфликт корпускулярного мышления вокруг интерсубъективности знания сводится к проблеме частичной интерсубъективности. То есть корпускулярное мышление не может онтологически прокомментировать мир значимостей, тот реальный мир знания, в котором мы живем, в котором истины могут быть значимыми, но никогда не бывают абсолютно значимыми. То есть фактически проблема интерсубъективности мышления сводится к проблеме распределения рациональностей.
Проблема интерсубъективности, в сущности, легко конвертируется в математические образы: вопрос о возможности общего знания можно свести к анализу непрерывности или связности между пространством, в котором существует знание, и пространством, в котором существуем мы как носители этого знания. Геометрическая среда, соответствующая традиционной субстанциальной логике, принципиально разрывна на границе между субстанциями, поэтому проблема разрывности процедурно неразрешима в рамках корпускулярного мышления, так же, как характерные квантовые эффекты процедурно неразрешимы вне геометрической среды уравнения Шредингера.
Проблема интерсубъективности - один из самых сильных доводов в пользу геометризации нашего жизненного мира
Здесь нужно сделать существенную оговорку. В свое время ортеговская формула субъективности "Я Я + мои обстоятельства" по сути дела определила онтологическую среду, в которой проблема интерсубъективности может получить решение, и эта среда - континуумальный мир. (Ортега-и-Гассет во многом наследует Гуссерлю, который своей идеей интенциональности достиг почти такого же эффекта в отношении онтологии субъективности, что и ортеговская формула. Но Гуссерль, в отличие от Ортеги, остался в рамках объективистской традиции, а потому свою формулу "Я Я +" он не замкнул. Поразительно, что для, казалось бы, незначительной метафизической работы по расширению тавтологии Декарта, Беркли, Юма, Канта и Фихте "Я Я" потребовалось три столетия поколений философов: мельницы богов мелют медленно.)
Онтологическую среду, в которой работает формула Ортеги, определяет пространство рациональностей. Рациональность как геометрический герой No1 этого метрического пакета является прежде всего носителем условия его устойчивости. То есть распределение рациональностей в жизненном мире должно подчиняться внутреннему для пакета условию устойчивости. И если мы сможем что-нибудь сказать об этом условии, мы в общем-то получим очертания принципа, по которому внутри жизненого мира происходит распределение рациональностей.
Сказать же что-то можно, оказывается, на удивление скоро. Как уже говорилось, для этого можно использовать общие принципы геометрической организации, действующие во всех метрических слоях Универсума, взяв с соответствующими оговорками или (если они не нужны) без них эти характеристики из тех пакетов, в которых о них что-то известно из нашего корпускулярного теоретического опыта.
Известно, что устойчивость статистической системы обеспечивает так называемое нормальное (гауссовское) "шляпообразное" (если по Экзюпери "слонообразное") распределение ее элементов по своим параметрам. Приблизительно таково, например, распределение Максвелла молекул в газе по скоростям, или распределение людей по весу или росту. В центре распределения (тулья "шляпы") располагается основной его массив ("масса"), на периферии (чуть опущенные вниз поля "шляпы") - существенно меньшая его часть (маргиналии).
Впрочем, и без полиметрического образа Универсума приблизительно такое распределение в мире рациональностей - не новость по крайней мере с тех пор, как жива идея вероятностного распределения элементов систем по их свойствам. И даже наверное раньше - образы "массы" того, что мы называем социумом, и "маргинальной" его части существуют с тех пор, как существует образ социума как самодостаточного организма.
"Масса" - это не обязательно то, что в недалекие недемократические времена называли чернью, но в конечном счете это обязательно то, что скрывается за словом "толпа", обозначающего спаянный общей реакцией на мир массив людей. Пушкин, которого трудно уличить в снобизме, под чернью подразумевал именно феномен толпы. В его произношении это обозначение было скорее констатацией факта, сообщающего о природе мира, чем импульсивным актом социальной защиты. (Хотя, конечно, защищаться от толпы ему как отчаянному маргиналу тоже нужно было.)
Маргиналиями старинные книжники-латинисты называли пометки на полях книг, и с тех пор это хороший образ для всего, находящегося на краю. Люди, воспринимающие вещи не так, как все, занимающие место вне массы мыслящих приблизительно одинаково, являются несомненными маргиналами. Конечно, Пушкин был маргиналом, как, собственно, и Байрон, и Бруно, и Спиноза, и Киркегор, и Ницше, и Христос, и Будда - список можно долго продолжать. Расстояние между ними и массой и создавало с одной стороны напряжение, служившее источником эпизодических взаимных защитных действий, а с другой стороны - постоянную связь взаимной необходимости (Гегель и диамат на этом месте радостно потерли бы руки: вот яркий образец единства и борьбы противоположностей).
Расстояние между маргиналиями и массой неустранимо, оно создает ту площадь опоры, которая сообщает нашему миру устойчивость. В силу этого евангельский моральный императив "Входите тесными вратами..." просто принципиально не может быть осуществим для всех, а остается уделом очень немногих. И автор его был безнадежным идеалистом, если всерьез рассчитывал, что его собственный удел в одно прекрасное время станет товаром повышенного спроса. Потому что все евангельские призывы в лучшем случае (сейчас уже крайне редком) выслушиваются в воскресенье с утра в церкви, а затем тут же запиваются пивом под свежие тусовочные новости о том, как кому-то удалось подскочить по деньгам или наоборот, влететь, или засматриваются сериалом о муках, выпадающих на долю бедной девушки на ее пути к богатому, молодому и красивому жениху. При этом вряд ли кто-то морочит себе голову такой далекой от жизни чепухой, как, например, утверждение, сравнивающее пропускные способности игольного ушка по отношению к верблюдам и ворот в царство небесное для богатых.
Учат, конечно, не призывы и проповеди, а все-таки жизнь. Интересно, на что мы могли бы рассчитывать, если бы считали иначе и, скажем, не копили бы сокровищ на земле, а надеялись только на таковые на небе. (Проверено ведь: на бога надейся, а сам не плошай!) Евангельский этический ригоризм оставляет безусловно сильное впечатление, но как быть с тем, что мы постоянно вынуждены накладывать на него существенные поправки, позволяющие все же нам выживать?
Так вот: мы, собственно, давно нашли, как преодолевать этот разрыв между идеалом и реальностью, между боговым и кесаревым. А именно.
Любое наше общество устроено таким образом, что в нем Масса и маргиналы распределяют между собой обязанности и дополняют друг друга. Мелким побочным эффектом такого замечательного взаимодействия, приводящим иногда к костру или кресту, можно считать неизбежное напряжение, возникающее между этими двумя участками распределения рациональностей.
