Только в начале 20-го века мир стал с удивлением и очень дозированно принимать ту реальную геометрическую форму, в которую могла бы быть помещена идея Босковича - форму, предложенную Риманом, Риччи и Леви-Чивитой. В сущности, демонстрация неограниченных возможностей этой формы создала прецедент - получило хоть и крайне ограниченное, но признание то старое платоническое предположение, что форма, то есть, идея, то есть, геометрия, возможно, обладает единственными и ничем не оспариваемыми правами на организацию мира. Может быть, это сильно облегчило жизнь Гейзенбергу, в начале века представляшему новое поколение физиков и от лица последнего ставшему одним из инициаторов квантовомеханического формализма как средства борьбы с трудностями нового понимания мира.
На стиль мышления Гейзенберга вообще значительное влияние оказало довольно раннее знакомство с Платоном, и мало того, что с Платоном, а с самым, пожалуй, пифагорействующим его диалогом "Тимей" - знакомство, явившееся результатом пересечения многих обстоятельств, которые принято называть случайными, - как и все интересное в этом мире, появляющееся как результат такого пересечения (даже отрезанную комсомолкой голову профессора Берлиоза, в сущности, можно отнести к такому канону интересного). В "Тимее" геометрическое мышление Платона выражено с самой страшной силой воздействия, и не удивительно, что Гейзенберг, находившийся в момент знакомства с "Тимеем" в самом восприимчивом по отношению к идеям, 18-летнем возрасте, унаследовал от него образы геометрического мышления.
Можно сказать, что через Гейзенберга Платон имел самое прямое отношение к созданию квантовомеханического формализма и, соответственно, нового образа мира. Как признают гейзенберговское и все последующие поколения физиков, физика образов Платона гораздо ближе стоит к современной физике, чем физика понятий Аристотеля.
Любое мышление так или иначе можно разложить по образующим его образам - давно уже забытые или просто не замечаемые нами, они, тем не менее, принимают участие в каждом нашем решении и, по сути дела, поступке. (В самом деле, должно же мышление даже как нечто сравнительно самостоятельное быть чем-то привязано к миру!)
В истории того, как континуумальное мышление внедрялось в наш общий мир, четко прослеживаются три основных площадки, три этажа этого постепенно и настойчиво возводимого здания, на которых расположились три основных его образа (по крайней мере - пока три).
I площадка - идея децентризма - она берет начало даже не с децентрической шопенгауэровской парадигмы представления или нового взгляда на мир Моне или Ибсена, а, пожалуй, еще с кончины французского абсолютизма и рекламных заморочек вроде равенства, братства et cetera (которые в конкретном контексте момента, конечно, должны были переводиться как децентрическая идея свободной конкуренции, уже сделавшая к моменту своего слоганового лица Англию и Голландию, и бесшумно уже изрядно потрудившаяся над Францией).
II площадка - брауэровская идея конструктивизма, как-то неожиданно смело наложившая ограничения на все, на что можно было их наложить.
Эйнштейновская находка насчет ограниченной скорости всего, что движется, была
первым конкретным и при этом авторитетным вкладом в строительство этого этажа нового мышления, после нее гейзенбенгеровское ограничение на определенность и геделевское - на глубину всякой дедукции проскочили уже легче.
И, наконец, III площадка идея геометризации реальности. С тех пор, как Лобачевский, Риман, Клиффорд, Риччи и Леви-Чивита стали воплощать эту идею,
неизменно обнаруживается следующая железная закономерность: каждый новый слоевой прорыв в онтологию мира был связан в первую очередь с очередным приливом смелости на предмет геометризации окружающей нас реальности. При всех очевидных успехах этого образа нового мышления он все же кажется нам диким и применимым к чему-нибудь только все же академически безобидному и далекому то нашей повседневной жизни. Все, что скрывают в себе образы, организующие наше мышление, в конечном счете выражается в тех вещах, которые мы производим, то есть, в том, что для нас ценно. Вообще, вещи, которые нас окружают или вдруг начинают окружать, с определенностью перископа, вдруг появившегося на водной глади и сообщающего нам о субмарине, спрятанной под водой, сообщают нам о состоянии геометрии нашего мышления.
Когда Эрстед, Ампер и Фарадей к середине 19-го века открыли среду, которая внесла первые ограничения в возможности старого, корпускулярного мышления, а значит, открыли и витальную мотивацию для нового, континуумального мышления, они кроме того открыли и базу для электротехнических ремесел, что со временем, но, кажется, довольно уверенно изменили вещевую картину мира. Наш жизненный мир заполнили новые витальные обстоятельства, на которые смело можно смотреть как на плоды нового мышления: электростанции, электролампочки, телеграф, телефон, электродвигатели, радио, и т.д. Помимо всего прочего они изменили геометрию нашей коммуникативной среды, создав метрику совершенно новых связей.
С тех пор, как возникли вещи, они полномочно представляют наше мышление. Поэтому ничто лучше и нагляднее не свидетельствует о слоевых изменениях, произошедших в нашем мышлении, как новые слои вещей. Рынок вещей, каждый день выставляемых на продажу - телевизоров, беллетристики, видеокассет, истребителей, напитков, станков, телефонного секса, труб большого диаметра, золота, процессоров, минеральных удобрений, высоких технологий, полотен, кинолент, программного продукта, и т.д. - если и не выражает всех связей, создаваемых с помощью этого вещевого потока, то во всяком случае индексирует текущую геометрию жизненного мира интегрально. Потому что только те вещи сегодня имеют ценность, а значит, цену, а значит, право выставляться на продажу, которые хоть как-то участвуют в связях, определяющих геометрию сегодняшнего жизненного мира. Они так же представляют эту слабоосязаемую геометрию, как рукопись, по замечанию Пушкина, представляет неосязаемое вдохновение (рукопись хорошо осязается, а потому может быть предметом спроса и торга).
В конечном счете, спрос на вещь указывает на степень коллективизации того способа мышления, который ее произвел. Что касается нового, континуумального способа рационально относиться к миру, то уже около полутора веков распространяются среди нас вещи, в той или иной мере его представляющие, потому что их физику корпускулярная форма описать, или по крайней мере описать во всей необходимой для нас полноте, не способна. Эти вещи давно уже изменили наш мир, что бесследно для него, понятно, пройти не могло.
Жизненный мир: метрические переходы
В силу того, что каждая вещь, произведенная жизненным миром, представляет определенную геометрию мышления, а мышление в квантовой геометрии континуумального мира распределяется по уровням, коллективизация новой вещевой картины мира по своей геометрической форме означает переход на новый метрический уровень реальности и при этом должна непременно сопровождаться пакетом соответствующих стандартных обстоятельств.
Обстоятельства эти, как уже говорилось, - это каноническая схема выделения энергии при перестройке геометрии связей, образующих метрическую картину мира. Выше описывалась универсальная геометрическая схема метрического перехода между космологическими слоями континуумального Универсума. В силу универсальности этой схемы ей ровным счетом ничто не мешает работать и в пространстве жизненого мира - там, где такой переход геометрически эквивалентен переходу от одной интегральной рациональности к другой, или (что, как мы выяснили, практически совпадает) от одной вещевой картины мира к другой.
Выше говорилось, что континуумальный Универсум по сути дела представляет собой гигантский, глобальный маятник с непрекращающимися колебаниями квантовых метрических изменений, распространяющихся от своих нижних метрических слоев к верхним, а затем обратно, в ходе каждого цикла образующего новый верхний, или актуальный слой реальности, или метрический слой (подслой). То есть, при этом этот маятник работает как квантовый генератор новых миров реальности, в котором энергия накачки и излучения появляется и исчезает как результат перестройки интегральной геометрии связей.
